Тут же делали татуировки и принимали ставки на драку подростков. Хин видел это развлечение не один раз: его участники не менялись. Торговцы совали в лицо прохожим вонючий товар: сушёные уши, лапы, зубы, языки, глаза и внутренности монстров. Гости изредка покупали здесь чучела или шкуры. Но это был ещё не бедлам. Хин знал, что к вечеру станет гораздо хуже: по всей площади разведут костры, терпкий дым смешается с запахами жира, специй и, конечно же, пота и пыли. Летни, мокрые от жары, примутся все как один набивать животы, бросая объедки себе же под ноги. Потому-то Хин всегда и старался убраться из Онни до вечера, что не желал застать это пиршество.

Хозяин одного из домов, фасадом выходивших на площадь, сообразил, как извлечь из малоприятного обстоятельства выгоду. Он открывал своё заведение ранним утром и закрывал как раз перед началом вечернего разгулья. Слуг не держал, всю еду, какую подавал на стол, готовил вместе с женой и дочерью. Пища выходила дешёвая и простая, и время от времени подгорала, но двумя блюдами дом славился: мясным бульоном и холодцом. Хин заходил сюда всякий раз, как бывал в Городе, и харчевник, жизнерадостный, упитанный мужчина средних лет, при нём за свои слова не опасался. Он вообще любил поболтать и только один секрет хранил свято, да и тот кулинарный: способ охлаждения.

Дом встретил правителя весёлой, вполне мелодичной музыкой. Какая-то сонная зеленоволосая девица — по всему видать из соседней зоны Олли — привычно бряцала на расстроенном кутуре,[10] но даже при таком усердии слушать её было приятней, чем какофонию снаружи. Лучи света, сочившиеся через окна-щели под потолком, выхватывали из полутьмы клубы пыли, лениво танцевавшие в воздухе, три стола, за одним из которых сидел сам хозяин. За другим — двое летней из Умэй, судя по ошарашенному выражению их лиц, случайно отыскавшие этот уголок покоя и уже порядочно потрёпанные как самим Городом, так и, в особенности, центральной площадью.

— Процветаем, — негромко, но важно сообщил харчевник Хину, кивнув на гостей в углу, рассеянно ковырявшихся в пище. И, вспомнив о вежливости, прибавил: — Ясный день.

— Ясный, — ответил уан, присаживаясь рядом.

Зеленоволосая девица, очнувшись от грёз, расслышала дребезжание инструмента и взялась подкручивать колки. Приятная музыка стихла; визг, грохот и гудение голосов на площади вмиг сделались слышней. Даже хозяин поморщился, но тут же расплылся в довольной улыбке:

— Эк неуютно, — сказал он. — Хорошо что взял эту… музыкантшу.

— Она откуда? — приглушённо поинтересовался Хин.

— Кто его знает, — сделал недоумённый жест харчевник. — Что из Олли — это видно, а там… Да как будто я там какие места знаю.

Девица поправила тунику, всё сползавшую с груди, и начала выводить певучий минорный мотив.

— Хорошо играет? — осведомился хозяин тем тоном, каким просят знатока оценить купленную диковинку.

— Хорошо, — решил Хин.

Девушка оказалась ему чем-то симпатична, может быть тем, как по-детски недовольно сводила брови, слушая то музыку, то свои сны. Сердитое выражение, похоже, было для неё вполне обычным.

Харчевник просиял.

— Процветаем, — повторил он довольно, затем, кряхтя, выбрался из-за стола и уточнил, как делал всегда: — Вам, стало быть, на этот раз бульон?

— И поруби мяса.

— О, — обрадовано протянул хозяин, — другое дело. Хорошему человеку надо хорошо кушать.

Он ушёл на кухню. Гости за дальним столом о чём-то негромко, но горячо спорили. Девица завела плясовую. Удалая мелодия странно подействовала на Хина: было в ней что-то похожее на развесёлую песню лятхов. Казалось, вот-вот раскроет клюв и заголосит, покачиваясь, Ре…

— А вот и обед! — бодро провозгласил харчевник, ставя на стол две миски. Хин невразумительно хмыкнул, а летень, не заметив перемены в его настроении, присел рядом. — За вашим знакомым я уже послал, — радуясь собственной предупредительности, сообщил он.

Правитель озадаченно нахмурился:

— Каким знакомым?

— Ну, — хозяин даже слегка растерялся, — светловолосый такой, как мы… Даже ещё светлее будет. Кудри тоже, грива — во! — до пояса. Приметный очень. Роста вроде обычного, а наружности… ну, такой, знаете… не нашей. Приметный очень, — повторил он, сбившись, и, поймав мысль, продолжил: — Приходит ко мне и так уверенно про вас спрашивает. Ну… я ему, ясное дело, сразу не говорю. Я его, значит, прежде спрашиваю: а чего вы, мил господин, его ищете? Знакомый что ли? Он и: да, — говорит, — знакомый.

Входная дверь хлопнула, в коридоре быстро и весело застучали каблуки. Одезри перевёл взгляд на арку. Новый гость дома не задержался у порога. Светловолосый, как и описал харчевник, в тёмно-зелёном чужеземном наряде, он направился прямо к столу, за которым сидели хозяин и Хин.

Харчевник сразу его узнал и даже рассердился:

— Зачем же вы сказали, что знакомый? — строго вопросил он, поднимаясь с места.

— А мы знакомы, — весело и звонко откликнулся гость, встряхнул волосами. — Только уан Одезри меня никогда не видел.

Он посмотрел Хину прямо в глаза. Тот чуть опешил от подобной манеры, но понял прекрасно, почему хозяин затруднился описать внешность гостя. Прямой решительный нос, высокий и широкий лоб, свидетельствовавший об уме, необычайно светлая для летня едва загорелая кожа, но глаза — в точности как у Орура: пронзительные, изумрудно-зелёные. А самым важным было нечто чужое, чему Хин не видел объяснения, но чуял, словно животное: в повадке, в голосе. Это так насторожило его и отвлекло, что он не сразу догадался:

— Уан Эрлих?

Летень на удивление грустно улыбнулся — Хин изумился выразительности его лица, достойной лучших актёров, и тому как быстро сменялись на нём самые разные, непредсказуемые выражения.

Харчевник, поняв, что стал третьим лишним, раскланялся и отошёл проведать других гостей. Эрлих, не дожидаясь приглашения, сел.

— Нельзя же так смотреть, — обронил он без укоризны.

Хин молча отправил в рот горсть мяса и запил бульоном.

— Вы недовольны, — словно великую новость сообщил Эрлих. — Я понимаю, вы сейчас гадаете, что мне от вас нужно.

Одезри сделал жест отрицания:

— И как много об этом знает младший Марбе? — поинтересовался он.

— Вы намерены как можно скорее уйти, но при том не показать, что уходите из-за меня, — истолковал его поведение Эрлих. — Не понимаю, при чём здесь мой сосед или его брат и советник. Во всяком случае, до тех пор пока никто из них не обладает единоличной властью.

Он задумался. Хин перестал есть и внимательно смотрел на него, не чувствуя фальши, и всё же подозревая игру.

— Разве лишь он не хочет, чтобы мы с вами встретились, — тем временем сообразил Эрлих.

— Почему бы? — подчёркнуто ровно выговорил Одезри и скептически прищурился, не сводя упорного взгляда с собеседника.

Тот никак не желал прекращать фарс. Во всяком случае, на вопрос ответил так словно не заметил ни чужой интонации, ни выражения лица:

— В Лете каждый думает о себе. Ему наша встреча невыгодна. Он боится отстать, а не отстать — я уже называл причину — не может, — красивое лицо вдруг стало насмешливым. — Или вы думали, младший Марбе искренне заботится о вас?

Хин спокойно улыбнулся:

— А вы?

Эрлих понял, к чему относится вопрос:

— Так сложилось, — не задумываясь, ответил он. — Мой сосед не хочет проигрывать один, а я не могу один выиграть. Вы мне нужны, уан Одезри, и я вам нужен.

Хин поднял брови.

— Я не очень-то умею сразу сказать самое главное, — оценил Эрлих. — Возможно, мне с этих слов следовало начать.

— Вам следует сейчас их пояснить, — посоветовал правитель.

— Да, конечно, — собеседник лучезарно улыбнулся. — Я знаю, что происходит. Хочу, чтобы и вы узнали, а там: поверите или нет, поможете или нет — воля ваша.

Деревня на вершине холма производила странное впечатление: дома в ней были высокие — в два, а то и три этажа — и одно это в сознании Хина уже не вязалось со словом «деревня». Коробки зданий поднимались над толстым ободом крепостной стены, и оттого поселение в целом напоминало многократно увеличенный макет короны уванга.