И так ли уж отличается поток взаимной помощи и поддержки в ответ на трагедию 11 сентября от гуманитарных целей, к которым стремится наше движение? Уличные лозунги – «Люди прежде прибыли» и «Этот мир не продается» – стали на волне атак самоочевидными, нутром чуемыми истинами для многих. Звучат вопросы: почему деньги, направляемые на поддержку авиакомпаний, не достаются работникам, теряющим места? Растет озабоченность непредсказуемостью, которой чревата торговля без государственного регулирования. Идет мощный рост престижа всевозможных работников государственного сектора. Короче говоря, «народное» – государственная сфера, общественное благо, все, что можно назвать некорпоративным, – как бы заново открывается, и где – в США!
Те, кто добивается перемен в умах (а не просто выигрышных доводов), могут воспользоваться моментом и распространить эти гуманные реакции на многие другие сферы, где людские потребности должны превалировать над корпоративными доходами – от лечения СПИДа до бездомности.
Для этого потребуется радикальная перемена стратегии активистов на такую, которая будет базироваться более на сущности, чем на символах. К счастью, это уже происходит. Уже более года как во многом символические акции у дверей саммитов и протесты против отдельных корпораций ставятся под вопрос в рамках самого движения. Многое в войне символов представляется им неудовлетворительным; ну разбили витрину McDonald's, ну перенесли совещания в более отдаленное место – ну и что? Все равно, это лишь символы, фасады, образное представление.
Еще и до 11 сентября в воздухе нарастало новое настроение нетерпения, желание выставить на первый план социальные и экономические альтернативы, зрящие в корень несправедливости – от земельной реформы и репараций за рабовладение до активизации демократии.
После же 11 сентября задача стала еще более ясной: необходимо изменить дискурс, вращающийся вокруг расплывчатого понятия глобализации, на конкретные дебаты о демократии. В период «беспрецедентного процветания» многим странам во всем мире говорят, что у них нет иного выбора, как только сокращать затраты на народные потребности, аннулировать законы о труде, отменять меры по защите окружающей среды – это уже обреченные барьеры на пути незаконной торговли – и отнять финансирование у школ. Все это якобы необходимо для того, чтобы эти страны были готовы к торговле, привлекательны для инвестиций, конкурентоспособны на мировом уровне.
Нынешняя задача – сопоставить эйфористические обещания глобализации (что она принесет всеобщее процветание, более высокое развитие и больше демократии) с реальными результатами таких мер. Нам необходимо доказать, что глобализация – данный вариант глобализации! – строится за счет локального благополучия, человеческого и экологического.
Эту связь между глобальным и локальным слишком часто упускают из виду. Вместо нее у нас иногда можно наблюдать два изолированных активизма. С одной стороны, есть международные глобализационные активисты, которые сражаются как бы с дальними проблемами, не связанными с повседневными заботами людей. Поскольку они не выступают представителями локальных реалий глобализации, от них слишком легко отмахнуться как от замороченных студентов или профессиональных активистов. С другой стороны, есть тысячи местных организаций, ведущих повседневную борьбу за выживание или за сохранение самых элементарных социальных услуг. От их кампаний часто отмахиваются как от чисто локальных, даже незначительных, отчего большинство массовых активистов вполне понятно чувствуют себя обессиленными и деморализованными.
Единственный различимый путь вперед для этих двух сил – слиться воедино. То, что сейчас является антиглобализационным движением, должно превратиться в тысячи местных движений, которые боролись бы против того, чем оборачивается на деле неолиберальная политика – против бездомности, стагнации оплаты труда, непомерной квартирной платы, полицейского насилия, бурного роста тюрем, криминализации иммигрантов и беженцев, распада государственной школы и рискованного обращения с водоснабжением. В то же время, локальные движения, борющиеся против приватизации и дерегулирования на местах, должны сочленить свои кампании в некое большое глобальное движение, способное показать, как их конкретные проблемы вписываются в международную экономическую повестку дня, которую навязывают всему миру. Нужен политический каркас, который сможет наступать на корпоративную власть и контроль на международном уровне и также осуществлять организацию и самоопределение локально.
Ключ к этому процессу – создание политического дискурса, не боящегося многообразия и не стремящегося подогнать любое политическое движение под единую модель. Неолиберальная экономика на всех уровнях склоняется к централизации, консолидации, гомогенизации. Это война против многообразия. Чтобы противостоять ей, нам нужно движение, которое бы поощряло и яростно защищало право на многообразие: культурное, экологическое, сельскохозяйственное – и, да, политическое тоже, на разные способы заниматься политикой. Цель – добиться не лучших, но удаленных правил и правителей, а своей, близкой демократии на местах.
Чтобы достичь цели, нам надо освободить пространство для голосов – из Чьяпаса, Порто Алегре, Кералы, – показывающих, что можно бросать вызов империализму, храня при этом приверженность множественности, прогрессу и глубокой демократии. В 1998 году Бенждамин Барбер в своей книге Jihad vs. McWorld («Джихад или Мак-мир») описал грядущую глобальную битву. Наша задача – как никогда настоятельная – показать, что нам доступны более чем два мира, выявить все невидимые миры между экономическим фундаментализмом «Мак-Мира» и религиозным фундаментализмом «джихада».
Силой этого движения движений было и остается то, что оно предоставляет реальную альтернативу гомогенизации и централизации, характерным для глобализации. Ни один сектор, ни одна страна не может назвать его своим, ни одна интеллектуальная элита не может им управлять – и это его секретное оружие. По-настоящему многообразное глобальное движение, укорененное во всех тех местах, где абстрактная экономическая теория становится местной реальностью, не обязано присутствовать у дверей всех саммитов, биться лбом о несравненно более могущественные учреждения военной и экономической мощи. Вместо этого, оно может окружать их со всех сторон. Потому что, как мы видели, полиция может обрушиться войной на некий протест, может научиться его сдерживать, может выстраивать все более высокие заборы. Но нет такого забора, который сдержал бы настоящее общественное движение, потому что оно – повсеместно.
Возможно, «войны образов» подходят к концу. В прошлом году я посетила Орегонский университет – писала корреспонденцию об антипотогонном активизме в кампусе, который прозвали «Найки-универ». Там я познакомилась со студенткой-активисткой Сарой Джейкобсон. Nike, сказала она мне, – это не мишень ее активности, а инструмент, способ добраться до необъятной и часто аморфной экономической системы. «Это как первый косячок», – беззаботно сказала она.
Годами мы, участники этого движения, кормились символикой наших противников – их брендами, их офисными башнями, их показушными, окруженными фоторепортерами саммитами. Мы использовали их как призывные кличи для сбора под знамена, как точки сосредоточения, как популярные учебно-наглядные пособия. Но эти символы никогда не были реальными мишенями; они были рычагами, рукоятками. Эти символы были окнами. Пора через них пролезать.
