В редакцию пришла телеграмма: «Диофанту 85 лет. Форезкин».

Телеграмма была отбита в двадцать три часа пятьдесят минут по московскому времени, и первым ее обнаружил репортер Володя Ключников. Володя всю ночь проездил с оперативниками на «воронке» — готовил большой репортаж к Дню милиции. В редакцию он заскочил на минутку; машина поджидала его внизу, чтобы отвезти домой.

Ключников взял телеграмму и понес ее ответственному секретарю Свирекулову. Свирекулов сидел у себя в кабинете и спешно дорисовывал макет очередного номера. Вокруг его головы плавали перистые табачные облака.

— Матвей Серафимыч, — сказал Володя, обмахиваясь телеграммой. — Тут сообщают, что Диофанту какому-то восемьдесят пять стукнуло.

— Пятьдесят строк на четвертую полосу, — отрывисто буркнул трудно различаемый за дымовой завесой Свирекулов. — Оставляю дырку.

…Володя положил телеграмму на стол заведующему отделом культуры Драгунскому, придавил пепельницей, черканул на отрывном календаре: «Старик! Под этот славный юбилей Свирекулыч оставил тебе пятьдесят строк. Разворачивайся. Салют!» — и уехал отсыпаться.

Драгунский пришел на работу в половине десятого. Он прочел записку, потом телеграмму и небрежным голосом спросил у молодого сотрудника Стаей Зубрика, отвечающего за раздел «Наш календарь»:

— Ну, как там поживает Диофантик?

— Диофантик? — растерялся Зубрик. — Какой Диофантик, Олег Сергеич?

— Да вы что! — грозно нахмурился Драгунский. — С луны свалились! Человеку восемьдесят пять лет, в газете оставлено место, а вы — «какой»!

Зубрик побледнел. Он работал в редакции первый месяц и не прошел еще испытательного срока.

— Я щас! — залепетал он, не попадая в рукава пальто. — Бегу, Олег Сергеич… В библиотеку…

— К двум часам — сто пятьдесят строчек! — крикнул ему вслед Драгунский. — Как штык!

Зубрик убежал, Драгунский отправился к ответственному секретарю.

— Ну, как наш Диофантик? — спросил он, здороваясь. — Имей в виду — будет не меньше ста строчек. Зубрик уже диктует машинистке.

— Пятьдесят, — сказал Свирекулов и ткнул кадандашом в макет. — Вот сюда.

— Смеешься?! — обиделся Драгунский. — Это что тебе — из зала суда?

— Да хватит! — обрезал его Свирекулов. — На какого-то дерьмового Диофанта. Кто он такой? Чемпион мира?

— Кто-кто, — горько усмехнулся Драгунский. — Эх, ты! — и пошел к редактору.

— Вот, Иван Петрович, — пожаловался он. — Можно так работать? В прошлый раз на Козьму Пражского дали восемьдесят строчек. Теперь на Диофанта — пятьдесят. На Диофанта! А дальше что будет?..

— Ладно, — сказал редактор. — Разберемся. Спустя некоторое время к Драгунскому влетел красный, как помидор, Свирекулов.

— Ну, где этот ваш Гиацинт?! — зарычал он, раздувая ноздри.

— Диофант, — мягко поправил его Драгунский.

— Черт с ним! — сказал Свирекулов. — Провались он сквозь тридцать три земли! Пусть хоть Гомер! Через пятнадцать минут мне на стол!

И он так круто повернулся, что образовавшийся смерч взметнул на столе Драгунского письма трудящихся.

А ровно через пятнадцать минут позвонил Стася Зубрик.

— Олег Сергеич, — дрожащим голосом сказал Зубрик, — а их два.

— Кого два? — недоуменно спросил Драгучнский.

— Диофанта, Олег Сергеич. Один — математик из Александрии, а другой — полководец Митридата. Он еще восстание Совмака подавил. И со скифами воевал.

— Какие скифы! Какой Совмак! — зашипел в трубку Драгунский. — Вам же русским языком сказано — восемьдесят пять лет ему! Русским, а не скифским!

— Понял, Олег Сергеич! — сказал Зубрик. — Ищу третьего.

Летучка проходила в нервной обстановке.

— Считайте, товарищ Драгунский, — сказал редактор, — что выговор вам обеспечен! Считайте, что вы здесь сидите, а он там уже висит! Безобразие! Заранее надо готовиться к таким событиям, сколько раз можно повторять!..

А Свирекулов, потрясая макетом, яростно кричал:

— Что прикажешь в полосу ставить?! Чем дырку затыкать?! Выговором твоим? Или героической биографией товарища Зубрика?

…Тем временем в редакцию пришел энтузиаст-ребусник, студент физмата Володя Докумейко, на договорных началах руководивший субботним уголком «Ваш досуг — ваше богатство». Он послонялся по пустым кабинетам и нашел телеграмму. Глаза его азартно заблестели. Он сел к столу и, шевеля губами, начал что-то писать. Скоро заметка была готова. Она начиналась словами: «Правильный ответ на задачу, помещенную в номере 179 нашей газеты, прислал в редакцию читатель тов. Форезкин…»

Впервые за много месяцев Свирекулов не промариновал опус Докумейко, а наоборот, вырвал его «с руками». В нем оказалось ровно пятьдесят строк.

Володя долго еще не мог успокоиться, ходил по коридору, ловил за рукав сотрудников и ликующим голосом сообщал:

— Прошла заметуля… Горяченькая пошла. С колес.

Да, что и говорить, эта лекция многих пристыдила. Редко кто осмеливался прямо и открыто смотреть на лектора. Сидели, помаргивали, крутили пуговицы. Потому что наверняка, если не всех, то девяносто процентов находящихся в зале произносимое с трибуны касалось непосредственно. Особенно неуютно мы себя почувствовали, когда лектор перешел к конкретным примерам и стал называть фамилии отдельных граждан, в разное время малодушно прошедших мимо фактов хулиганства и не осмелившихся вмешаться. Тут все поняли, что эти фамилии так или иначе фиксируются, и выходит, никто не гарантирован, что однажды его где-нибудь на подобной лекции не пригвоздят к позорному столбу.

После лекции я поблагодарил лектора от лица месткома и пошел проводить его.

— Очень хорошо вы объясняли, — сказал я по дороге. — Просто очень хорошо. Доходчиво… Давно этим занимаетесь?

— Чем? — спросил лектор. — Ах, этим… Да уж восемь лет.

— Смотри ты! — покачал головой я. — Ас виду такие щуплые.

— У меня эта лекция не самая удачная, — скромно сказал лектор. — Я ею не абсолютно доволен. Не было, знаете ли, местных примеров, с вашего предприятия.

— Кхм, — сказал я. — Ну, разумеется… Примеры — это само собой. И у нас на предприятии, конечно, есть еще отдельные подобные товарищи. Но теперь, думаю, после этих ваших слов подобных товарищей не останется. Лично я, скажем, для себя решил никогда в дальнейшем мимо таких фактов не проходить…

Тут мы повернули за угол и неожиданно увидели безобразную картину: прямо против освещенных окон универмага с ужасным топотом, выкриками, буханьем и хэканьем дрались двое парней. А вокруг, засунув руки в карманы плащей, стояло человек, может, шесть любопытных прохожих.

— Ну, товарищ лектор! — крикнул я, на ходу подсучивая рукава. — В чью пользу вмешиваться будем?!

— Черт-те, — растерянно сказал лектор. — Надо бы разобраться… Кто кого и за что.

— Выясним! — сказал я и кинулся к молоденькой девушке, с краю: — Давно здесь стоите? Кто из них первый-то начал?

— Да только подошла, еще не разобралась, — пожала плечами девушка.

— Может, блондин? — спросил я. — Смотрите — как старается.

Блондин как раз поднажал. Он повесил противника на перильца, ограждающие тротуар, и энергично выколачивал из него пыль.

— Ха! — оживилась девушка. — Это что! Вы бы посмотрели, как минуту назад брюнет его мутузил!..

Я тронул за рукав стоявшего рядом мужчину и повторил ему свой вопрос.

— Понимаете, — сказал мужчина. — Вот уж сколько смотрю — и никак не могу определить. Лично мне брюнет более симпатичен — он честнее как-то дерется, ноги в ход не пускает. Но, с другой стороны, — у блондина лицо поинтеллигентнее. А вообще-то, темное дело.

— Нет ясности, — доложил я, вернувшись к лектору.