Каждый дюйм его тела кричал о предупреждении. Если Виктория прикоснется к нему…

Прохладные пальцы охватили возбужденную плоть Габриэля.

Ошеломляющая потребность.

Ослепляющий гнев.

Он не хотел этого.

Но Виктория не дала ему выбора. Как не дал выбора и второй мужчина.

Схватив Викторию за запястье, Габриэль дернул ее под душевые струи, одновременно разворачивая ее и швыряя лицом на обшитую медью стенку душа.

Руки Виктории шлепнулись о стену.

— Ты обещала, — проскрежетал он, вода забивала его рот, обжигала глаза, грудь, бедра, каждый дюйм его плоти, который прикоснулся к Виктории. — Ты обещала не касаться меня.

Но она коснулась его.

Она открывала свое тело и принимала его пальцы и член, пока темнота надвигающегося оргазма не исчезла в слепящей вспышке ее наслаждения.

— Я обещала, что не коснусь тебя вчера вечером, — Виктория задыхалась в бьющей воде, вжимаясь в медную стенку, — и не коснулась. Я сдержала свое обещание, Габриэль.

Но она не сдержала своего обещания. Она коснулась его своей страстью и своим наслаждением.

«Я вижу тебя, Габриэль…»

Но она не видела его.

Она не видела мальчика, который просил подаяния, и шлюху, который просил мужчину.

Габриэль мог чувствовать страх Виктории, чуять его над ее желанием — она боялась, когда вошла в ванную. Именно ее страх подсказал ему, что она задумала.

Она задумала освободить ангела. Но он не был ангелом.

Он был безымянным куском дерьма, который хотел большего, посмел больше и заплатил за это.

Габриэль прижался к Виктории, его пальцы окружили мягкость ее плеч, его бедра чашей охватили ее ягодицы, его член во всю длину был зажат в ее расщелине, его и ее волосы цеплялись за них обоих. Он позволил ей ощутить его твердость, его силу.

Ее уязвимость.

— Это то, чего ты хочешь, Виктория? — промурлыкал он. Душ хлестал по его коже.

Виктория повернула голову в профиль к нему, проведя правой щекой по скользкой меди. Вода струилась с его лица, сбегала по ее левой щеке, прилизывая волосы к коже головы, стекала по похожему на раковину уху, по хрупкой шее.

— Да, — сказала она. Все еще не уступая своему страху. — Я хочу, чтобы ты коснулся меня.

Он касался ее прошлой ночью, но этого было недостаточно.

Для нее. Для него.

— Как ты хочешь, чтобы я коснулся тебя, Виктория? — чарующе прошептал он. Зная, как доставить наслаждение; зная, как причинить боль. Он не знал, как любить. Шлюхи не любили. — Ты хочешь, чтобы я коснулся тебя так, как я касался женщин, или ты хочешь, чтобы я коснулся тебя так, как я касался мужчины?

Вода зубцами склеивала ресницы Виктории, стекая по ее щеке.

— А есть разница?

Вокруг них клубился пар.

Навевая воспоминания. Провоцируя.

— Женщины мягче. — Габриэль провел губами по уху Виктории — у нее было маленькое ухо, изящное, бесконечно уязвимое. Оно опаляло его губы; щель между ее ягодицами сжимала его член. — Их легче ранить.

Виктория напрягалась под легким, подозрительно ласковым поцелуем. Ангел, приносящий дары…

— Мужчины тверже, мускулистее. — Габриэль нежно попробовал краешек ее уха, его сердцевину, погрузил внутрь жаркий язык. Вода бежала по его лицу и подбородку, капала на ее плечо. — Им нравится более грубо. Мне быть с тобой грубым, Виктория?

— Мужчина, который заставил тебя умолять, был с тобой грубым, Габриэль? — с вызовом спросила Виктория, потемневшие от воды волосы прилипали к его губам.

При воспоминании Габриэль стиснул зубы.

Второй мужчина не был груб, но его сообщник был. Габриэль приветствовал боль.

Виктория не приветствовала бы ее.

Но это было все, что мог дать ей Габриэль.

— Мысль о мужчинах, трахающих мужчин, возбуждает тебя? — тихо, намеренно оскорбительно, спросил он.

Это возбуждало женщин, с которыми Габриэль бывал в прошлом. Они искали белокурого ангела, чтобы сравнить его с темноволосым.

Но ангелом был Майкл; только он мог показать женщине ангелов. Габриэль показывал им мрак желания.

— Он насиловал тебя, — настаивала Виктория, обращаясь к пару и струившейся воде.

Невинная. Как был невинен Майкл.

Голодная. Каким никогда не мог быть Габриэль.

— Меня насиловали двое мужчин, — нежно возразил он, водя носом по ее щеке. Пульс бился в его пальцах, обхватывающих ее руки, в его груди, баюкавшей ее узкий позвоночник, его члене, скользившем в расщелине между ее ягодицами.

— Но один мужчина дал тебе наслаждение, — упорно продолжала Виктория.

Будь она проклята.

— Да, — мягко согласился Габриэль.

Один мужчина принес ему боль; второй принес наслаждение.

Он мог бы выдержать боль. Он не выдержал наслаждения. Оно запятнало Габриэля навсегда.

И она знала это, эта женщина, посланная мужчиной, который один за другим снимал все покровы с ангела до тех пор, пока не осталось ничего.

Ангелы не умоляли, но он заставил Габриэля умолять.

Виктория напряглась рядом с Габриэлем — чтобы увидеть его, касаться его, быть частью его. Того, кто так долго боролся, чтобы оставаться в стороне ото всех.

— Я хочу знать!

Габриэль хотел знать… каково это — чувствовать сытость так, чтобы жаждать большего, чем еда. Он хотел знать, каково это — ощущать тепло так, чтобы жаждать большего, чем ботинки и одежда. Он хотел знать, каково это — иметь дом, место, где он не должен будет бороться с другими нищими.

Любопытство убивало любовь. Надежду.

Габриэль очертил ухо Виктории кончиком языка; его член был уютно устроен между щеками ее ягодиц. Слезы, которые он не мог выплакать, просочились из вершины его головки.

— Что ты хочешь знать, Виктория?

— Я хочу знать, что он сделал с тобой.

Воспоминание хлестнуло сквозь жар воды, стучащей по его телу, и мягкость кожи Виктории.

Боль. Наслаждение.

— Ты видела через прозрачные зеркала, как мужчины трахают мужчин, Виктория. — Габриэль заполнял ее ухо своим дыханием. — Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, каково это — быть трахнутым в зад? Или ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, каково это — быть изнасилованным?

Подбородок Виктории обрамляла медь, усыпанная бусинками воды.

— Я знаю, каково это — желать быть частью кого-то, Габриэль.

Вчера вечером она была частью его, как и он был частью ее.

Мрак истины окутывал Габриэля, пока он не почувствовал, что взорвется.

— Я не отстранялся от одного мужчины, — обольстительно сказал он.

Он никогда не отстранялся от одного мужчины.

Майкла. Мишеля.

Какое-то время Габриэль думал, что он тоже сможет быть ангелом.

Второй мужчина показал ему, кто он на самом деле.

Con. Fumier.

— Он причинил тебе боль, Габриэль. — Лицо Виктории затуманил пар. — Я хочу прогнать боль.

«Повредил ли мужчина или мужчины, которые овладели Джоном, его душу так, как и его тело?» — спрашивал себя Габриэль.

Прогонит ли его вдова эту боль?

Прогнала ли Энн боль Майкла?

«Кто утешит вас… Габриэль?»

Никто. Jamais.

Никогда.

Габриэль не заслуживал утешения.

— И ты думаешь, что сможешь прогнать мою боль, сделав… что, Виктория? — легко поинтересовался Габриэль, делясь своим дыханием, своим жаром, водой, заливавшей тело. — Позволив мне изнасиловать тебя?

— Я хочу, чтобы ты показал мне, что он сделал с тобой.

Вода капала с носа Габриэля на щеку Виктории; она ползла между их телами и танцевала на кончике члена, смывая его слезы.

— О котором мужчине ты хочешь знать, Виктория?

— Я хочу знать, что сделал с тобой мужчина, который причинил тебе боль, — голос Виктории отозвался эхом в медном колпаке, подгоняя его, возбуждая его. — А затем я хочу, чтобы ты показал мне, что с тобой сделал мужчина, который заставил тебя молить о наслаждении. Я хочу, чтобы ты заставил меня умолять, Габриэль.

Габриэль не молил о наслаждении — он умолял о разрядке. А потом он молил о смерти.

Он не хотел, чтобы Виктория молила — не Виктория, с ее голодными синими глазами.