Все началось еще в первой половине девяностых. Его – неопытного репортера криминальной хроники – неожиданно бросили на невероятно ответственный и рейтинговый участок. Человек, обучавший его премудростям профессии, сделал невероятный подарок: «отдал» в личное пользование целый отдел московского уголовного розыска. Привел, познакомил, заверил – свой парень. Это значило, что отныне он сам превратился почти что в оперативника этого отдела. Примерно полгода на него смотрели настороженно, а потом – приняли за своего. Он запросто ходил в МУР, его пускали на совещания, он мог сутками сидеть в холодной прокуренной машине «под адресом», ожидая команды к началу задержания. В половине случаев никаких задержаний не происходило. Злые, голодные, вонючие, они разъезжались по домам. Но были и успехи, грандиозные успехи: потом, когда все заканчивалось, пьяные опера, сидя в какой-нибудь отделанной белым мрамором сауне, хлопали друг друга по мокрым спинам, гоготали и говорили – что ему-то тоже надо хоть медальку, да и вообще – пора бы аттестовать парня, повесить погоны и дать пистолет. Сколько можно уже ходить в неоформленных внештатниках?

Это были дни и его триумфа. Он первым написал о раскрытии крупного теракта в Москве, он влетел в ту квартиру, где прятались террористы, чуть ли не во главе СОБРа, ошалело нажимая спуск на стареньком фотоаппарате. Он был вместе с ними во «Внукове», в том «Внукове», куда прилетает президент, когда из-под жухлых листьев доставали зенитно-ракетные комплексы. Его – через несколько минут после задержания – могли оставить один на один с авторитетным вором в законе, и он брал интервью, а заодно – допрашивал.

Он прекрасно понимал, что вся эта романтика – липа. Он знал, что каждое третье их дело – бизнес. Бизнес злой и страшный. Но это знали все. Знали и те, кто давал этим людям очередные звания, вручая в торжественной обстановке ордена и медали. Все понимали, что это – невероятно эффективное, хоть и опасное оружие. Настал день, и оно оказалось неуправляемым и обоюдоострым, настолько острым, что его решили сломать и переплавить. Сделать из клинков сковородки.

Он защищал своих друзей – а он считал их именно друзьями – тогда, когда новый начальник ГУВД решил прижать их за слишком дорогие машины и мобильные телефоны, он писал статьи и снимал репортажи в их защиту, когда в газетах стали появляться расследования – рассказы об их реальной жизни. Все, что писали коллеги, было правдой, но правдой с душком. Это были сливы. Вчерашние жертвы, сумев выкарабкаться, мстили теми же способами. Никто не шел в прокуратуру или в суд. Ситуация напоминала бесконечный аттракцион под названием «вор у вора дубинку украл».

Но в один миг все кончилось.

Он опять мог бы быть первым, но решил, что не станет. Когда все телеканалы страны транслировали картинку от здания департамента собственной безопасности МВД России, когда корреспонденты, захлебываясь от потока информации, рассказывали, как арестовывали оборотней и что нашли при обысках, он кусал губы и не отвечал на звонки.

Он был в этих квартирах, пил водку на этих дачах, ездил на этих машинах и даже деньги на покупку квартиры, что греха таить, брал в долг у этих людей. Успел вернуть, но это уже не имело значения. Теперь их называли «оборотни в погонах».

История стала абсолютным медийным хитом, за нее схватились все. В считаные месяцы вышли десятки полосных расследований и фильмов о том, какие они страшные и ужасные – эти «оборотни». Две книги, написанные в режиме реального времени, разлетелись огромными тиражами, он молчал и никак не мог принять решения – что делать. Он оказался между двух негасимых огней. С одной стороны, он знал, что пишут и говорят правду, а с другой – прекрасно помнил, как сегодняшние бесстрашные обличители, бескомпромиссные борцы с коррупцией в рядах МВД, наравне с ним, писали, снимали, восторгались, пили водку и брали деньги. История напоминала старый анекдот про трусы и крестик. Он не хотел в этом участвовать.

За отказ делать фильм об «оборотнях» его уволили с очередной работы. Министр внутренних дел, раскрутивший эту историю, стал одним из самых влиятельных политиков страны. Коллеги, которые еще вчера были ровней, сегодня занимали кабинеты на Охотном Ряду, произносили речи и стригли купоны. А все потому, что вовремя поняли: пришло время обличать и распинать на Лобном месте. Страна, что греха таить, не очень любила свою милицию, и стране нужно было сделать приятное.

Потом был суд, на которой он не пришел. Из принципа. Потом их всех, конечно, осудили и тут же забыли. Это была обычная российская история: преступников пригвоздили к позорному столбу, прокурор, кипящий от праведного гнева, требовал чуть ли не пожизненного, но все как-то обошлось: кому семь лет, кому пять. Лишь одному – одиннадцать. У них даже не конфисковали все то, что было нажито не слишком честным путем. В этих коттеджах остались жены и дети, далеко не все счета удалось найти. Прошло уже достаточно времени, и первые «оборотни» даже умудрились выйти условно-досрочно – за примерное поведение.

Он помнил номера их телефонов наизусть, надеялся, что они не изменились, но до последнего не был уверен в том, что это правильное решение. Но другого, похоже, не оставалось. И он набрал номер.

Голос на другом конце провода не изменился. Такое впечатление, что прошла всего неделя с тех пор, как они говорили о чем-то в последний раз. «Адрес-то хоть не забыл? – насмешливо спросил „оборотень". – Приезжай, я баньку пока затоплю. Сто лет тебя не видел, стажер, давай, двигай».

Он не был уверен, что поступает правильно, но, сказав уже «а», не мог отступать.

Этот человек, которого отпустили из тюрьмы обратно в уютный особнячок в немецком стиле в пятнадцати километрах от города по Рижской трассе, мог оказать ему неоценимую помощь. Если, конечно, захочет.

Пробок не было. Вся дорога от очередной съемной квартиры до закрытого, надежно охраняемого коттеджного поселка заняла не больше часа. Мужчина в черной форме с помповым ружьем критически посмотрел на его номера, что-то сказал в радиостанцию. Подождал, послушал, кивнул. Красно-белый шлагбаум медленно пополз вверх. Под колесами зашуршала галька, в открытое окно залетела бабочка-капустница. Прямо, направо, еще раз направо, третий дом по левой стороне. Ничего не изменилось.

Хозяин помахал ему рукой из-за забора – в драном рабочем костюме и нелепом респираторе он ходил по приусадебному участку с синим пластиковым баллоном в руках и обрызгивал деревья.

– Тля эта проклятая весь урожай мне решила уничтожить. – Он бросил на газон респиратор, они обнялись. «Оборотень» похлопал его по спине, крепко взял за плечи, а потом резко отстранил от себя, начал внимательно разглядывать. Так дедушка смотрит на повзрослевшего внука, приехавшего к нему на побывку на лето в деревню. – Растолстел.

– Не без этого. Зато вы, товарищ полковник, как обычно – в прекрасной форме.

– Ну, х…е, столько лет фитнеса. – Вчерашний зэк улыбнулся, обнажив почти коричневые зубы, и тут же смущенно спрятал улыбку. – Никак до стоматолога не дойду, чистить надо. Стыдно с такими клыками в приличное общество. Пойдем, кваску холодного с дороги хочешь?

– Вот уж точно – не стану отказываться.

Полковник уже растопил баню. Они парились часа три, с гиканьем прыгали в большой бассейн, наполненный ледяной колодезной водой, пили самодельный хозяйский квас с легкой горчинкой. Когда уже стемнело, они сидели в беседке и курили. Молчали уже минут пятнадцать. «Оборотень» начал первым:

– Не хочешь – не рассказывай. Но что у тебя стряслось? Это случайность была?

– Нет.

– Я так и подумал, когда ты позвонил. Знаешь, кто?

– Знаю.

– Но не скажешь, я понял. Да и не хочу я знать. Веришь, настолько все уже вот здесь. – Бывший милиционер резко провел ребром ладони по горлу– Тебе помощь нужна, – не спросил, а утвердительно и жестко сказал он.

– Да, очень. И мне, по большому счету, и не к кому… Но ты посылай меня сразу, если что. Не надо одолжений из вежливости, я все пойму. Не мальчик уже.