ОСАР существует с единственной целью – придать власти и силы бедным и бездомным, и потому такой чудовищной несправедливостью предстает то, что прошедшую на прошлой неделе акцию выставляют как махинацию одного человека, использующего бедняков в качестве подпорок и пешек. Коалиция – одна из очень немногих групп по борьбе с бедностью, которые сосредоточены на организации в противоположность просто благотворительности и заступничеству. Для ОСАР бедняки – это не просто рты, которые надо накормить, и тела, которым нужны спальные мешки. Нет, это нечто совершенно другое: это слой населения, который имеет право быть услышанным. Сделать так, чтобы бездомные осознали свои политические права и выступили против оппозиции им, – чрезвычайно трудная задача, и именно поэтому активисты всего мира часто превозносят ОСАР как историю успеха.

Как же организовать бездомных, бродяг, бедноту? Мы знаем, что рабочие организуются на фабриках, домовладельцы – в своих районах, учащиеся – в своих школах. Но те, кого представляет ОСАР, по определению разбросаны и непрерывно передвигаются. И тогда как рабочие и студенты могут стать политическими лобби, создавая союзы и бастуя, бездомных уже сбросили со счетов все учреждения, чьей работе они могли бы в принципе помешать.

Препятствия такого рода приводят большинство борющихся с нищетой групп к заключению, что бедняки и бездомные требуют того, чтобы за них выступали – говорили и действовали. Но не ОСАР: она старается создать пространство для бедных, в котором они могли бы говорить и действовать за себя сами. Вот тут-то и начинаются сложности: большинству из нас не хочется слышать гнев в их голосе, видеть возмущение в их действиях.

И как раз поэтому многие так разозлились на Джона Кларка. Его преступление не в организации беспорядков. Он отказывается причесывать нищету в угоду телекамерам и политикам. Коалиция не просит своих членов следовать благонамеренным протоколам вежливого протеста. Она не говорит разгневанным людям, что им не надо гневаться, особенно перед лицом тех самых полицейских, которые бьют их в темных переулках, или политиков, пишущих законы, которые стоят им их жилищ.

Джон Кларк не организовывал беспорядков, не организовывала их и ОСАР. Они их просто не остановили.

Во время апрельского 2001 года Американского саммита в Квебеке президент США Джордж Буш провозгласил, что стоящее на рассмотрении создание Зоны свободной торговли американских государств (Free Trade Area, of the Americas, FTAA) будет способствовать образованию «полушария свободы». Недвусмысленно связывая глобализацию и демократию, Буш утверждал, что «люди, работающие в более открытых экономических системах, в итоге потребуют и более открытых обществ».

Действительно ли глобализации способствует демократии? Это зависит от того, какого рода глобализацию мы создаем. Нынешняя система просто осуществляет изначально непрозрачное и непрезентативное принятие решений, но в наличии имеются и другие варианты. Дома и на мировой арене один из вариантов – демократия, но это вариант, требующий постоянной бдительности и обновления. У президента Буша, похоже, иное мнение. Как и многие другие защитники нынешней экономической модели, он утверждает, что демократия – результат не активного выбора, а эффекта просачивания благ сверху вниз благодаря экономическому росту: свободные рынки создают свободных людей. Было бы славно, если бы демократия достигалась таким невмешательством. К сожалению, инвесторы, как выяснилось, даже с излишней готовностью поддерживают деспотичные монархии вроде Саудовской Аравии и авторитарные коммунистические режимы типа Китая, пока эти режимы предоставляют свободные рынки иностранным компаниям. Движения же за демократию часто подавляются в погоне за дешевой рабочей силой и драгоценными природными ресурсами.

Конечно, капитализм процветает в представительных демократиях, которые применяют у себя прорыночную политику, например приватизацию и дерегулирование. Но что если граждане делают демократический выбор, который так не по душе иностранным инвесторам? Что случается, когда они решают, например, национализировать телефонную компанию или осуществлять больший контроль над своим нефтяным и минеральным богатством? Об этом рассказывают мертвые.

Когда демократически избранное правительство Гватемалы стало в 1950-х годах осуществлять реформу землевладения, уничтожив монополию американской United Fruit Company, страна подверглась бомбардировкам и правительство было свергнуто. Тогда США заявляли, что это было внутреннее дело, но девять лет спустя президент Дуайт Д. Эйзенхауэр рассуждал: «Мы должны были избавиться от захватившего власть коммунистического правительства». Когда в 1965 году генерал Сухарто осуществил свой кровавый переворот в Индонезии, ему помогали из США и Европы. Роланд Чаллис, который был тогда корреспондентом ВВС в Юго-Восточной Азии, утверждает, что «одним из условий был возврат туда британских компаний и Всемирного банка». Подобным же образом «свободно-рыночные» силы в США спровоцировали военный переворот, в результате которого в 1973 году был свергнут и убит демократически избранный президент Чили Сальвадор Альенда. (В то время Генри Киссинджер произнес свое знаменитое замечание: нельзя допускать, чтобы страна «становилась коммунистической из-за безответственности своего народа».)

Нынешние открытые разговоры в Вашингтоне о необходимости сбросить президента Венесуэлы Уго Чавеса показывают, что эта убийственная логика не умерла со смертью холодной войны. Но в наши дни вмешательство свободного рынка в демократию принимает более утонченные формы. Это может быть директива от Международного валютного фонда, требующая от правительства ввести «абонентскую плату» за медицинское обслуживание, или срезать миллиарды в расходах на социальные услуги, или приватизировать систему водоснабжения. Это может быть план соорудить массивную плотину, извергнутый Всемирным банком и вводимый без согласования с людьми, которых этот проект сгонит со своих мест и уничтожит их образ жизни. Это может быть рекомендательный отчет Всемирного банка о стране с огромным долгом, призывающий – ради привлечения иностранных инвесторов – к большей «гибкости» на рынке труда, что означает, между прочим, и необязательность коллективного обсуждения трудового договора. (А если кто-то сопротивляется и защищается, их можно заклеймить как террористов, и тогда для их подавления любые меры становятся приемлемыми.)

Иногда такое вмешательство бывает реакцией на жалобу во Всемирную торговую организацию о том, что принадлежность национальной почтовой службы государству – это «дискриминация» в отношении иностранной пересылочной компании. Или – торговые санкции против стран, которые решают – демократически – запретить ввоз выращенной на гормонах говядины или предоставить своим гражданам бесплатные лекарства от СПИДа. Или – немолчный гул лоббирования со стороны бизнеса за снижение налогов в каждой стране, со ссылкой на вечную угрозу, что капитал утечет, если мы не удовлетворим всех, даже самых мельчайших пожеланий корпораций. Независимо от применяемых методов, «свободные рынки» редко терпят рядом с собой поистине свободных людей.

Когда мы говорим о взаимоотношении глобализации и демократии, нам надо смотреть не только на то, добились ли народы права раз в четыре или пять лет опускать в урны бюллетени, но и на то, видят ли граждане в этих бюллетенях какой-то смысл. Мы должны не только добиваться наличия избирательной демократии, но и изучать повседневное качество. Сотни тысяч выходят на улицы у мест проведения саммитов не потому, что они против торговли как таковой, а потому, что совершенно реальная потребность в рабочих местах и инвестициях систематически используется для подрыва наших демократических систем. Неприемлемая торговля – это такая торговля, которая подтачивает наши суверенные права в обмен на иностранные инвестиции.