Что я могу сказать об этом? Всякое повествование имеет свои границы. Говорю вам – там не было ничего. От крохотного начала во все стороны простиралось беспредельное НИЧТО, и по мере углубленного рассмотрения острота моего зрения возрастала, проникая все глубже и глубже в это Ничто. Мои глаза тоскливо шарили кругом, надеясь отыскать хоть какую-нибудь пылинку, чтоб вцепиться в нее. Здесь даже ощущение веса рюкзака и то было бы благословением. Вот это и есть смерть, сказал я про себя, но я соприкоснулся с ней слишком рано.

– Приветствую тебя в царстве Смерти, – шепнул мне кто-то.

Разумеется, я никого не видел. Вскоре мне предстояло увидеть многое, но сейчас я не видел ни черта. И от этого мне было жутко плохо. Но голос я все же разобрал. Он приглашал меня к смерти, то есть в то место, куда, как я давно уже начал подозревать, и направлялся. Это как-то освежало, но возникала и необходимость дальнейшего общения.

– Хелло! – сказал я. Это выражение показалось мне достаточно нейтральным.

– Сам ты хелло, – ответил мне Голос.

Вот я и оказался в самом сердце Ничто с Голосом, который мне явно хамил. Как подпорка он никуда не годился. И мне не оставалось ничего, как сыграть роль подпорки для него. Я попробовал напрячь зрение. Ведь увидеть хоть что-то было лучше, чем находиться в пустоте. Но видение не приходило. Вместо него пришел смрад. Воняло, как от многолетних залежей мышиного дерьма.

Мне это не понравилось, а последствия – еще меньше. Какое все это имело отношение ко мне? Всего и делов, что я находился здесь и некий голос мне сказал «Хелло!».

– Послушай, – сказал Голос, – а может, хватит тут болтаться? Надо найти способ, так сказать, модус операнди[55]. Разве ты не слышишь меня, Кэролайн? Неужели не слышишь, как я пою тебе? Неужели не можешь найти в своем сердце уголка для застенчивых, а также для всех, кому на все наплевать, не говоря уж о тех, кого вообще больше нет с вами? А теперь я спрошу тебя, неужели нет способа нам побыть вместе?

– Может, и будет, если ты покажешься мне, – ответил я той личности, которая так и не сумела осуществить хотя бы самый зачаточный акт вежливости.

– Ха! Вот это здорово! Какая-то глина просит горшок спеть петухом! Нет, мы тут такого не потерпим. Чего мы ждем, так это чего-нибудь, что может случиться. Разве не так?

– А может, тут и без того случилось слишком много, – заметил я.

Мне казалось предпочтительнее двигаться постепенно, без излишней торопливости, хотя, честно говоря, если говорить о достижении цели, то я вовсе не был уверен, какой именно шаг можно считать наиболее надежным. Ах, если б кончилась эта окаянная нелепица! Но, черта с два, все продолжалось в том же духе, а значит, положение мое никак не менялось.

Затем тут же оказалась вдруг и Сесиль. Она выглядела такой же прелестной, как и всегда, волосы ее падали длинной волной прямо на грудь, маленькое личико сердечком смотрело на меня с выражением, которое я принял за жалость, хотя оно могло оказаться всего лишь следствием перенесенной диспепсии.

– Огден! – она назвала имя, которое я когда-то носил, но потом счел не подходящим для себя, с учетом тогдашних моих обстоятельств, о которых я скажу позднее. Но, послушайте, вполне возможно, я сейчас отлично подхожу к нему?

– Ты выглядишь так, будто был болен.

Ну просто смех! Разве можно выглядеть иначе – если валяешься в постели, над тобой рычит вентилятор, а температура поднимается – как больным, очень больным, больным, можно сказать, беспредельно? По-моему, дела обстояли именно так. Но беда в том, что я все же сомневался в происходящем.

Спокойствие. И самообладание. Держать язык за зубами.

– А я тут уже давно? – спросил я.

– Надо думать, тебе разговаривать вредно, – ответила Сесиль. – Ну-ка поешь супчику.

Одной рукой она приподняла мою голову, а другой налила мне в рот супу с помощью длинной вместительной ложки. Супчик был хорош – куриный бульон, но я совершенно не понимал, зачем должен его есть. Неужели существование живых существ должно искусственно поддерживаться даже в том месте, которое предназначено для меня? Или тут нечто вроде перевалочного пункта? Спрашивать, впрочем, было как-то неудобно. Несмотря на старание, с которым я пытался казаться спокойным, особой уверенности я не испытывал.

– А теперь, Огден, – продолжала она, – тебе надо взять себя в руки. Неразбериха скоро кончится. Это то, что тут называют замкнутым кругом путаницы. Я знаю, ты меня плохо слышишь, но постарайся все же извлечь смысл из моих слов.

Сесиль всегда была милочкой, даже когда встречалась с Эдгаром. Я вспомнил дни нищеты, крошечную квартирку в Вест-Виллидже, кофейни, песни бродячих менестрелей, некоторые из них восходили чуть ли не к Франции XII века. Хорошие были деньки, хотя тогда они такими не казались. Хотелось бы мне сейчас снова оказаться там... где бы ни было это местечко.

Но потом я припомнил, что те воспоминания, хоть они и совершенно реальны, вернее всего, принадлежат вовсе не мне. Нет ничего нового в том, что такие путешественники, как я, прежде чем покинуть надежные берега интенсивного самоанализа, где все, что вы можете делать, сводится к размышлениям о себе, чем вы и поддерживаете собственное существование, занимают, арендуют или даже покупают набор или наборы чьих-то воспоминаний, отправляясь в путешествие в незнакомые края, чтобы иметь возможность посетить каких-то людей, когда доберутся туда. Воспоминания о человеке практически равносильны хорошему знакомству с ним, даже если вы физически с ним не встречались.

Я поднял глаза. Над головой мигнул свет. Записанный на пленку голос сообщил: «Часы посещений истекли».

И тут Сесиль стала таять.

– Не покидай меня, – кричал я. – Ты мой последний оазис нормальности в мире, который мне полностью чужд!

Но она продолжала таять, улыбаясь своей легкой улыбкой. Неожиданно возникли стены, покрытые желтой штукатуркой, и я решил, что незнание куда лучше знаний и еще лучше терзаний... Когда я снова открыл глаза, я был уже в другом месте. Бывают же такие истории!

– Хелло, вы там! – крикнул я. Ответа не было. Полная неразбериха. Замкнутый круг путаницы, о котором я упомянул выше. Ну что тут можно сказать? Но надо было обязательно говорить, чтобы найти выход, и уже через несколько минут инстинкт самосохранения заработал и нужные слова стали толпиться и толкаться где-то в моей глотке. Целые фразы всплывали одна за другой, но я никак не мог обнаружить способ выразить их вслух. Я понимал, что снова впадаю в былое. Но во что былое? И каков темный смысл происходящего со мной? Куда я все же направляюсь?

Пришло время выработать план действий. В воображении я представил себе посох из железного дерева, крепкий, натуральный, великолепная штука, на которую можно было опереться.

И немедленно оказался вне больничной палаты. А может, я в ней вообще никогда не был? Или... что за жуткая мысль!.. я и сейчас торчу в ней? Но в таком случае что же делаю я тут – на дороге в другие края?

Мой дом никогда не был таким – такие слова бились в моем мозгу. И все же это был он – АНАНДА. Старинный большой дом, закрытое крыльцо, благоухающее обшивкой из кедровых досок, огромное дерево, тянущее к небу толстые ветви, – «тайники одиноких мечтаний», как назвал их Сидней Ланье, и все это на фоне старинного каменного дома на Грин-Айленде, на который, в свою очередь, накладывались другие здания из других городов, собранные вместе, чтоб в последний раз поглядеть на меня, на этот умирающий пережиток прошлого. Нет, виноват, окончание фразы выскочило у меня совершенно случайно. Вам все это представляется какой-то невнятицей, да? Но здесь отсутствует желание вас запутать. Все эти модели моего былого Дома накладывались друг на друга, как прозрачные страницы календаря, листаемые с бешеной скоростью ветрами времени, которые надувают наши паруса и уносят нас вдаль.

Итак, я достиг точки, откуда все начиналось.