— Это же небольшой город, — оценил Хин.

— Чиновники Онни другого мнения.

По сравнению с невероятно выразительным лицом, голос Эрлиха поражал скудостью интонаций. Одезри промолчал, светловолосый спутник оглянулся на него.

— Вы не понимаете? — уточнил он.

Хин начал понемногу догадываться, зачем Эрлих постоянно пытался описать словами чужие чувства — совсем не оттого, что щеголял проницательностью. Похоже было, что интонации речи, выражения лиц и язык тела ничего не рассказывали ему об эмоциях собеседников. Он не способен был читать между строк, не понимал намёки — не потому, что не мог придумать ответ, а потому, что не мог выбрать между возможными ответами. Эрлиху остро не хватало сведений, и он как мог пытался возместить слепоту разума. «Ты в самом деле так себя чувствуешь, как я подумал? На что я должен реагировать?» — вот о чём он спрашивал, и при этом его дружелюбная улыбка становилась напряжённой, ведь ему нужно было разобрать подсказку: он не мог попросить о ней ещё раз.

Хину стало стыдно за своё поведение в харчевне.

— Не вполне, — уже не считая честность уступкой в игре, сознался он. — Я знаю, что вы не в ладах с увангом Онни. Но причина?

Саванна вокруг была живой, зелёной — такой Хин прежде не видел никогда. Трава покрывала землю до самого горизонта, даже склоны низких гор.

— Не правда ли деревья здесь похожи на летней? — ушёл от ответа Эрлих. — Их много, но никакие два не растут близко. Потому это не лес, и не роща. Каждое дерево само по себе.

Хин оглянулся на двоих охранников. Те крутили головами и переговаривались, восторженные словно дети, получившие по новой игрушке. Эрлих путешествовал по своим землям в одиночку; Одезри считал это легкомыслием, доверчивостью или бравадой, граничившей с безрассудством, а сам тревожился тем больше, чем ближе подъезжал к чужой хорошо укреплённой деревне. На губах его спутника вновь появилась напряжённая улыбка. Хин сделал охранникам знак остановиться и, как только оба правителя оказались вне предела их слышимости, в лоб спросил, заранее сознавая, как нелепо это прозвучит:

— Вы — человек?

Эрлих рассмеялся легко, звонко, и вдруг его лицо стало задумчивым:

— Я не очень-то далеко могу проследить свою родословную. Мой отец, говорят, был ещё более странным чем я. Люди бают, будто среди моих предков один — из народа долгожителей. Они его именуют по-разному: то эллу, то альвами, то ши, то эльфами, то Туата Де Данаан — всего перечислять не стану. Фантазия природы неистощима, так что не спорю, может и есть где-то Тир Тоингире, Эмайн Аблах — миры, где обитают эти существа, как бы они ни назывались. Стало быть, и к нам в Йёлькхор кто-нибудь из них мог попасть. Но, — печальное выражение мгновенно сменилось шутливым, — с другой стороны вам ли не знать: кого из долго правивших уанов ни возьми, всякий либо потомок, либо наследник, либо, на худой конец, герой-победитель и искоренитель таинственных народов и сил.

— Хм, — невразумительно ответил Хин, оглушённый фейерверком эмоций.

Он по-прежнему не чувствовал ни искренности, ни фальши — интуиция молчала, отчего Одезри словно попал в болото: почва уверенности давно ушла из под ног, а густая холодная жижа сомнений затягивала его в себя.

— Никто не может долго говорить со мной, — вдруг молвил Эрлих. И Хин отметил, что поторопился его жалеть: порою опыт мог с лихвой заменить недостаток проницательности. — Сейчас я расскажу вам то, что хотел, и мы расстанемся, — решил потомок эльфов.

— Вы знакомы с историей? — так начал свой рассказ Эрлих. Получив утвердительный ответ, кивнул: — Значит, легче будет объяснять. Дело в том, уан Одезри, что период феодальной раздробленности подходит к концу. То, что в нашей зоне сейчас лишь четыре крупных владения, включая Город, тогда как в иные времена их число доходило до семи десятков, отнюдь не случайность, а закономерное следствие начавшегося около сорока лет назад процесса централизации. Поправьте меня, если ошибаюсь, но я не вижу причины, по которой четыре не превратятся в одно — как в Весне, Зиме, Осени. Так или иначе, один из четырёх нынешних правителей: вы, я, уванг Онни или уан Марбе — возвысится. Три остальных или сгинут, или должны будут принести вассальную клятву. Если помните, я уже говорил, что мой сосед пока не в силах принять участие в общей гонке наравне с остальными — его землёй правят старейшины, потому его положение ещё незавидней, чем наше. Но и наше положение чрезвычайно ненадёжно, потому что уванг Онни обратился к Весне с просьбой о помощи.

Скольких жертв стоила нам памятная война двадцать семь лет назад! Да, весены, с их превосходящей техникой и вооружением, победили, но пять лет спустя, потеряв сотни людей, растратив немыслимые средства на содержание гарнизона, вынуждены были уйти. Если они успели забыть о сём печальном примере, напомнить труда не составит. Другое дело, что тогда летни, разобщённые и враждующие, объединились против общего врага. Если уванг сможет убедительно доказать, что теперь этого не произойдёт, что хотя бы часть нашего народа поддержит захватчиков, я думаю, весены пойдут на риск и введут свои войска в зону. Если же уванг сможет договориться о том, чтобы зона Умэй, лежащая между нашей и Весной, беспрепятственно пропустила врага, мы пропали: и вам, и мне, и уану Марбе придётся поклониться глупцу, а иначе… Либо нас выдаст народ, тем вымаливая милость для себя. Либо, если подданные останутся верны нам и собственной гордости, нашу землю выжгут и разграбят. Мы или погибнем в бою, или же нас казнят… «публично», как выражаются в Весне. В назидание тем, кого поставят вместо нас.

Уванг Онни — недалёкий человек, он не понимает, что творит. Разве Весна для того будет терять здесь деньги и людей, чтобы он мог править в своё удовольствие? Нет, распоряжаться в нашей зоне, как ему заблагорассудится, примется совет Гильдии. Весены не дураки, чтобы упустить подобный шанс. Станут ли они думать о благе летней? Мы уже видели их заботу, — Эрлих не к месту улыбнулся. — Я хочу, чтобы вы проверили в моём рассказе всё, что сможете, подумали, взвесили обстоятельства на весах разума и весах сердца — южных весах, — повторил он за кем-то из поэтов. — Я буду ждать вашего решения два дня. Колеблющиеся союзники мне не нужны. Если вы промолчите, я пойму, что один в своей борьбе. Но учтите, в случае согласия вас ждут быстрые перемены.

Эрлих знал не всё: он ни слова не сказал об акаши и том бедствии, из-за которого Хин приехал в Город. Только это и успокаивало правителя. Хин не следил за внешней политикой. «Совет Гильдии», «Основатель», «воздушная армия» — несколько слов маячили в мыслях, но толку от них было мало. Одезри не мог сказать, что за люди входили в пресловутый совет, как они жили и думали. Даже армия и та не представлялась Хину ничем определённым. Сколько у Весны воинов? Он не знал. Какое оружие? Какие доспехи? И что, в самом деле, могут страшные всадники-на-птицах? Ни на один вопрос у него не было ответа.

Обратиться к старейшинам, видевшим памятную войну? Хин отбросил такую идею. Летни не отказывали себе в удовольствии добавить истории драматизма: сотня воинов легко превращалась в тысячу, а где одна — там и десять. И никто из рассказчиков не задавался вопросом: откуда брались эти полчища? Может, полководцы лепили их из волшебной глины?

Разболелась голова. Хин точно знал, что Эрлих не лгал, а сказочных стран и миролюбивых войск не бывает. Но Весна с детства представлялась ему краем чудес, воздушную армию сознание прочно связывало с Келефом. А ведь тот успел прекрасно изучить летней: их силу и слабость, их тактику и самое важное — особенности мышления. Он наверняка помнил схемы укреплений Разьеры, старой крепости — любых, кроме как в бывшем владении уана Каогре.

Разыгрывать браваду теперь было ни к чему. Хин чувствовал растерянность и беспокойство, словно вернулся в детство. И не к месту вспомнил, как бунтовал тогда против обречённости, как мечтал о жизни, полнокровной, разнообразной, волшебной где-то вдали от злобы и тщеславия чужих людей. Он же птицей хотел улететь с замусоренного двора крепости, так похожего на миниатюру всей зоны Онни.