Вначале новый образ жизни, который они для себя установили, тяготил и удручал их. Было в нем нечто если не замкнуто-тюремное, то уныло-тревожное и даже противоестественное. Ограничения в городе, не знающем запретов, казались чрезмерно жесткими. Да и что могло случиться с ними здесь, где принято гулять ночами, где именно с сумерками только и приходит та пьянящая и бесшабашная свобода, ради которой сюда стремятся люди из самых далеких уголков мира…

Вестей из Москвы не было. Что там происходило, они не знали. Отсутствие событий и даже информации о событиях вначале тревожило Марину, она хотела обзавестись компьютером, чтобы выходить в Интернет, но Игорь стал возражать, и Марина отказалась от этой идеи. Лениво текущая жизнь начинала им надоедать. Особенно тоскливыми были вечера. Когда им становилось совсем уже невмоготу, Игорь садился за руль и они отправлялись в центр, из окна автомобиля наблюдая за тем, как живет вечно веселый и праздничный город. Эти поездки без цели в какой-то мере снимали нервное напряжение, правда, ненадолго…

О том, что заставило их уехать из Москвы, первые дни старались не говорить, хотя и Марина, и Игорь постоянно думали об этом, переживали и мысленно анализировали события, приведшие к ужасной смерти Николая Андреевича. «Он умер вместо меня», – эту фразу Марина повторяла так часто, что однажды Игорь оборвал ее:

– Хватит мучить и себя, и меня…

– Я обязана ему жизнью… – возразила Марина.

– Обязана. И что теперь?

Марина растерянно сказала:

– Не знаю… Я ничего не могу изменить… Только сохранить память о нем…

– Значит, что-то ты все-таки можешь сделать, – поддержал ее Игорь.

Может быть, просто решил ее успокоить, отвлечь от тяжелых и мрачных мыслей.

Несколько дней они не возвращались к этой теме.

В один из уныло спокойных вечеров Игорь спросил:

– Знаешь, Марина, в чем наша с тобой ошибка?

Он сказал «наша», хотя было ясно, что Игорь ни при чем, он был в стороне, а действовала только Марина – на свой страх и риск.

– И в чем же?

– Мы недооценили своих противников…

– Я тебе говорила… – Марина не хотела обсуждать эту тему. – Когда Серегин рассказал мне о том, как бандиты взяли в заложники Ирину и Зою…

– Рассказывала, можешь не напоминать, – обиделся Игорь. – И все же ты решила организовать всю эту шумиху в прессе!

– Ну и что? Без этой – как ты говоришь – «шумихи» следствие совсем бы зачахло…

– С тобой говорить… – Игорь вздохнул.

Разговор прекратился.

После этой неудачной беседы они предпочитали обсуждать исключительно далекие от этих событий темы…

Чаще всего говорили о моде. Марину, как и раньше, волновало то, почему российские модельеры, по ее мнению очень талантливые, никак не могут вписаться в мировую моду. Их идеи остаются невостребованными и на рынке роскоши, и на прилавках прет-а-порте. Объяснять это отсутствием легкой индустрии было бы слишком просто и, может быть, неправомерно – русские авангардисты сумели оказать влияние на мировую моду, хотя их модели вообще не тиражировались и тем более никогда не становились модой улиц… Игорь видел причину в глобализации всех процессов, происходящих как в моде, так и в культуре. Стремление сохранить самобытность, к которой мы так стремимся, по его мнению, и является главным препятствием на пути к мировому признанию. Это и к литературе относится, и к искусству, разумеется. Марина отчасти соглашалась с ним. Но считала, что трансконтинентальные корпорации, формирующие глобальный рынок и культуры и моды, не позволят никаким национальным объединениям – пусть и достаточно мощным – занять ниши, на которые они сами претендуют. Отсюда и вся эта попса – в любой сфере, от телевидения до литературы, от музыки до моды. Прибыли и сверхприбыли стали целью и смыслом того, что еще недавно считали культурой, а теперь – и не знаешь, как это назвать…

Они это обсуждали сто раз, спора не получалось – да и какой мог быть спор, если они смотрели на мир примерно с одних позиций. Даже и когда речь заходила о будущем, в котором, как им казалось, моду, вещи, искусство вообще будут создавать «люди мира», «земляне», говорящие на одном языке. «И одеваться они будут в соответствии с общепринятым вкусом», – утверждал Игорь. «Значит, как сейчас, – подхватывала его мысль Марина. – Но, надеюсь, им хватит вкуса не отказываться от достижений мировой культуры…» Но этот вывод ни на чем серьезном не основывался, он казался банальным, в нем не было остроты открытия. Но разве можно утверждать, что будет именно так, а не иначе? А вдруг при всеобщности экономических и политических интересов так называемые «земляне» почувствуют вкус именно к эстетической самобытности культур разных народов, и это станет своеобразной компенсацией других, более существенных утрат…

– Если какие-то народы еще останутся, а не будут жить в резервациях, – как всегда, Игорь нашел, как охладить чрезмерный Маринин оптимизм.

И все же фантазии на темы будущего в какой-то степени помогали Марине и Игорю отвлечься от сиюминутного настоящего, забыть недавние события, которые явно имеют продолжение, им пока не известное. Они ждали, когда Азаров с ними наконец свяжется, но боялись даже думать об этом. Жить в «норке» было неинтересно. «Покой», обрести который мечтают многие, оказался скучным…

…Азаров позвонил утром. Игорь еще был в душе, и Марина взяла его мобильный. Голос Семена Аркадьевича был веселым.

– Приветствую вас, Марина Петровна! Как настроение? Не надоело ли вам прохлаждаться в Париже?

Он задавал вопросы, не дожидаясь, когда она ответит на них.

– Игорь-то где?

– В душе, – сообщила Марина. – А что, Семен Аркадьевич, есть новости?

– Новости есть… Говоров и Костин арестованы. Можете возвращаться…

Надо было кричать «ура!», бросать в воздух чепчики… Марина же – онемела, никак не могла ни понять, ни тем более оценить информацию. Наконец она робко спросила:

– Что, дело закончено?

– Нет, Марина Петровна, нет! Дело только начинается… Многое предстоит выяснить. И прежде всего – кто, кроме Серегина и Ершова, стали жертвами рейдеров… Не исключаю, что удастся вернуть настоящим хозяевам если не собственность, которую у них отняли, то хотя бы средства, способные компенсировать утраченное…

– Даже так? – спросила Марина, она все еще пребывала в растерянности.

– Ну это в лучшем случае, – Азаров снизил пафос, с которым он только что говорил. И уже буднично заметил: – Не сразу, не сразу, Марина Петровна, но к этому все идет…

Марина пообещала, что они вылетят в Москву ближайшим рейсом, и Азаров, попрощавшись, повесил трубку. «Можно возвращаться», – Марина никак не могла привыкнуть к этой мысли. Она ждала этого момента, мечтала о нем, и вот теперь…

– Кто это звонил? – спросил Игорь, выйдя из душа.

– Азаров. Велит возвращаться. Говорова и Костина арестовали, – ответила Марина, разом изложив все новости.

Она продолжала готовить завтрак – делала бутерброды, наливала в высокие бокалы холодный апельсиновый сок, выкладывала на тарелку круассаны.

– Домой! – воскликнул Игорь. – Возвращаемся!

Он подхватил Марину на руки и закружился по комнате, едва не опрокинув тщедушный обеденный стол, который занимал едва ли не все кухонное пространство…

– Домой… – выдохнул он, отпустил Марину и сразу заторопился.

– Я еду за билетами, потом сдаю машину… – говорил он. – А ты собираешь вещички…

– Но сначала давай позавтракаем, – остановила его Марина. – Когда еще мы сможем поесть – неизвестно…

– Известно! – радовался Игорь. – Мы будем обедать в самолете…

– Если удастся купить билеты, – пыталась охладить его Марина.

– Билеты обязательно будут! Разве ты не чувствуешь – наша жизнь меняется… Черная полоса закончилась…

Марина боялась даже думать об этом, чтобы не сглазить.

Уже на другой день они были у Азарова. Семен Аркадьевич встречал их радушно – с объятиями и поцелуями. Он держался как победитель – возможно, он и был им. Марина так и не узнала, что именно Азаров предпринимал для разоблачения хозяев «Эндшпиля». Скрытность – а может быть, привычная осторожность – удерживали его от любых проявлений хвастовства, которое обычно свойственно людям, одержавшим победу. Он предпочитал говорить лишь о результатах, да и то с оговорками.