Этот киномонтаж столь стремителен, что обычно мы даже не осознаем, что занимаемся им постоянно; при этом мы вводим множество вещей, которых вообще нет (фрейдовская проекция), и упускаем миллионы вещей, которые есть.

Когда Будда говорил, что нормальное сознание — это иллюзия (майя), он как раз имел в виду отождествление конечного продукта с точным отражением объекта чувственного восприятия.

Любитель травки вскоре понял, что марихуана может стать инструментом, при помощи которого можно настраивать нервную систему с такой же легкостью, как изображение на телевизионном экране. Я пришел к тому, что семантик Кожибский называет “сознанием абстракции” — осознанием обычно подсознательного механизма, посредством которого каждый из нас переделывает мир по своему образу и подобию. Теперь Нейролог взялся за йогу — совершенно не мистически и без малейшего пиетета. Я понимал, что йогический тренинг — чем бы помимо этого он ни был — представляет собой метод освобождения нервной системы от обусловленного восприятия. Сочетая марихуану с йогой, я быстро продемонстрировал себе на непосредственном опыте, что нервную систему можно освободить фактически от каждого ощущения и рефлекса, которые составляют наш обычный спектр восприятия.

В эти же годы наш старый приятель Алан Уотс, самый скептичный богослов и экспериментирующий мистик, занимался подобными исследованиями и пришел к похожим выводам. Во время одного из приездов в Чикаго он сказал другому редактору “Плэйбоя”: “Но, дорогой дружище, реальность, знаете ли, — это лишь чернильная клякса Роршаха”. Увы, те, кто лично, на своем нейрологическом уровне, не проводил такие исследования, вряд ли могут это понять; редактор отнесся к этой фразе цинично. Позднее Пол Красснер, редактор “Реалиста”, высказал эту же мысль заковыристей: “Реальность — это сырая глина”. Люди, не пережившие все это на непосредственном опыте, не понимали, о чем идет речь; они делали поспешные выводы, что у определенного слоя интеллигенции “съезжает крыша”…

В этот период моих любительских занятий йогой Тим Лири привез в Чикаго гастрольный спектакль “Смерть разума”, и, должен признаться, он не произвел на меня такого же глубокого впечатления, как раньше. Тим бродил по сцене босиком, жег ароматические палочки, читал лекцию о Будде, иллюстрируя текст психоделическими слайдами и фантастическими световыми эффектами, и походил на эдакого христианского миссионера.

Мне показалось, что блестящий ученый вырождался во второсортного мессию, но через пару дней я встретил Тима на улице возле здания “Плэйбоя”, и мы снова вместе обедали. Тим был оживленнее, энергичнее и веселее обычного, он искрился юмором и постоянно подшучивал над собственным исполнением роли Гуру. Никто из нас не говорил об этом вслух, но было понятно, что большая часть нынешнего образа Тима — просто агитпроп того, во что он по-настоящему верил — в потенциальную возможность правильно принимаемого ЛСД репрограммировать достаточное количество нервных систем, чтобы ускорить расширение сознания и разума еще до того, как мы успеем опустошить самих себя и нашу планету.

Почему-то мы заговорили о д-ре Вильгельме Райхе, и я сравнил растущие у Тима проблемы с законом с проблемами Райха. Д-р Райх был первым фрейдистом, который буквально воспринял открытия Фрейда и открыто утверждал, что большинство неврозов спровоцировано иудейско-христианским синдромом подавления сексуальных желаний.

Райх утверждал, что эти неврозы служат непосредственной причиной расизма, сексизма, насилия, преступлений и войн. Он делал вывод, что подавление сексуальных желаний — это проблема номер один в здравоохранении, которую надо решать так же настойчиво и энергично, как проблемы полиомиелита или рака. Райх начал пропагандировать эту ересь еще в двадцатые годы. В тридцатые годы (за много лет до Мастерса и Джонсона) он приступил к статистическому исследованию пар, между которыми была половая связь.

За эти и другие радикальные взгляды д-ра Райха изгнали из Международного общества психоаналитиков, выгнали из коммунистической и социалистической партий Австрии, выслали из Германии и опорочили в шведской прессе до такой степени, что он не мог продолжать работать в этой стране. Затем его оклеветала Американская медицинская ассоциация, и, в конце концов, в 1957 году он умер в федеральной тюрьме. Для меня и многих других людей это было убедительным свидетельством отсутствия научной свободы в нашем двадцатом веке. Когда мышление ученого становится слишком революционным, научная свобода становится такой же фикцией, как научная свобода в мрачном средневековье. Но Тима история д-ра Райха в этом не убедила.

“У меня во всех отношениях прекрасное здоровье, — диагностировал он свое состояние с широкой доброй усмешкой. — Я действительно надеюсь пережить эту истерию и гонения и дожить до того времени, когда мои теории подтвердятся и когда мои методы будут использоваться ежедневно в каждой клинике мира. — Его глаза хитро блеснули. — Но * надеюсь, что к тому времени буду отстаивать новую ересь и снова накличу на себя беду”.

Возвращаясь к книге из антологии Дэвида Соломона “ЛСД” [24], опубликованной в 1964 году, я испытываю довольно странное чувство. Это сборник статей таких заметных ученых, как д-р Хамфри Осмонд, д-р Джеймс Террилл, д-р Чарльз Сэвидж, д-р Дональд Джексон, д-р Сэнфорд Ангер (помните, тот, который обнимал пациента?), д-р Джонатан Коул, д-р Мартин Кац, д-р Эрик Каст, и т. д Эти ученые пишут о благотворных и многообещающих изменениях в сознании (и поведении), которые вызываются ЛСД, если его принимать в соответствующей обстановке при правильной установке. Здесь же можно познакомиться с полными оптимизма и надежды взглядами философов Олдоса Хаксли и Алана Уотса о потенциальных возможностях ЛСД. Вступление к этому тому написано д-ром Лири, которого большинство авторов научных статей называют уважаемым коллегой. Короче говоря, создается ощущение, что весь этот том словно выпал сквозь щель во времени из другой вселенной.

Неужели все это было опубликовано? Неужели авторы статей не были тотчас же брошены за решетку? Каким же был тот мир, в котором ЛСД можно было обсуждать научно, объективно и рационально? Как пишет д-р Лири в “Проклятии овального зала”:

“Очень мало американцев, даже в эти пост-уотергейтские дни, понимает, как Никсону удалось создать свою специальную тайную элитную полицию. Под вывеской “контроль наркотиков” с одобрения либералов средних лет осуществился этот оруэлловский государственный переворот. Все оказалось так просто. Наркобюджет подскочил с двадцати двух миллионов до ста сорока миллионов… Конституционные права временно отменили, а для одного легко узнаваемого слоя общества избирательно ввели закон военного времени (арест без ордера, задержание и обыск на месте, комендантский час и т. д.)… Землю окутал страх. Представителей контркультуры арестовывали, им не давали покоя, принуждали молчать. Пресса полностью обслуживала власть…”[25]

В ходе террористической кампании, описываемой Лири, его самого неоднократно арестовывали. Он был осужден за хранение двух сигарет с марихуаной (хотя он и утверждал, что это был подлог, но либералов не интересовали его показания, так как новыми богами корпоративного либерализма стали полицейские). Его приговорили к 30 (!) годам тюремного заключения, освободили под самый высокий в мире размер залога (пять миллионов долларов), похитили в Афганистане, хотя в странах, с которыми не заключен договор о выдаче преступников, такие похищения людей судебная система США квалифицирует как нелегальные, временно заковали в кандалы, затем на протяжении девятнадцати месяцев держали в одиночном заключении и на десять месяцев лишили права переписки и общения с родственниками и защитником.

Все это происходило средь бела дня, открыто, демонстрируя полную неспособность либералов и активистов Американского союза защиты гражданских свобод распознать такое же грубое нарушение (Конституции, как и во время знаменитого “Красного террора” в начале пятидесятых.