Я переступаю порог под мелодичный звон, похожий на перелив новогодних колокольчиков, и попадаю в другой мир. Чистый, яркий, ослепляющий. Девушка, точно сошедшая с обложки, улыбается мне так, словно весь этот сверкающий мир создан только для меня.

– Что-нибудь желаете?

Мой судорожно скользящий по золотой россыпи в черном бархате витрин взгляд с размаху натыкается на наручные часы. На большом циферблате притулился маленький… Внизу – табличка с пятизначной цифрой. Откуда, черт возьми, у Кирилла такие бабки?

– Это швейцарские, – поймав мой остановившийся взгляд, радостно сообщает золотая девушка. – Настоящий «Ролекс». У вас превосходный вкус.

– Это у моего друга превосходный вкус, – бормочу я, испытывая крайнюю неловкость еще и оттого, что вокруг моих немилосердно изгрызенных солью башмаков на блестящем полу образовалась довольно грязная лужица. И чувствую я себя с каждой минутой все паскуднее. Будто, эту лужицу сделал я сам. Неужели красивая улыбчивая кукла настолько глупа, что всерьез почитает меня в моих задрызганных ботинках и видавшей виды турецкой куртке за эдакого эксцентричного миллионера, потенциального покупателя безумных побрякушек? Впрочем, я сам слыхал байку о том, как некий нувориш спасался от бессонницы тем, что едва ли не в кальсонах и тапках на босу ногу катался по круглосуточным бутикам, приобретая разную мелочь вроде этаких часиков…

Это – Москва…

– Мне нужно колечко. Обручальное. – Я начинаю идиотски запинаться. – Там написано: «Распродажа»…

– Вам с бриллиантом или без?

– Без… И желательно не самое толстое. Не люблю толстые кольца, знаете ли…

Лучезарная улыбка постепенно меркнет, оставляя ее тонкое подобие.

– Вон там… – Она тычет пальчиком-указкой в уголок. – Вам какой размер нужен?

– Размер… – озадачиваюсь я. В самом деле, какой? В мою дурную голову отчего-то не приходило, что кольца, как обувь или одежда, так же имеют размер…

– Если вашей даме не подойдет, можно обменять в течение двух недель. – Девушка уже не улыбается, а смотрит устало и сердито. – Или вернуть. Но только при наличии упаковки и товарного чека.

Последнюю фразу она произнесла почти не глядя, развернувшись полубоком.

– Можно попросить вашу руку?

– Что?! – изумленно выдыхает она.

Комодообразный охранник у двери делает шаг.

– Не могли бы вы померить вот это кольцо? Мне кажется, оно подойдет.

– Такое тоненькое? – Она произнесла это почти брезгливо.

Я вдруг ощутил давно забытое страстное желание ударить девицу, чтобы навсегда стереть с ее лица выражение высокомерного пренебрежения. Не ко мне – к моему тощему кошельку, низкому жалованью, к тому, что, несмотря на всё ночные смены, я не сумел заработать пропуск в сверкающий мир чистых ботинок и подобострастных улыбок… Или просто трусливо выбежать из этого коридора в чуждую мне параллельную жизнь, при входе в который меж сияющими буквами я не сумел прочесть главного: «Только для избранных».

– Вам выписывать или нет?

Увенчанный длинным квадратным фиолетовым ногтем указательный палец, опоясанный золотой нитью, вопросительным перстом застыл перед моим носом. Девушка откровенно зевает.

– Да… – хрипло отвечаю я, опустив глаза, чтобы ни продавщица, ни комодообразный малый в дверях не сумели прочесть мои мысли.

К визиту моих родителей Вера начинает готовиться за неделю. Подшивает новые занавески, ползает с тряпкой, остервенело гоняя пыль из потайных уголков книжных полок и батарей, по пути выпытывая, что лучше подать на обед – мясо или курицу? Прямо как в старые добрые армейские времена накануне прибытия высокой комиссии.

– Перестань. – Я не в силах больше выносить этот марафон. – Тебе не наплевать?

– Нет, – из-под потолка бурчит Вера.

– Ну и зря. Они самые обычные люди. Простые смертные. Как я и ты.

– Неужели? – Наконец она улыбается. – Как ты думаешь, если я надену черное платье, будет хорошо?

– Отлично.

– Ты думаешь?

– Уверен. Иди сюда. Отдохни.

Она покинула свой пост и с обессиленным вздохом опустилась на диван рядом со мной.

– Все это напрасно, – шепчет она, глядя в пол. Уголки ее губ понуро опустились.

– Что?

– Я была, есть и останусь неподходящей для тебя парой. Женщиной старше на пять лет да еще с ребенком. И они правы. Самое неприятное, что, когда я пытаюсь представить себя на их месте, то есть если бы Мишка был ты, а я – твоя мама, то с ужасом понимаю, что думала бы точно так же: «Мой мальчик заслуживает лучшего…»

– Неправда. – Я прячу ее ладошку в своих. – Знаешь, что подумала бы ты? Какая милая, добрая, красивая девушка, и какой у нее чудесный, самостоятельный, умный сын.

– Да, Мишка – самое лучшее, что у меня есть. – Вера склоняет голову мне на грудь. – Знаешь, меня никто никогда не называл красивой… Ой, – она подскакивает, словно кто-то ужалил ее в мягкое место. – Надо ж и под этим диваном протереть! Вставай! – Она тянет меня за руку.

– Потом. – Я решительно отбираю измочаленную тряпку. – Как-нибудь в другой раз. – Дай руку.

– Зачем?

– Закрой глаза. Это сюрприз.

Я вытаскиваю из кармана кольцо, надеваю на Верин палец, вновь тоскливо подумав о том, насколько оно тонюсенькое, прямо-таки детское, и что первый Славик наверняка дарил ей что-нибудь посолиднее. Зато размер я угадал.

– Боже мой, – открыв глаза, шепчет Вера. И ее щеки и губы словно наливаются спелым яблочным соком, и я выпиваю его до дна, как живительный бальзам, как лекарство от всех невзгод, страхов и унижений серого мира, лучшее из средств, придуманных человечеством, – сладостное забвение.

Мои родители приходят в субботу.

– Пожалуйста… проходите… здравствуйте… – мямлит, путаясь в словах, Вера.

В строгом черном платье она смотрится превосходно, будто с обложки журнала. Только испуганные глазищи на пол-лица – словно у абитуриентки перед первым экзаменом. Но и мои старики малость взволнованы. Отец долго трясет Верину руку, после неловко всовывает торт и три хрупкие розовые гвоздички. Вера и то и другое прижимает к груди. Я пытаюсь отнять презенты, но напрасно стараюсь. Вера к ним будто приклеилась. Мама сдержанно роняет избитые вежливые фразы о чудесном солнечном дне и переполненном метро. Вера энергично кивает, на ее щеках рдеют лихорадочные пятна.

– Замечательный у вас район, – старательно поддерживает разговор отец. – Парк рядом.

– Да, парк…

– А дома какие красивые строят!

– Да, – соглашается Вера, – дорогие.

Я, наконец, высвобождаю торт и надломленные гвоздики из судорожных Вериных объятий. Мы заходим в комнату.

– Какая у вас чистота… – одобрительно оглядывается мама. – Слава сказал, вы в детском саду работаете. В группе, наверно, все блестит. Вы там сами убираете?

– Вообще-то у нас нянечки… Но я в своей группе сама. Мне нетрудно. А двести рублей тоже не лишние…

В маминых глазах мелькает одобрение. В этот момент появляется Мишка. Повисает тишина.

– Ну, здравствуй, гимназист, – бодро приветствует его мой отец. – Это тебе. – И протягивает пенал с пестрым мотоциклом на крышке. – Учись на пятерки. Обещаешь?

– Спасибо, – с достоинством отвечает Михаил. – Обещаю. А почему вы так долго не приезжали? В Америке были?

– Почему в Америке? – поднимает брови мама.

– Извини, – серьезно отвечает отец. – Теперь будем часто видеться. Если, конечно, пригласишь.

Мама разглядывает Мишкины рисунки на стене.

– Это ты сам рисовал?

– Сам, а кто же? – удивляется в ответ Михаил. – Я еще крепость сделал из конструктора. Огромную. С башенками, бойницами, как настоящую. Только мама попросила ее разобрать. Она мешала пылесосить.

За спиной моих родителей Вера делает Мишке страшные глаза.

– Слава, когда был маленьким, тоже обожал строить, – согласно кивает мама. – Однажды, когда мы были в Крыму, они с отцом соорудили большущий замок из песка. Ты, наверно, не помнишь, Слава?