— Что так загрустил, бродяга? Пора и нам в дорогу. Начинай, браток, подпевать птицам, а то без твоего баса им, беднягам, трудно… С нами поедет Стеша, так что смотри, иди ровно, не виляй по рядкам…

Илья всерьез, как с человеком, разговаривал с трактором, и это смешило Стешу. Что-то он еще сказал, Стеша не расслышала. Вдруг мотор ожил и не гудел, а что-то, наверное, понятное одному Илье нашептывал. Но Илья его не слушал. Помог Стеше взобраться на трактор. Как же хорошо отсюда видно зеленое поле! Уселась на вытертое до блеска сиденье; оно пружинило и мягко покачивалось. Илья говорил ей, что все это зеленое покрывало имеет форму квадрата. Стеша кивала, соглашалась. Если посмотреть на восток, то от лесной полосы и до пшеницы ровно один километр. Если посмотреть на север, то от дороги до тех чуть приметных кустиков тоже один километр.

— Но главная суть, Стеша, в том, что в большом квадрате расплодились маленькие квадратики, — пояснил Илья. — Погляди в любую сторону, сколько их тут, этих квадратиков.

— Геометрия?

— Настоящая… Посмотри сюда. Что видишь? Стелются рядки и рядки. Очень удобная штука — геометрия. — Илья рассмеялся. — И для меня удобство, и для машин. Сперва «Беларусь» шагает поперек загона, исходит не один десяток километров, а затем ходит вдоль. И получается то, что мы называем перекрестной культивацией, так что каждый кукурузный стебель сошники обнимут и обласкают с четырех сторон.

— И как же ты сажал кукурузу один? — спросила Стеша и зарделась.

— Сперва, еще зимой, возил сюда удобрения. Старался все тот же «Беларусь» со своей тачкой-самосвалом. Весной вспахал, заборонил, тоже без никого. И посеял. — Илья улыбался, ему приятно было сознавать, что его работой так заинтересовалась Стеша. — Есть у меня помощница — квадратно-гнездовая сеялка. Умная машина, разбирается в геометрии не хуже любого десятиклассника. — Обнял весело смотревшую на него Стешу, сжал ее хрупкие плечи жесткими ладонями. — Но самое трудное впереди. Уборка — вот что меня пугает… Урожай будет, а как его убрать?..

— А что, Илюша?

— Еще нет уборочной машины, — пожаловался Илья. — Ждем, должны бы скоро получить. Если получим, тогда все будет так, как я задумал. Можно будет в честь машин песни слагать.

— А если не получишь?

— Тогда беда! Осрамлюсь на весь район. А мне так, Стеша, хотелось прославить силу!.. Нет, не свою, а силу машин.

Умолк на полуслове. Молчала и Стеша. Разве можно Илье осрамиться? Какими же словами утешить, ободрить? Стеша верила, что нужную машину Илья непременно получит. На заводе ее, наверное, уже сделали, а получить разве трудно? «Человек без машины бессилен». Это слова не ее, а Ильи. Хотела сказать, что не его вина, если уборочная машина не будет получена, и не сказала. Постеснялась.

Уступила ему место, и трактор, почуяв хозяйские руки, загудел. Резиновые колеса дрогнули и пошли, пошли гулять по рядкам. Над свежими, умытыми росой кукурузными листьями вспыхивал дымок — курилась пыль из-под сошников. Стеша держалась за плечи Ильи и по-детски смеялась. В эту минуту ни Стеша, ни Илья не думали о чулане и отцовском самодурстве — не то время! А над степью, будто понимая, радость молодых людей, полыхало солнце, жаркое, летнее. И кукуруза и небо казались зелеными, — красиво! Мотор пел протяжно и легко. Смолкли птицы, затаили дыхание и слушали. Иной зазевавшийся жаворонок испуганно взлетал из-под колес и взмывал в небеса. Стеша махала ему косынкой. Она видела, с каким старанием сошники ворошили землю, как уходили от нее, Стеши, рядки-стежки, и в синих ее глазах искрился ребячий восторг.

В июне редко, да и то лишь ночью, гремели грозы и шумели дожди. Утром ни тучки. Небо поднималось бирюзовое, чистое. Казалось, что белая гряда гор подступила ближе к станице и как бы приподнялась. Всходило солнце, и белые зубцы охватило пожаром. Вблизи Трактовой громко и певуче шумела Кубань, гнала корни, несла песок, мелкую гальку. Еще мокрые сады были темные, как тучи. Близ Трактовой кончалось лесистое взгорье и начиналась степь, вся исписанная лесными полосами. От хутора Прискорбного на юг уходила равнина. Созревали озимые, и если смотреть на них издали, то это не озимь, а добрый кусок желто-зеленого сукна, — бери ножницы и выкраивай любой ширины черкеску или шаровары. Рядом с пшеницей раскинулся ярко-зеленый квадрат кукурузы — стогектарка Ильи Голубкова.

Обычно в летнюю пору Прискорбный просыпался рано. Слабый рассвет только-только начинал кропить иссиня-белые плечи Эльбруса, а в хатах уже светились окна. Кажется, не было еще такого случая, чтобы Евдокия Ильинична проспала зорю. А сегодня она поднялась раньше обычного. На ночь, в дождь, Илья поставил верши и попросил мать разбудить. Худенькая, в ночной сорочке, Евдокия Ильинична умылась над тазиком, причесалась перед вмазанным в стенку зеркальцем — сколько раз она смотрела в эту крохотную склянку! Надела юбку, кофточку, повязала фартук. И все думала о том, что и Елизавета и Илья вернулись с гулянок перед рассветом. «Когда же им, бедняжкам, спать?» Вспомнила свое девичество и свои бессонные ноченьки. «Молодость, и ее никто не минует». Потушила лампу, крадучись, на цыпочках, прошла мимо кровати, где спала Елизавета. «Пусть позорюет… Хусин не дает спать, беда с этим черкесским пареньком, прилепился к дочери, репей». Взяла дойницу и прошла под навес. Сумерки, запах сухой травы. На низком, сбитом из досок помосте спал Илья. Рука матери коснулась теплого лба, пальцы ворошили чуприну.

— Илюша! Сынок, вставай… Пора верши трусить…

Илья слышал голос матери, а оторваться от подушки не мог.

— Не выспался, гуляка… Женись, Илюша, вот и будет время поспать под боком у молодой жены.

— Женюсь, мамо, женюсь.

Илья встал, растирая кулаками глаза.

— Когда, сыну?

— Теперь уже скоро. Школу Стеша окончила, чего ждать!

— А как, Илюша, та школа, что зовется Стешкиным батьком? Говорил с Василием Васильевичем?

— Обойдемся без разговоров.

— Ох, смотри, сыну, не накличь беды…

Илья не ответил. Евдокия Ильинична сокрушенно покачала головой и ушла. Поросята, повизгивая, лезли под ноги, просили еды. За мычала корова, встречая хозяйку.

В сенцах Илья взял приготовленный с вечера жмых — приманку для рыбы. На руку повесил ведро и быстрыми шагами направился вдоль обрубленного берега. После дождя Кубань шумела протяжно и грозно. Даже в протоке вода заметно поднялась, так что Илье пришлось снимать брюки, чтобы перебраться вброд на островок. Главный поток, бурый при слабом свете зари, гремел и набирал скорость. Вербы на островке в том месте, где Илья поставил верши, стояли по колена в воде, молитвенно склонив ветки. Быстрое течение натягивало веревки, и они вздрагивали, как струны. Илья начал вытаскивать верши. Над водой показался связанный жгут, и по тяжести верши, по тому, как внутри нее трещала рыба, Илья понял, что улов был богатый. «Вода прибыла, вот и рыба явилась», — подумал Илья, вытаскивая вершу.

Обе верши лежали на берегу, в них, блестя чешуей сквозь мокрые прутья, билась рыба… Илья открыл дверку, вынул упругого, с тупым носом и растопыренным ртом голавля и сказал: «Что так раззевался, парнище? Или не выспался?» Бросил голавля в ведро и вынул из верши гибкого, с розовыми плавниками усача.

«Ну, ну, _ запорожец, не балуй, не раскрывай усатый ротище, все одно не испугаешь…»

Наполнил ведро рыбой, поставил подальше от берега — побаивался, чтобы какой смельчак не выпрыгнул в реку, — и занялся вершами. Привязал свежую приманку — куски отлично поджаренного жмыха издавали приятный запах подсолнечного масла. Одну вершу погрузил тут же, возле вербы, а вторую отнес на конец островка, выбрал место в затишке возле заиленного корча, где обычно водятся голавли. Пока привязывал веревки, пряча их в корневищах под водой, небо на востоке заполыхало пожаром, красноватый свет зари упал на реку, на вербы.

Илья был доволен уловом. Закурил и собрался идти домой. Только перешел вброд протоку, увидел Зойку, жену Василия Васильевича, и удивился: «Куда это в такую рань она торопится?» Зойка быстро шла по берегу, издали улыбалась Илье. Была она молода и красива. Илья поставил ведро, смотрел на Зойку и не мог понять, почему она, такая молодая и красивая, вышла замуж за Стешкиного отца.