— Эт что ж, не обменяют, стал быть? — спросила кооперативная бабушка.

— Могут не обменять, — сказал я.

— Деточки мои, кровиночки! — привычно запричитала намыкавшаяся с обменами бабушка. — Внучики мои, ягодки! Ягодки мои, смородинки!..

— Перестаньте, мама! — нервно сказал ее сын. — Кто вас гнал покупать эту кооперативную квартиру! Жили бы себе и жили в двухкомнатной — горя не знали.

— Кабы знать, где упасть, — присмирев, сказала бабушка.

Мой идеалист папаша немедленно взвился.

— Как это можно подозревать честных людей?! — запальчиво выкрикнул он. — Честных людей, отдающих все силы!.. К прокурору его за такие слова!

— Ишь ты, — язвительно хмыкнул подкованный в смысле гражданских прав папашин сосед. — К прокурору!.. Ты его к прокурору, а он тебя — к нарсудье.

— Возьми характеристику! — не унимался папаша, яростно вытряхивая из баночки валидол. — На производстве! Ты человек известный — четвертый год на доске почета висишь! Тебе коллектив зарплату распределять доверяет!

— Почета, — задвигался на стуле сосед. — Ты ему — почета, а он тебе показателей…

— А ну-ка, повтори еще разок, — попросил наш предместкома товарищ Подкидной.

Я повторил все сначала.

Товарищ Подкидной долго соображал, охватив руками голову, потом сказал:

— Нарисовать можешь? Схему начертить?

Я нарисовал схему: две трехкомнатные, двухкомнатную, однокомнатную, распределил по ним жильцов и затем показал стрелками, кто куда переселяется.

— Молоток! — восхищенно сказал Подкидной, постигнув, наконец, смысл будущей перетасовки. — Не думал, не гадал, что ты из этого положения выпутаешься!.. От меня-то что требуется?

— Ты мне характеристику напиши, — попросил я. — Подтверди, что я не этот… не взятодавец и… не взятовзявец. Больше ничего.

— Таких характеристик не даем, — сказал Подкидной. — Таких даже и не бывает. Можем, если хочешь, дать насчет того, что морально устойчивый и политически выдержанный. Эту — пожалуйста. А за твои квартирные махинации как я могу поручиться?

Через неделю, как было назначено, я появился у Него. Он сидел за столом очень прямо и глядел на меня с веселой строгостью. Видимо, Он посмотрел все на второй взгляд, может быть, даже на третий и теперь чувствовал себя крепко вооруженным.

— Прошу, прошу! — пригласил Он меня. — Ну, как там гражданка Буркина? По-прежнему согласна? В кооперативную?

— Согласна, — хмуро сказал я. — В кооперативную.

— Что вы говорите? — притворно удивился Он. — Добровольно? За так?

Я почувствовал, что сейчас Он выложит свой главный козырь и, чтобы не томиться дальше, быстро ответил: — Да, да! Добровольно, за так!

И Он выложил козырь. Он пристукнул ладонью о стол, жестом, означающим «Вот ты и попался, голубчик», перегнулся ко мне и сказал:

— Расскажите это в другом месте! Кто же поедет за так в кооперативную квартиру!

— А она едет! — строптиво сказал я. — Она вот такая!

— Ладно, — он отложил в сторону бумаги Виолетты Буркиной. — Возьмем старушку.

— Возьмем, — согласился я.

— Из собственной квартиры! — начал Он, явно сострадая бабушке. — Из однокомнатной! Отдельной!! Переезжает в какую-то угловую комнатенку. — Тут Он по-сиротски подпер рукою щеку. — Такая бескорыстная бабушка, верно?

— Так ведь к де-тям она! — не выдержал я. — К внучатам!..

— И никто никому не сует? — спросил Он.

— Ыыых! — застонал я.

— Ну, хорошо, — сказал Он, глубоко уязвленный моим запирательством. — Пусть решает комиссия… комиссия в пятницу.

— В какую?.. — спросил я.

— В ту, — ответил Он.

Сегодня был этот четверг…

…Я купил в аптеке большой флакон валерьянки и пошел объявлять заинтересованным сторонам о новой отсрочке.

Комиссия собралась в позаследующий вторник.

Я скромно сидел в уголке, на стуле для просителей.

В приемной подкованный сосед и Виолетта Буркина держали за руки рвавшегося в кабинет папашу.

Кооперативную бабушку скорый поезд вторые сутки мчал в Нахичевань — ее на время, от греха подальше, снарядили к младшей дочери.

Пока члены комиссии перелистывали наши бумаги, Он смотрел на меня буравящим взглядом. «Вот так-то вот, дорогуша! — говорил его взгляд. — Сколь веревочка ни вьется…».

Однако члены комиссии не сочли нужным вдаваться в подробности этого дела. С недовольным видом людей, вынужденных отрываться от важных государственных дел, они сказали, что такой мелкий вопрос возможно решить в рабочем порядке.

Через два дня вопрос был решен.

Бабушке отбили телеграмму. «Немедленно возвращайся новоселье». Папашу срочно отправили в санаторий.

Еще через день получали ордера. Я вышел на улицу, недоверчиво ощупывая карман, где лежала эта бросовая на вид бумажка, и тут увидел Его — на переднем сиденье готовой отъехать машины.

Он тоже меня заметил и поманил пальцем.

— Слушайте, — заговорил Он интимным голосом. — Ну, теперь-то… когда все позади… между нами, разумеется… Сознайтесь: кто-то кому-то сунул?

Я наклонился к нему и шепотом ответил: — Сунули. Они—нам… А мы — им… по четыреста рублей.

— Так я и знал, — удовлетворенно вздохнул Он. — Подозревал с самого начала… Трогай, Паша.

Зима в нынешнем году, надо сказать, просто уникальная. С одной стороны, морозы жмут — то под сорок, то за сорок; с другой стороны, снегу навалило выше всяких допустимых пределов. По горло засыпало. Я думаю, если весь снег, нападавший за последние десять лет, вместе сгрести — и то столько не наберется.

Тут к соседям родственник из села приехал погостить, так прямо фантастические вещи рассказывает. Зайцы, говорит, в деревню бегут. Не могут в лесу держаться — тонут. А в деревне все же маленько утоптано. Вот они и бегут. Ну, а за ними, естественное дело, волки. Жуткая обстановка. До ветру боишься выскочить. Недавно, говорит, один заяц в избу залетел. Видать, его волки вдоль по улице фуганули, он, как от них лупил — так стекло оконное мордой вышиб и на стол свалился.

Может быть, конечно, родственник насчет зайца приврал — уж очень неправдоподобно все это выглядит.

Хотя, чем черт не шутит. В городе вон тоже в связи с заносами такие иногда казусы происходят, что расскажи постороннему человеку — не поверит.

Например, у нас тут в одной квартире, у Сереги Званцева, под старый Новый год собралась небольшая компания. Сам Серега с женой, дальний родич его пришел — дядя Гена, тоже с половиной, и еще Серегин сменщик Дубов. Собрались они в таком, почти что домашнем, кругу и решили вторично отметить праздник.

Дяди-Генина супруга, уже досыта хлебнувшая семейной жизни, в том числе подобных вечеринок, сразу достала вязанье и ушла с ним в дальний угол — дескать, горите вы синим огнем.

Мужчины, конечно, окопались за столом. Вокруг водки и винегрета. И Серегина Лелька с ними. Ну, эта, во-первых, как хозяйка, а во-вторых, она всего второй месяц с Серегой жила, буквально от рукава его не отлипала, и ей пока все интересно было, даже малосодержательные мужские разговоры.

А разговор, действительно, завязался какой-то довольно пустой. Не знаю уж, с чего он начался, но только Дубов с дядей Геной стали наперебой вспоминать разные отчаянные случаи из своей жизни: кто в молодости сколько раз двухпудовую гирю выжимал, кто с парашютной вышки прыгал, кто быка за рога удерживал и так далее.

Лелька рот раскрыла и глаз с них не сводит. Дубов же с дядей Геной, польщенные вниманием молодой и прекрасной особы, еще больше распаляются.

А Серега парень тоже заводной. Послушал он их, послушал и говорит:

— Это все семечки. Хотите — я сейчас с третьего этажа прыгну?

— Ну, и что? — спрашивает дядя Гена. — Прыгнешь — и что? Башку расшибешь.

Более гуманный Дубов говорит:

— Почему башку? Я сам со второго этажа выскакивал. Из полногабаритного дома. Прыгнуть можно — с башкой ничего не случится. А ноги он переломает, Запросто.