Ноябрь 2000 г.

Тихий вечер растревожила очередь резких, требовательных телефонных звонков. Она медлила, не решаясь снять трубку.

– Мам! – закричал сын. – Мне взять?

– Не нужно! – вскрикнула она. – Я сама!

Мужской голос на том конце света был таким же резким и требовательным, как предшествующая звоночная плеяда. Она лишь слушала, отвечая односложно: «да» или «нет».

– Кто это? – Сын просунул голову в дверь комнаты. – Это папа?

В его глазах забрезжили лучики томительной надежды. Она промолчала, опустила трубку на рычажки.

– Это не папа звонил? – вновь переспросил сынишка.

– Нет. Ступай, делай уроки.

Разочарованно вздохнув, мальчик удалился.

– Когда ты скажешь ему правду? – сдвинув брови, требовательно спросила мать, строго поглядывая на дочь, сидя на диване.

Она промолчала.

– Я предупреждала: ложь не доведет до добра. Ты должна сказать ему правду, – твердо выговорила мать. – Или я сделаю это.

– Нет! – крикнула она. – Я сама.

Мать обиженно замолчала. Какое-то время стояла тишина, и было слышно, как у соседей работает телевизор.

– Ты похудела, – наконец прервала молчание мать.

– Знаю.

Будто можно не заметить, что застегиваешь ремень на две дырочки правее…

– Ты сильно похудела. Такой ты была только после родов. Это тебе вовсе не к лицу. Ты стала похожа на изможденного подростка.

– Ну уж, на подростка… – горько улыбнулась она в ответ. И все же поймала себя на том, как украдкой взглянула в зеркало на стене. Разумеется, она останавливалась перед ним каждое утро. Небрежно проводила расческой по волосам, меланхолично отмечая растущую необходимость визита к парикмахеру, механическим движением пальцев с зажатой трубочкой помады придавала поблекшим губам фальшивый блеск – вверх, немного вниз, снова чуть вверх, вниз, вбок к исходной точке… Но именно сейчас она впервые посмотрела в поймавшее время зыбкое стекло осознанно, задержавшись в нем дольше обыкновенного. Но уже в следующий миг ей стало больно и стыдно оттого, что она может не только ходить, дышать, говорить, думать, но даже вспоминать об ускользающей молодости… И что это кощунственно, потому что того, для кого все это имело бы истинный смысл, больше нет и не будет никогда…

«Как такое могло случиться с ними?!»

– Полно, – мать коснулась ее плеча, – пора подумать о сыне.

– Я только о нем и думаю, – произнесла она тихим, бесцветно-усталым голосом и, содрогнувшись от полуправды, бессильно откинулась на спинку жалобно скрипнувшего старенького кресла.

– Я вижу, – язвительно отозвалась мать. – Бегаешь черт-те где с какой-то дурацкой рукописью. У тебя что, много свободного времени? Проведи его с сыном. Подумай о нем и о себе! – неожиданно выкрикнула мать, с силой встряхнув дочь за плечи, так что голова той мотнулась. – Посмотри на себя. Нет, не отворачивайся, поглядись в зеркало! Ты что, тоже решила похоронить себя в двадцать шесть? Какой смысл? Его уже не вернешь. Да, я знаю. Это тяжело, печально. Но жизнь продолжается. И если пока не повезло, должно обязательно повезти в будущем.

– Не говори так, – встрепенулась она. – Никогда не говори, что мне не повезло. Потому что пусть недолго, но я была очень счастлива. Так, как иные не бывают за десятки совместно прожитых лет. И я не променяла бы эти наши несколько месяцев ни на что на свете.

– Ты не забыла, чем все закончилось?! О каком счастье ты твердишь? Он же был не в себе! На месте тех несчастных прохожих могли оказаться ты и твой ребенок!

– Нет, нет… – всхлипнула она. – Я не верю, не верю… Это была ужасная, нелепая случайность…

– Иногда мне кажется, – горько обронила мать, – что ты тоже немного не в себе.

Декабрь 1999 г.

Родители всегда учили меня держать слово. Наверно, потому на следующее утро я с полным саквояжем всевозможных инструментов, словно мастер на все руки, шляюсь по Сокольникам и, в упор не узнавая ни одной из вчерашних уличных примет, пристаю к прохожим с единственным вопросом:

– Как пройти на Колодезную?

Сердобольные «местные» москвичи охотно подсказывают, указывая всевозможные направления, причем каждый – свое. А бойкая тетенька в огромной меховой шапке и хрупкий дедок с палочкой вообще чуть не подрались, споря, где именно находится эта загадочная улица. Причем тетенька отправляет меня на станцию метро «Сокол», а дедок посылает ее саму, несколько дальше, для убедительности замахиваясь палкой. Он считает, что улица Колодезная находится где-то возле одного из трех вокзалов.

Моя бедная голова идет кругом, и я, отчаявшись, прибегаю к помощи стоящих в засаде сотрудников ГИБДД. На оборотной стороне штрафной квитанции они чертят мне план, а я, в знак признательности, говорю, что с такими топонимическими навыками хоть завтра в горячую точку. На что те сурово отвечают:

– Типун те на язык, – и дружно сплевывают по три раза через левое плечо.

Наконец я нахожу свою «Колодезную, дом семь», и дверь подъезда встречает меня недружелюбным кодовым замком. Мысленно поблагодарив городские власти, я отхожу в сторону, отыскиваю два незарешеченных окна на первом этаже. Сейчас день, и вместо мягкого оранжевого света – тонкое белое кружево занавесок, похожее на морскую пену. Я осторожно стучу по холодному стеклу, оно противно дребезжит в ответ. Занавеска приоткрывается, и я вижу изумленное бледное лицо хозяйки. Старая фрамуга отворяется с пулеметным треском.

– Это вы?

– Как видите.

Сейчас, субботним днем, без косметики она выглядит немного заспанной, но вполне отдохнувшей и более привлекательной. Я решаю, что все-таки ей нет тридцати. Двадцать пять, максимум двадцать шесть. Не более.

– Что вы здесь делаете?

– Да вот, случайно шел мимо. Дай, думаю, загляну. Как там моя вешалка поживает?

– Спасибо, неплохо. Стоит в углу и передает вам привет.

Мне нравится, когда у людей все в порядке с чувством юмора.

– А как ваша нога? – Это произносится уже без иронии.

– Пока на прежнем месте. И тоже хочет передать вам привет. Скажите мне три магические циферки вашего чудесного кода и захлопните окошко, а то простудитесь.

– И зачем же вам эти циферки?

– А чтобы зайти к вам в гости. Если вы меня не впустите, я начну петь серенаду. Только предупреждаю: мне по уху проехался танк.

– Но разве настоящие рыцари, поражающие собак и вешалки, входят банально через двери? – Насмешка в ее голосе звучит как провокация.

Я не могу допустить постыдного поражения перед женщиной, даже если она не в моем вкусе.

– Вы правы. Зачем нам дверь, если открыто окно?

Я забрасываю на подоконник сумку с инструментом. Затем проделываю то же самое с собой. Под возмущенный возглас хозяйки «Вы что, спятили?!» и восторженный визг прибежавшего Мишки. Если мне и есть за что поблагодарить родную армию, так это за хорошую физическую форму.

– Мадам, – говорю я, спрыгивая на кухонный пол, – у вас очень низкие окна. Это небезопасно. Вам просто необходимы решетки.

– От боевиков? – спрашивает она ехидно.

Почему рядом с этой бабой я чувствую себя зеленым салагой? Я же не мальчик, черт возьми.

– Угу… – бурчу я, ощутив неожиданный прилив крови к щекам. Мне хочется поскорее закончить разговор. – Михаил, кто мужчина в доме? Показывай объект работы.

– Эй! – повышает голос Вера. Ее глаза гневно темнеют. Похоже, командовать привыкла она. – Мы сейчас уезжаем.

– Далеко?

– А вам какое дело? – отзывается мать.

– К бабушке, – вздыхает сын.

– Бабушка – это святое, – соглашаюсь я. – Но пока вы соберетесь, я успею прибить мою любимую вешалку.

– У нас еще кран течет, – входя в роль хозяина, сообщает Мишка.

– А ну, марш в свою комнату!

Удрученно вздохнув, Мишка плетется восвояси. Не люблю женщин, которые командуют мужчинами. Даже маленькими. В этом Кирилл прав: протяни палец – руку оттяпает по локоть. Но я молчу, а то, не дай бог, получу по башке вон той железной сковородкой. Вид у хозяйки уж больно воинственный. Интересно, она умеет улыбаться? Впрочем, мое дело телячье – починить эту дурацкую вешалку и убраться.