— Вы — не шлюха. Когда человеку нечего терять и он способен на все, Виктория, очень легко поддаться соблазну секса.

От резкого запаха горящей шерсти на глазах Виктории выступили слезы.

Он не должен был сжигать ее платье.

Он не должен был пытаться утешать ее; человек, который убивал и который будет убивать снова, не приносит утешения.

Габриэль повернулся спиной к Виктории — дважды за один день, дважды за последнее время, — и направился в ванную. Он тихо закрыл за собой дверь, создав столь необходимую ему преграду, способную укрепить внутренний защитный барьер, который на мгновение начал ускользать от него.

Серая дымка все еще клубилась в воздухе.

Виктория пользовалась его туалетом; Габриэль поднял деревянную крышку унитаза.

Поношенные панталоны и старые чулки были аккуратно развешаны на вешалке для полотенец.

Полная боли мольба Виктория раздалась внутри него. «Я такая же чистая, как и вы».

Вода капала, ударяясь о мрамор раковины.

Габриэль устремил взгляд в зеркало.

Тусклые серые глаза смотрели на него сквозь исчезающие разводы пара.

Одно короткое мгновение Габриэль смотрел в глаза надежды.

А потом она начала таять и исчезла словно мираж, которым изначально и являлась.

Виктория уставилась на закрытую дверь, не способная дышать.

Слабый плеск воды проник сквозь атласное дерево.

Ее щеки стали пунцовыми, когда до нее дошло, что это за звук.

Даже ангелу нужно справлять нужду.

Вызванное его признанием чувство нереальности рассеялось. И она снова смогла вдохнуть.

Виктория посильней подоткнула шелк на груди. Приподняв подол, чтобы не запутаться в нем ногами, она отошла, предоставив Габриэлю уединение.

Серебряный поднос блестел на столешнице из черного мрамора. Запахи ветчины, яиц и кофе витали в воздухе.

В животе Виктории громко заурчало.

«Когда он голоден — накормите его. Когда он страдает — подарите ему надежду. Когда ему некуда идти — предложите ему спать в вашей кровати», — звенело у нее в ушах.

Габриэль накормил ее и уступил свою кровать, чтобы она могла спать в ней.

Он не предложил ей надежду, но попытался утешить ее.

Обольщение.

Иллюзия доверия.

На подносе стояла лишь одна чашка.

Виктория не хотела есть в одиночестве.

Она налила в чашку кофе и вдохнула его приятный аромат. На вкус он был — чистый нектар.

Сумрачный дневной свет проник в библиотеку. Позолоченные надписи книг заманчиво заблестели в его приглушенном сиянии.

Виктория знала книги; они были ее жизнью столько, сколько она себя помнила. Она только не знала, как утешить ангела.

Виктория безучастно рассматривала стеллажи переплетенных в кожу книг. Она вся обратилась в слух, пытаясь услышать… движение воздуха. Шаги.

Габриэля.

Надпись с рельефным тиснением привлекла ее внимание; «Жюль Верн», — прочитала она.

«Путешествие к центру земли»; «Voyage au centre de la terre»; «Двадцать тысяч лье под водой»; «Vingt mille lieues sous les mers»; «Таинственный остров»; «L’Ile mysterieuse»; «Вокруг света за восемьдесят дней»; «Le Tour du monde en quatre-vingts jours»…

У Габриэля была много книг Жюля Верна как на английском, так и на французском языках.

Она более внимательно изучила надписи на других книгах: Виктор Гюго, Жорж Санд… Шекспир, английский писатель…

Каждое издание было представлено в двух вариантах — английском и французском.

Забыв про кофе, Виктория вытащила «L’Ile mysterieuse», французское издание «Таинственного острова» Жюль Верна, и подошла к единственному окну.

Английская версия была гораздо тоньше французской.

«На каком языке Габриэль предпочитает читать? — задалась она вопросом… На английском или французском?»

Над головой вспыхнул ослепительный свет.

Виктория сощурилась.

Даже не видя Габриэля, она знала, что это он включил люстру. Она чувствовала это всем телом.

Он стоял у голубой кожаной кушетки, в обрамлении бликов солнечного заката и мерцания синего океана, изображенных на картине у него за спиной. Его лицо было слегка порозовевшим и чисто выбритым. С правой руки свисало черное шерстяное пальто и серый шерстяной сюртук в тонкую полоску. Темно-красный шелковый галстук повязан поверх накрахмаленного белого воротничка. Серые, в тонкую полоску жилет и брюки скроены идеально по фигуре. В левой руке он держал серебряную трость, в правой — черный котелок.

В нём не было ничего от небритого человека, поделившегося с ней своими желаниями. Его место занял элегантный, свежевыбритый мужчина.

Еще сутки назад она приняла бы его за изнеженного джентльмена.

Теперь Виктория не сделала бы такой ошибки.

Габриэль был изящным. Красивым.

Опасным.

— Не стойте напротив окна, — коротко скомандовал он. — И держите занавески закрытыми.

Виктория не сдвинулась с места.

— Никто не может меня увидеть.

— Вы не увидите человека, который навел на вас пистолет, мадмуазель, — шелковым голосом произнес Габриэль. — Возможно, вы заметите вспышку света, когда он нажмет курок, а возможно, и нет. Но одно я могу сказать точно: вы не услышите выстрела, поскольку будете уже мертвы.

Опасность быть убитой кем-то, кого она никогда не видела, казалась нереальной. В отличие от мужчины напротив.

— Вы идете на улицу, — ровно сказала Виктория. — Кто позаботиться о том, чтобы не застрелили вас?

Габриэль бросил одежду, трость и котелок на голубую кожаную кушетку, на которой он спал всего несколько часов назад.

Наклонившись, он достал кожаную кобуру. Поднял подушку и вытащил из-под нее пистолет.

— Он не станет в меня стрелять.

Дуло пистолета было матово-черным.

Во рту она ощутила привкус ветчины и яиц.

Виктория узнала пистолет: его Габриэль прятал прошлой ночью под белой шелковой салфеткой. Этим пистолетом он собирался её застрелить.

Виктория отошла от окна. Ноги дрожали. Желудок дрожал.

Черный кофе подступил к горлу.

— Вы идёте на улицу, чтобы найти его.

И убить.

Непроизнесенные слова повисли между ними.

— Да. — Габриэль легко надел кобуру поверх правой руки и застегнул ремень на ребрах.

— Та…. — на глазах Виктории выступили слёзы, она не хотела бояться — ни за себя, ни за Габриэля, — та проститутка говорила, что раньше был еще один дом Габриэля. Она сказала, что прежний дом сгорел. Его сжег тот, кого вы ищете?

— Нет. — Габриэль подтянул кожаный наплечный ремень перед тем, как опустить пистолет в кобуру. Его движения были уверенными, автоматическими, будто он делал это уже тысячи раз. Он взял с кушетки серый шерстяной сюртук в полоску и повернулся к Виктории. — Его сжег я.

Виктория глубоко вздохнула, завязанный на груди шелковый узел ослаб.

Серебряные глаза Габриэля подстрекали её задать крутившийся в голове вопрос — зачем?

— Ваши книги — у вас есть и английские, и французские издания, — вместо этого произнесла она, — на каком языке вы предпочитаете читать?

— Я научился читать по-английски. — Он не лгал. — Надеюсь, что когда-нибудь смогу так же хорошо читать по-французски.

Его пальцы сжали мягкую кожу.

— Кто научил вас читать по-английски?

— Майкл.

— Майкл — англичанин.

— Да.

Неожиданно вырвался вопрос.

— Мой отец никогда не посещал ваш дом, так ведь?

В мыслях еще были сильны отголоски потрясения, которое Виктория испытала прошлой ночью, когда увидела уважаемых мужчин и женщин — людей того же круга, к которому принадлежал и её отец.

— Нет. Ваш отец никогда не посещал мой дом.

Виктория верила Габриэлю.

— Отец не причинил бы мне боли, — твёрдо сказала она.

Чтобы убедить кого? Себя?

Или Габриэля?

— Даже чтобы защитить свою репутацию? — мягко спросил Габриэль.

— Думаю, даже в том факте, что я здесь, он бы нашел, чем себя оправдать, — сухо сказала она.