А грузчик, между тем, прикончил третий шашлык и говорит:

— Давай четвертый.

Жора Виноградов позади меня захлебывается:

— Ах, наглец, — и тычет в спину кулаками.

Я повернулся, схватил его за плечи.

— Жора! — говорю. — Тише! Меня-то не калечь — я тут при чем!

Но у него уже глаза стеклянные, и он, кроме этого выходного грузчика, никого и ничего не замечает.

А грузчик, видать, насчет дипломатии ни в дугу — никак не может оценить обстановку. Утерся и говорит:

— Давай пятый!

…Короче — на седьмом шашлыке все и произошло. Задние поднаперли, передние не удержали, а может, не захотели удерживать — жаровня перевернулась, шашлыки — в разные стороны, угли на землю. Там кто-то необутыми ногами по углям прошелся — и, боже мой, что началось!..

Милиционер прибежал, а кого забирать — не знает, все же голые. Ну, он схватил этого будто бы грузчика — как одетого. И еще одного постороннего товарища замел — при галстуке и лицо довольно интеллигентное.

Мне лично за все это сделалось стыдно — за это, в общем-то стихийное недоразумение и мое невольное в нем участие.

— Все! — стукнул ладошкой по столу Миша Повойник. — Завтра же идем в театр!

— Верно! — поддержал его я. — А то живем, понимаешь, как свиньи. От всех веяний отстали. Два выходных нам дали, как людям, А мы куда их? То в «Подснежник», то в «Березку», то в «Незабудку», то в этот… как его…

— Точно… в этот, — покаянно моргнул Миша.

— Надо же — два года в театре не были!

— Я — три, — сказал Миша.

— И никаких откладываний на завтра! — заявил я. — Сегодня же пойдем. Немедленно!

— Сегодня? — растерялся Миша. — Тогда вот что: сейчас хватаем такси, рвем домой, быстренько гладим штаны, бреемся, надеваем галстуки…

Через какой-нибудь час — выбритые, отутюженные, при галстуках — мы, вытягивая от нетерпения шеи, медленно переступали ногами в солидной и воспитанной театральной очереди.

Билетерши в дверях не оказалось. Вместо нее усатый гренадер с обтянутыми ляжками рвал билеты, а корешки колол на трехгранный штык.

— Елки-палки! — от восхищения замотал головой Миша. — В «Березке» ты такое увидишь?!

— Хе! — сказал я. — Нашел, что вспоминать! Дальше, в глубине вестибюля, стояли три румяные девушки в сарафанах и средняя держала на вытянутых руках хлеб-соль.

Ну, девушек этих с хлебом-солью мы обошли. Черт его знает, может, начальника какого ждут на спектакль, а мы тут вытремся.

Миша только, глотнув слюну, сказал:

— Между прочим, старик, с этой самодеятельностью мы сегодня останемся без ужина. Чувствуешь?

— Чувствую, — огрызнулся я. — Говорил тебе: не возись со штанами. Сходил бы в неглаженых — не облез. Зато успели бы забежать в «Незабудку» — перекусить.

Миша хотел что-то ответить, раскрыл рот и — оцепенел. Возле колонны четвертая девушка торговала настоящими блинами. Некоторые загодя пришедшие зрители уже наедались ими, держа в руках бумажные тарелочки.

— Еще есть время, — толкнул я застывшего Мишу. — Возьмем по парочке.

— Зачем по парочке, — очнулся Миша. — Возьмем по четыре. Блины — это вещь… под водочку. Так они не идут.

— Господи! — сказал я. — Что ж ты топчешься?! Давай тогда бегом — на второй этаж, в буфет. Выпьем по стаканчику — и сюда, закусывать.

— Ты что, тронулся?! — вытаращил глаза Миша. — Там же дикая наценка. Театральная. В буфет ему, пижону, — когда гастроном в трех шагах.

Мы кинулись к выходу.

— Браток! — сказал Миша, хватая гренадера за рукав. — Выпусти нас! Смотри — мы даже не одетые. Только доскочим тут в одно место — и сразу назад.

— Нельзя, товарищи, не положено, — нахмурился гренадер.

— А ты будь человеком! — сказал Миша.

— Все, все! Через пять минут начало.

— Товарищ! — взмолился я. — Посмотри — из нашей форточки уже дым идет! — я ткнул пальцем в окно на какую-то дымящую трубу. — Мы утюг дома забыли!

— Ладно, — сдался гренадер. — Только по-быстрому.

…В театральном буфете, куда мы скоро прибежали, было уже проще. Два стакана томатного сока, хоп, хоп! — и тара подготовлена. Конечно, в домашних условиях делаешь по-другому: сначала льешь водку, а уже сверху томатный сок. Но в театре — не дома. Театр, в этом смысле, имеет свои недостатки.

— Ну, — сказал Миша, катнув под столом пустую бутылку. — Быстро вниз, а то блины расхватают.

Блины внизу не расхватали, однако продажу их уже закончили, поскольку звенел как раз третий звонок.

— Дочка! — отчаянным голосом сказал Миша. — Мы эту постановку уже видели. Там первое действие — мура, мы сразу на второе пойдем.

— Нельзя, мальчики, — улыбнулась продавщица. — Запрещают нам здесь. Или ждите антракта, или поднимайтесь в буфет. Какая вам разница — блины-то все равно оттуда.

В буфете блинов оказалось навалом. Как это мы сразу не сообразили. Мы взяли по восемь штук.

— Елки-палки! — сказал Миша, расстроенно глядя на наши полные тарелки. — Как же их теперь есть… без водки. Если бы сразу… А ну сиди здесь, жди, я пойду с этим усатым потолкую. Какая ему теперь разница — постановка так и так началась.

…Между предпоследним и последним антрактами Миша и гренадер сошлись возле дверей врукопашную — этот змей принципиально не хотел выпускать нас за третьей бутылкой…

Сейчас Миша лежит в больнице, с двойным переломом ноги. Он сломал ее, когда мы отступали по лестнице от гренадера и трех гусар, прибежавших ему на выручку.

Но духом Миша не упал.

Недавно я навестил его, отнес передачу. Разные там апельсины-мандарины и кое-что другое в банке из-под сливового компота.

«Иди под окно», — написал Миша.

Я пошел.

Миша стоял одной ногой на подоконнике, вцепившись руками в раму. Ждал меня.

— Ну как, достал?! — крикнул он через приоткрытую форточку.

— Ага! Вот они! — я помахал толстой пачкой абонементов. — На весь сезон!

— Молоток! — похвалил меня Миша. — Смотри без меня не ходи! Я скоро выпишусь!..

Культбытсектор Муся Прозрачных, ставя нам первую тройку за относительную чистоту, сказала:

— Ну вот, ребята. У вас стало опрятнее. Честное слово. Теперь надо придумать что-нибудь более эффективное. Систему штрафов, например. Вы же такие изобретательные.

Мусино предложение показалось нам дельным. Мы тут же сорвали расписание дежурных и повесили вместо него прейскурант нарушений.

За курение в комнате — 10 копеек.

За лежание на постели в верхней одежде — 15 копеек.

За ругательство — 5 копеек (пословно).

За плевание на пол — 3 копеек.

В первую неделю сумма штрафов составила 6 рублей 84 копейки. Мы упразднили банку из-под компота «Слива» и завели глиняную кошку-копилку.

Дальше дело пошло хуже. Система чувствительно била по карману. Мы прикусили языки, стали курить в коридоре и плевать только в урну.

Как-то вечером к нам зашел первокурсник Рецептер обменяться мнениями по вопросу связи высшей школы с производством. Мы лежали под одеялами без верхней одежды и слушали Рецептера. Жора Виноградов сказал:

— По-моему, у него скоро вылезут волосы — он слишком много думает.

— С кудрявыми это чаще всего случается, — подхватил я. — Обычно они лысеют в одну ночь.

— Ох, и противный он будет без волос, — хихикнул Игорь Трущеткин. — Ада его наверняка бросит.

— Слушай ты, плешивый! — угрожающе сказал Миша Побойник. — Что ты лезешь судить о вещах, в которых не смыслишь?!

— Сволочи! — обиженно сказал Рецептер. — Питекантропы! Уголовники!

Тут мы схватили его за плечи, подвели к двери и заставили вслух прочесть положение о штрафах.