Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Но не только это заставило меня свести вместе эти страницы. Несколько месяцев тому назад, просматривая эти материалы, в поисках каких-то затерявшихся статистических данных для своей газетной рубрики, я заметила несколько сквозных тем и образов. Чаще всего повторялся образ забора. Он возникал снова и снова: барьеры, отделяющие людей от бывших ранее общественными ресурсов, отрезающие их от столь необходимых им земли и воды, ограничивающие их возможность передвигаться через границы, выражать политическое инакомыслие, выходить на демонстрации в публичных местах и даже – мешающие политикам следовать курсу, который имел бы смысл для избравших их людей.

Некоторые из этих барьеров трудно увидеть, но они существуют. Виртуальный забор воздвигается вокруг школ в Замбии, когда по рекомендации Всемирного банка вводится «абонентская плата», делающая учебу недоступной для миллионов людей. Ограда воздвигается вокруг семейной фермы в Канаде, когда мероприятия правительства превращают мелкомасштабное земледелие в предмет роскоши, становящийся людям не по карману из-за упавших цен на их продукцию и преимущественного развития крупных, индустриальных агрохозяйств. Ограда вырастает вокруг самой идеи демократии, когда Аргентине сообщают, что она не получит займа от Международного валютного фонда, если не будет еще больше урезать расходы на социальные нужды, приватизировать и дальше природные ресурсы, если не прекратит поддержку отечественных производителей, – и все это среди экономического кризиса, углубляемого именно такой практикой. Конечно, эти заборы стары, как сам колониализм. «Подобные ростовщические мероприятия воздвигают шлагбаумы вокруг свободных стран», – писал Эдуарде Галеано во «Вскрытых венах Латинской Америки» (Open Veins of Latin America). Он имел в виду условия английского займа Аргентине в 1824 году.

Заборы всегда были принадлежностью капитализма, его единственным средством оградить собственность от потенциальных грабителей, но двойные стандарты, подпирающие эти заборы, становятся в последнее время все более вопиющими. Экспроприация корпоративной собственности оказывается страшнейшим грехом, какой только может совершить любое социалистическое правительство в глазах международных финансовых рынков (спросите Уго Чавеса в Венесуэле или Фиделя Кастро на Кубе). Но защита активов, гарантированная компаниям в сделках свободной торговли, не распространяется на аргентинских граждан, вложивших все свои сбережения в Citibank, Scotiabank и HSBC Holdings и теперь обнаруживших, что все их деньги просто улетучились. Почтительное отношение рынка к частному благосостоянию не охватило собой американских служащих компании Enron, которые оказались отрезаны от своих приватизированных пенсионных фондов и не имели возможности продавать свои акции, в то время как руководители фирмы лихорадочно обналичивали собственные ценные бумаги.

Тем временем некоторые, совершенно необходимые, ограды подвергаются атакам: в гонке приватизации барьеры, существовавшие между частными и публичными пространствами, не позволяли, например, рекламе проникать в школу, интересам прибыли затрагивать здравоохранение, а новым торговым точкам служить исключительно инструментом продвижения для других предприятий того же владельца, – все эти заграждения почти сравнены с землей. На каждом огороженном публичном пространстве был произведен взлом – только для того чтобы его снова огородили, на сей раз рынком.

Под угрозой находится и другой связанный с публичным интересом барьер – тот, что разделяет генетически модифицированные культуры от пока еще не измененных. Семенные корпорации не предотвратили перенос модифицированных семян на соседние поля, их укоренение там и перекрестное опыление. Теперь в разных концах мира употребление немодифицированных продуктов уже не является вариантом выбора, ибо заражен уже весь продовольственный запас.

Ограды, предохраняющие общественный интерес, исчезают быстро. Но те, что ограничивают наши свободы, множатся. Когда я впервые заметила, что образ ограды постоянно возникает в дискуссиях, дебатах и моих собственных статьях, это показалось мне знаменательным. Ведь все последнее десятилетие экономической интеграции подпитывалось посулами крушения барьеров, повышения мобильности и увеличения степеней свободы. Однако через 12 лет после прославленного разрушения берлинской стены нас снова окружают заборы, мы вновь отрезаны друг от друга, от почвы и – от способности представить себе, что может быть по-другому. Экономический процесс, обозначаемый благовидным эвфемизмом «глобализация», ныне проникает в каждый аспект жизни, преобразуя любой род деятельности и каждый природный ресурс в отмеренный и кому-то принадлежащий товар. Как указывает живущий в Гонконге исследователь трудовых отношений Джерард Гринфилд, современная стадия капитализма характеризуется не просто торговлей в традиционном смысле международной продажи еще большего количества разных продуктов. Она характеризуется еще и ненасытной потребностью рынка расширяться посредством отнесения к «продуктам» целых секторов, ранее считавшихся частью «общей собственности» и продаже не подлежавших. Захват публичного частным добрался не только до здравоохранения и образования, но и до идей, генов, семян, которые теперь покупают, патентуют и обносят заборами, и даже до исконной традиционной медицины, растений, воды, и даже до стволовых клеток эмбрионов человека. Сейчас, когда авторские права составляют крупнейшую статью экспорта США (больше, чем промышленные товары и оружие), международное торговое законодательство надо понимать не только в свете снятия тех или иных барьеров, но, более точно, как процесс, который систематически воздвигает новые ограждения – вокруг знания, технологии и приватизированных ресурсов. Именно эти «относящиеся к торговле права интеллектуальной собственности» не позволяют фермерам заново сеять собственные, не запатентованные компанией Monsanto семена, и делают незаконным для слаборазвитых стран производить собственные, более дешевые лекарства – без фирменных названий (generic) для своего нуждающегося населения.

Глобализация стоит ныне перед судом человечества, потому что на другой стороне этих виртуальных заборов находятся реальные люди, отгороженные от школ, больниц, рабочих мест, собственных ферм, домов и поселений. Массовая приватизация и дерегулирование породили армии отгороженных людей, чьи услуги больше никому не нужны, чей образ жизни списан со счетов как «устаревший», чьи базовые потребности остаются неудовлетворенными. Заборы социального отчуждения способны загубить целую индустрию или даже списать за негодностью целую страну, как это случилось с Аргентиной. В случае с Африкой по сути целый континент может оказаться сосланным в глобальный теневой мир, прочь из географии и прочь из новостей, и приоткрываться только во время военных действий, когда на его граждан смотрят как на потенциальных террористов или антиамериканских фанатиков.

На самом же деле на удивление малая часть отгороженных заборами людей прибегает к насилию. Большинство просто переезжает: из сельской местности в город, из страны в страну. Вот тогда-то они и сталкиваются лицом к лицу с ограждениями отнюдь не виртуальными, а такими, что сделаны из железных цепей и колючей проволоки, укреплены бетоном и охраняются пулеметами. Когда я слышу выражение «свободная торговля», то перед глазами встают фабрики, которые я посещала на Филиппинах и в Индонезии, – окруженные заборами, сторожевыми вышками и солдатами, чтобы не просачивалась наружу их высоко субсидируемая продукция, а внутрь – организаторы профсоюзов. Я вспоминаю и о недавней поездке в южно-австралийскую пустыню, в печально знаменитый центр для интернированных Woomera. До ближайшего города от него пятьсот километров; это бывшая военная база, переделанная в приватизированную тюрьму для беженцев и принадлежащая некоему дочернему подразделению американской охранной фирмы Wackenhut. Там, в Woomera, сотни афганских и иракских беженцев, бежавших от угнетения и диктатуры в своих странах, с такой силой стремились к тому, чтобы мир узнал о происходящем за оградой, что устраивали голодовки, прыгали с крыши своих бараков, пили шампунь и зашивали себе рты.

2
{"b":"109361","o":1}