Словом, за пару часов мы устали от прессы хуже, чем от двух дней переходов. А когда Дениса попросили помыть машину, чтобы попозировать на фоне, флегматичный шофер сплюнул и отправил их в долгое и опасное путешествие на эротический фронт. После чего заметил, что ни за какие коврижки не согласился бы быть знаменитостью. Но нет худа без добра. За нехитрым военно-полевым обедом после полета свежезавезен-ной «топазушки» «за мир во всем мире» от разомлевших и заметно похрабревших папарацци мы с изумлением услышали, что молодой неизвестный журналист Александр Огурцов опубликовал в «Новой версии» довольно жесткую статью о войне, приводя сведения, идущие вразрез с некоторыми официальными. После чего моментально попал в «черный список», означавший: «Не пропускать в зону боевых действий ни под каким предлогом». Получив эту новость, мы с Денисом принялись обниматься, горлопаня так, что в горах наверняка сошла лавина:

– Он жив! Жив наш Огурец, мать его за ногу!

– Я знал, что он выкарабкается, сукин сын! – возбужденно орал Денис. – Он же блаженный, а таким всегда везет!

И, откупорив и залпом осушив еще по одной, мы заскакали, закружились в диком танце. Узнав причину, к нам постепенно присоединялись остальные. Со стороны это могло выглядеть банальной пьянкой. Но на деле мы праздновали очередную победу жизни над смертью. В стороне оставались лишь товарищ X. да растерянные журналисты возле немытого «Урала».

Тем утром мы совершали очередной переход, медленно, но верно пододвигаясь к Грозному, как вдруг «Урал», который вел Денис, дернулся, заворчал, словно усталый зверь, и заглох.

– В чем дело?! – заорал примчавшийся Хар-ченков. Это была одна из его маленьких приятных особенностей: даже на «очке» товарищ X. разговаривал так, словно командовал парадом.

– Карбюратор перегрелся! – неожиданно гавкнул в ответ Денис. – Не веришь – засунь х…, проверь!

X. потоптался на месте, с глубокомысленным видом постучал ногой по колесу и поинтересовался уже примирительно:

– Ну и что же делать? Взять на буксир? Мы должны прибыть к месту назначения вовремя.

– Без тебя знаю, – отрезал Денис. – Воды дай.

– Не дам! – взъерепенился X. – Вода на вес золота. Зальем в этот гроб, а потом самим что пить? Вот тут, неподалеку, на плане местности лужа какая-то указана. Возьми ведро и дуй, да поскорее.

– Сам и иди, – оглядев ощетинившиеся стволами голых деревьев сопки, окутанные войлоком тумана, сказал Денис. – Кто-нибудь, дайте буксир.

Но ни в одной укомплектованной до зубов вооружением всех видов и мастей машин не нашлось обычного троса-буксира. Я предложил бросить «Урал» к чертовой матери, но капитан, возмущенно брызгая слюной, проревел, что не собирается идти под суд, за потерю боевой техники и что каждая из этих машин стоит целой роты таких умников, как я. После чего гаркнул одному из совсем зеленых новобранцев, худенькому, лопоухому, голубоглазому, на вид больше шестнадцати не дашь, и, вытащив смятую, как из задницы, карту, принялся объяснять, куда тому надлежит двигаться с пустым пластиковым ведерком. Паренек согласно кивал в такт движениям грязного указательного пальца командира, и побелевшие губы его мелко тряслись. Не знаю, отчего в тот момент мне вспомнился Костик. Его застывающий укоризненный взгляд. Почти так же смотрел сейчас этот мальчишка. И у меня возникло дурацкое, совершенно необъяснимое чувство, прямо-таки навязчивая идея, что это именно Костина душа вселилась в хилое тело новобранца…

Наверное, у меня к тому времени все-таки съехала крыша, и я не узнал своего голоса – таким глухим и твердым он казался, когда, сам не ожидая, произнес:

– Оставьте. Я схожу.

Я увидел, как на лбу и переносице лопоухого новобранца выступили крупные капли пота, а губы стали медленно розоветь. Он с трудом сдержал вздох облегчения. Если он решил, что мне в радость прогуляться одному по неизвестной враждебной территории, то, мягко говоря, ошибался. И, окажись я снова в подобной ситуации, вряд ли вызвал бы огонь на себя. Скорее вспомнил бы одну из заповедей Кирилла: «Не лезь на рожон. Возможно, загробного мира не существует, и на том свете твой героизм будет некому оценить». Но Кирилл был уже в другом мире, где Чечня – всего лишь короткое слово с экрана телевизора. Где нет войны, а есть малопонятная антитеррористическая акция, которая почему-то никак не завершится…

– Ну и ступай, – сказал X. – Да поживее.

– Пошел ты.

– Как с командиром разговариваешь?! – заорал он, побагровев.

– Вот когда вернусь, по-другому поговорим. – Я взял ведро. Оно было ярко-красного цвета, видимо для лучшей маскировки.

– Я с тобой, – сказал Денис.

И мы отправились в глубь мрачного леса, окутанного глухими клубами свинцового тумана…

Указанный на карте водоем на поверку оказался затхлым, подернутым зеленой ряской болотцем, с поросших осокой берегов которого лениво попрыгали, потревоженно ворча, жирные, неповоротливые жабы. Я зачерпнул воды, поставил ведро и зачем-то уселся рядом. Все было слишком нереально. Тихо, по-дачному. Наверно, то же подумал и Денис, когда вытащил самокрутку и выпустил в сырой воздух порцию крепкого тягучего дыма. Мы не были новичками. Мы оба знали, как кощунственно обманчива на войне тишина. Но почему-то в ту минуту ни один из нас не вспомнил или не пожелал помнить об этом… Хотелось одного: на миг, всего на мгновение забыть про сросшийся с телом автомат, замершую в ожидании нас колонну, свирепого и безжалостного противника и слиться с этим безмолвием, землей, небом… Чтобы, покинув эту реальность, перенестись в иную, почти иллюзорную и потому прекрасную до невозможности, до боли меж ребер и невольных, нежданных слез, помимо воли сползающих на горько-соленую сигарету… Почему иногда старые, прожженные вояки вдруг из-за дурацкой, необъяснимой сентиментальности как мальчишки теряют бдительность, становясь легкой добычей? Кто сможет сделать нужные выводы и найти панацею от внезапно берущей за горло усталости и безразличия ко всему, даже к собственной жизни? Я – нет.

– Стоять, бросить оружие! Руки… И не орать..

Я увидел, как побелел Денис. Ощутил, как леденеют, становясь ватными, ноги. Я не видел «чехов» – они были за спиной, но ощущал их присутствие каждым кончиком нерва. И от этого было еще страшнее. Я слышал, как приминается трава под их шагами, как мерно колышется воздух от их непонятных, произносимых полушепотом, гортанных слов. Их было несколько – судя по голосам, трое или четверо. И пока они решали нашу судьбу, перед моими глазами явственно, словно на телеэкране, заскакали вдруг бессвязные эпизоды из моей жизни…

Вот мама и папа ведут меня в зоопарк. Я впервые тогда увидел слона и поразился: «Какой огромный!» Родители смеются. Сколько мне было? Четыре? Пять? Вот я впервые иду в школу. У меня огромный букет разноцветных гладиолусов, едва ли не с меня ростом. И ужасно жмут новые ботинки… А вот мы впервые на море… И я строю замок из песка на берегу, у самой воды…

«Ничто не вечно…»

«Господи, если ты есть, помоги мне…»

Наверное, это плен. Никто за мою жизнь миллионов не отвалит, и рано или поздно меня найдут с выколотыми глазами и вырезанным членом… Или одну голову… Уж лучше сразу – пуля. Жаль, так и не понял, за что… Зато я теперь наверняка узнаю, что же там, за невидимой чертой: светящийся тоннель или черная дыра… А может, зияющая пустота… Нет, должно же там быть хоть что-нибудь! Иначе слишком несправедливо…

Я медленно поворачиваюсь, опуская руки.

– Куда?!

– Домой. – Мне вдруг стало смешно – такая растерянность застыла в черных глазах бородача с автоматом. Я не мог сдержать улыбку. Наверное, это было чем-то вроде судороги. Как иногда на похоронах женский плач внезапно переходит в отчаянный душераздирающий хохот… Но я не буду сейчас думать об этом. Потому что мне жалко мать и отца и себя, конечно, тоже…

С моих губ срывается невольный возглас. В тот же момент я получаю отличный удар меж ребер, но, падая в вонючую болотную жижу, сквозь заволакивающую багровую пелену вижу удивленный и немного растерянный мальчишеский взгляд…