Так или иначе, важно то, что Скарпетта не посмотрела. Он же, укрывшись в полутемной бетонной нише у печи, смотрел туда, где Дэйв поднимал из ванны розовую женщину. Цепи шли ровно, слегка подрагивая, и женщина покачивалась в воздухе с приподнятыми руками и ногами, как будто все еще сидела в ванне, и тусклый флуоресцентный свет отражался от стальной опознавательной таблички, висевшей у нее на левом ухе.

Наблюдая за ней, Поуг испытывал нечто вроде гордости.

– В новом корпусе, Дэйв, ничего подобного больше не будет. Никаких цепей и крючьев. Будем забирать из холодильников и отвозить в крематорий на тележках. Это же варварство…

– Да, мэм, – сказал Дэйв. – Холодильники – это хорошо. Хотя в ванны помещается больше. – Он нажал кнопку, механизм остановился, и женщина стала раскачиваться, словно на качелях.

– Если, конечно, мне удастся найти немного места. Вы же знаете, как обстоят дела; отвоевывать приходится буквально каждый квадратный фут. Все зависит от площади. – С этими словами Скарпетта подняла голову и задумчиво оглядела свое королевство.

Эдгар Аллан Поуг до сих пор помнит, что подумал тогда: «Ладно, пусть это все: выстеленный коричневой плиткой пол, ванны, крематорий и комната для бальзамирования – сейчас твое королевство. Но когда тебя здесь нет, а это девяносто девять процентов времени, королевство принадлежит мне. И все те, кого сюда привозят, кого перегружают, кто сидит в ваннах, болтается на крючьях и отправляется на поддонах в печь, мои подданные и друзья».

– Я рассчитывала позаимствовать у вас кого-нибудь, кто еще не забальзамирован, – сказала Скарпетта, глядя на висящую на цепях розовую женщину. – Может быть, еще успела бы…

– Эдгар Аллан – парень проворный. Я и предупредить не успел, как он уже провел бальзамирование и отправил ее в ванну, – ответил Дэйв. – Свежих на данный момент нет.

– Ее никто не востребовал?

– Эдгар Аллан? – окликнул его Дэйв. – Эту женщину никто не востребовал?

Поуг солгал тогда, зная, что Скарпетта никогда не возьмет востребованное тело. Но он знал, что старухе было бы наплевать, как с ней обойдутся, – она всего лишь хотела посчитаться с Богом за кой-какие несправедливости.

– Что ж, пусть так. Не люблю менять график.

– Извините, – сказал Дэйв. – Понимаю, проводить демонстрацию на набальзамированном теле не самый лучший вариант.

– Не беспокойтесь. – Скарпетта похлопала его по плечу. – Знаете, сегодня у нас ни одного покойника. Редчайший случай. И надо же так случиться, что именно сегодня мы принимаем курсантов из полицейской академии. Что ж, пришлите ее наверх.

– Так и быть, сделаю одолжение, – подмигнул Дэйв, позволявший себе иногда флиртовать с Кей. – Раз уж пожертвования оскудели.

– Хорошо еще, что люди не видят, что с ними здесь делают, а иначе этих пожертвований и вовсе бы не было, – бросила она и повернула к лифту.

Потом Поуг помог Дэйву снять последнее жертвенное тело, и они положили его на ту самую каталку, что вызвала недовольство Кей. Он прокатил ее подлинному, выстеленному коричневой плиткой коридору, вкатил в кабину служебного лифта, поднял на один уровень и вывез в другой коридор, думая, что о такой прогулке старушка уж точно не мечтала. У нее такого и в мыслях не было. А ведь могла бы и догадаться. Он же разговаривал с ней. Рассказывал, что и как. Даже перед самой смертью.

Пластиковый саван тихонько шуршал, колеса поскрипывали, а он вез ее по коридору, вымощенному белой плиткой и пахнущему дезодорантом, до самых дверей прозекторской.

– Вот что случилось с миссис Арнетт, мама, – говорит Эдгар Аллан Поуг, перебирая разложенные на голых коленях фотографии старушки с крашеными волосами. – Знаю, звучит ужасно, но на самом деле все не так. Уверен, она предпочла бы компанию молодых полицейских обществу неблагодарного студента-медика. Чудная история, правда, мама?

Спальня не такая уж и маленькая – место нашлось и для кровати, и для небольшого столика слева от изголовья, и для комода с зеркалом возле встроенного шкафчика. Мебель дубовая, не антикварная, конечно, но и не новая и вполне симпатичная. Стена вокруг кровати оклеена живописными постерами.

Джилли Полссон спала у ступенек Дуомо в Сиене, а вставала под сенью дворца Домициана на Палатинском холме в Риме. Свои длинные светлые волосы девочка расчесывала, стоя перед высоким зеркалом возле флорентийской пьяцца Сайта-Кроче с известной статуей Данте. Там же она, наверное, и одевалась, не зная, возможно, кто такой Данте и где эта далекая страна Италия.

Марино стоит возле окна, которое выходит на задний двор. Объяснений не требуется, потому что все ясно без слов. Нижний край окна находится примерно в четырех футах от земли, а закрывается оно на две задвижки, которые, если их прижать, позволяют легко сдвинуть раму вверх.

– Они не держат, – говорит Марино, демонстрируя, как легко и просто можно открыть окно. На руках у него перчатки.

– Детектив Браунинг должен знать об этом, – говорит Скарпетта, тоже натягивая белые хлопчатобумажные перчатки, которые от постоянного пребывания в кармашке сумочки успели немного замызгаться. – Но ни в одном отчете упоминаний о сломанном оконном замке я не встречала. Замок ведь взломан, да?

– Нет. – Марино опускает раму. – Просто старый, вот и не работает. Интересно бы узнать, она хоть раз окно открывала? Трудно поверить, что все произошло случайно. Представь, кто-то идет мимо, видит, что девочка не пошла в школу и осталась дома, а мамаша куда-то убежала. Он останавливается, чешет затылок и говорит себе: эй, а не залезть ли в дом, потом толкает раму – ух ты, а мне подфартило, защелка-то сломана.

– По всей вероятности, кто-то заранее знал, что окно не закрывается.

– Вот и я так думаю.

– Значит, этот кто-то либо бывал в доме, либо имел возможность наблюдать за ним и собирать информацию.

– Угу. – Марино отходит к комоду и выдвигает верхний ящик. – Надо поразузнать насчет соседей. Самое удобное место для наблюдения – вон оттуда. – Он кивает в сторону окна со сломанной защелкой, из которого виден заброшенный домик с покатой, крытой шифером крышей и мхом на карнизах. – Выясню, узнавали ли копы, кто там. – Он с такой легкостью называет полицейских копами, как будто в полиции никогда не служил. – Может, сосед заметил кого-нибудь, может тут кто-то болтался. В общем, я подумал, что тебе будет интесно взглянуть.

Марино опускает руку в ящик комода и достает черный мужской бумажник из грубоватой кожи, уголки которого немного загнуты, как часто бывает, если его носят в заднем кармане. Он открывает бумажник – в нем просроченные водительские права на имя Франклина Адама Полссона, родившегося 14 августа 1966 г. в Чарльстоне, Южная Каролина. Права выданы в штате Виргиния.

– Отец, – говорит Скарпетта, вглядываясь в фотографию улыбающегося мужчины со светлыми волосами, твердым подбородком и серо-голубыми, цвета зимы, глазами. Мужчина довольно приятен, но Скарпетте трудно составить какое-то определенное мнение о человеке на основании одной лишь фотографии с водительских прав. Может быть, он холоден. Или равнодушен. Что-то в нем есть, но она не знает, что именно, а потому испытывает неясное беспокойство.

– Понимаешь, мне это показалось немного странным, – говорит Марино. – Верхний ящик будто какое-то святилище. Посмотри на футболки. – Он достает тонкую стопку аккуратно сложенных белых футболок. – Мужские. Большого размера. Возможно, отцовские. На некоторых пятна и дырки. А вот письма. – Марино протягивает ей с десяток конвертов, на которых значится адрес в Чарльстоне. – И еще вот это. – В толстых, неуклюжих пальцах появляется засохшая красная роза с длинным черенком. – Ты думаешь то же, что и я?

– Похоже, она не очень старая.

– Вот именно. – Он осторожно убирает розу в ящик. – Две или три недели, а? Сколько? Ты же выращиваешь розы. – Марино задает вопрос таким тоном, будто каждый, у кого в саду растут розы, должен непременно быть экспертом по засушенным цветам.