— Это называется диафрагма, — сказал Энн. В ее глазах не было осведомленности о той «профилактике», которая убивает. — Это резиновый колпачок, который одевается на шейку матки. — Бледно-розовый румянец окрасил её щеки, но взгляд оставался по-прежнему уверенным. — Диафрагмы гораздо удобней как для мужчины, так и для женщины, так как способствуют максимальному возбуждению, но, к сожалению, продаются только по рецепту. Если хочешь, я дам тебе имя гинеколога.

Виктория представила, что почувствовал бы Габриэль без резинового покрытия своего мужского достоинства. Влажная плоть скользит во влажной плоти.

Жар, заливавший щеки Энн, передался и Виктории.

— Спасибо. Была бы очень признательна.

Виктория вспомнила баночку с мятными пастилками, которую Джулиен заставил её взять с ночного столика. Новую баночку так и не поставили.

Повинуясь минутному порыву, Виктория открыла верхний ящик, желая поделиться удивительными диковинками дома Габриэля с женщиной, которая обладала храбростью, чтобы преследовать свою страсть, вместо того, чтобы быть жертвой желаний.

Несколько секунд Энн смотрела на ряд искусственных фаллосов.

— Они называются godemichés, — спокойно сказала Виктория.

Энн слегка коснулась самого маленького…

— И Златовласка сказала: «Этот слишком маленький…» — Энн коснулась второго godemichés, — «А этот слишком большой». — Энн не дотронулась до третьего godemichés. — «А вот этот — в самый раз».

Виктория подняла изумленный взгляд на Энн.

В бледно-голубых глазах танцевал смех.

Растущее в груди Виктории хихиканье замерло от одного воспоминания о лице Габриэля. Она вспомнила его глаза, какими видела их в последний раз: серыми, а не блестящими серебряными.

— Я должна идти.

Сочувствие не должно ранить; Виктория разрывалась на части, видя сочувствие в глазах Энн.

— Мы все нуждаемся в том, чтобы нас любили, Виктория.

Каждый из нас нуждается в физической близости… Мы все нуждаемся в том, чтобы нас любили.

Было совсем неудивительно, что Габриэлю понравилась Энн Эймс. Она понравилась и Виктории.

Виктория сглотнула.

— Я не знаю, где он находится.

Имя «Габриэль» можно было не произносить, они обе подумали о нем.

— Он в соседней комнате.

Виктория хотела обнять Энн. Объятия не входили в её учебный курс. Габриэль был единственным взрослым человеком, к которому она выражала расположение и привязанность.

— Спасибо, — сказала она, чувствуя неловкость.

За то, что не судили Викторию. За то, что не судили Габриэля.

За любвь к ангелу.

Габриэль лежал поверх голубого покрывала, закинув левую руку на лицо.

На рукаве и спереди его рубашки виднелись пятна засохшей, побуревшей крови.

С бешено колотящимся сердцем Виктория прислонилась к дубовой двери.

Габриэль не спал, каждый его мускул выдавал напряжение тела.

— Ты не запер дверь, — сказала она. И повернула замок, тихо защелкнув его.

Габриэль не убрал руки, его голос был приглушен.

— Ты знаешь, кто я есть, Виктория.

Напряжение пронизывало воздух.

Габриэль был ранен.

Габррэль был опасен.

Она отошла от двери и коснулась петелек-застежек на своем платье.

— Я знаю, кто ты есть, Габриэль, и никогда не забуду.

Тихие звуки расстегивающихся металлических крючков прозвучали подобно миниатюрным выстрелам.

Какое-то мгновение она разглядывала испачканный кровью рукав, в следующий миг — Виктория уже смотрела в пустые серые глаза.

— Я — не ангел.

Холодный воздух проник в увеличивающийся вырез платья из рубчатого шелка.

— Я думаю, Габриэль, ангелы — не такие, как мы думаем о них.

Маленькая мышца в левом уголке его рта пульсировала в такт её сердцу.

— Я думаю, ангелы должны знать голод, или они не могут быть ангелами. — Виктория повела плечами, освобождаясь от платья. Падающий шелк соскользнул с атласного корсета, чуть задержался на пышном турнюре, миновал шелковые нижние юбки. — Я думаю, ангелы должны знать страсть, иначе они не могут знать любви.

Тяжелое шелковое платье растеклось большой лужей вокруг ее ног, — оно сильно отличалось от того шерстяного платья, которое она раньше снимала перед ним. Она сама сильно отличалась от той Виктории Чайлдерс, которая раньше раздевалась перед ним.

Сейчас Виктория была женщиной, которая не собиралась отрицать своих потребностей.

Ноздри Габриэля расширились, признавая превращение.

Виктория дотронулась до шнурка, держащего канифасовый турнюр.

Лицо Габриэля застыло.

— Спроси меня, Виктория.

Пышный, похожий на фартук турнюр упал на пол, приглушенно прошелестев.

Виктория взялась за тесемку нижней юбки.

— Спросить тебя о чем, Габриэль?

— Спроси меня, желал ли я Майкла.

Белая шелковая нижняя юбка пенилась поверх золотисто-коричневого платья. Она взяла тесемки второй нижней юбки.

— Желал?

Беспощадный электрический свет танцевал в волосах Габриэля, темнота плясала в его всё ещё не серебряных глазах.

— Что, если я скажу «да»?

Белый шелк разлился поверх белого шелка.

Габриэль машинально проследил взглядом падающую нижнюю юбку, рассматривая шелковые панталоны, что льнули к её бедрам. Он сразу вскинул голову, перехватив ее взгляд.

— Я не знаю.

Крик ангела.

Боль в голосе Габриэля разбила сердце Виктории. Не сводя с него глаз, она расстегнула две маленькие пуговички из слоновой кости, скрепляющие пояс ее панталон.

— Майкл поцеловал тебя.

Габриэль шумно вдохнул.

— Ты его желал в тот момент, Габриэль? — Виктория не отступала.

Панталоны соскользнули с её бедер вниз, присоединившись к груде шелка.

Тело Габриэля застыло от боли. Боли, которую она причинила ему, но она не хотела ранить его.

— Почему ты не говоришь, Виктория, — грубо сказал он.

Куча шелка была критической высоты, бледно-голубой ковер имел опасно густой ворс. Виктория всё же рискнула и осторожно переступила через одежду, барьером разделявшую их. Голые бедра терлись друг о друга, шелковые чулки шелестели, — уже не девственница, а женщина, которая хорошо знает боль и удовольствие любить ангела.

— Я могу сказать тебе, Габриэль, что я тоже, как и ты, виновата — в смерти Джулиена.

Габриэль молча уставился на нее. Его боль сжала ее внутренности в кулак.

Она говорила Джулиену, что не расскажет Габриэлю, что он позволил ей выйти из комнаты. Виктория подумала, что Джулиен не возражал бы, чтобы она сейчас нарушила свое обещание.

— Я сказала Джулиену, что хочу посетить комнату для гостей в надежде, что там найду что-то, чтобы доставить тебе удовольствие. Я видела мужчину с темными волосами в зеркале, или я подумала, что видела его. Но он исчез так быстро, и я решила, что он — плод моего воображения. Гастон позволил мне вернуться в комнаты. Я не сказала ни Джулиену, ни Гастону, что видела. Если бы я сделала это, Джулиен мог бы быть жив.

Опровержение вспыхнуло в глазах Габриэля, едва блеснув серебром.

— Тогда он бы пошел обследовать коридор и был бы убит там.

Окруженный прозрачными зеркалами, а не деревянными поручнями лестничной площадки.

— Возможно, — согласилась Виктория. — Но я никогда не узнаю наверняка, не так ли? Я никогда не узнаю, убило ли его мое молчание.

Её боль отражалась в его глазах.

— Не узнаешь.

— Но я должна, Габриэль, — Виктория потянула за расстегнутую рубашку, запачканную в крови, стремясь освободить его от прошлого. — Я должна прикоснуться к тебе.

Сильные руки схватили ее запястья.

— Если ты коснешься меня, Виктория, я возьму тебя.

Виктория не вздрогнула от силы, с которой её держал Габриэль. Наверняка, завтра на этих местах будут синяки.

— Хорошая идея, сэр.

Он хотел, чтобы она отвергла его; он хотел, чтобы она держала его.

Эти два противоречивых желания разрывали его на части.