– Посмотри-ка хорошенько, – говорит Скарпетта.

– Я уже посмотрел хорошенько, когда ты проезжала здесь в первый раз. Так и будем кружить весь день?

– Объедем дважды. Посмотри как следует.

Повернув налево на Мейн-стрит, Скарпетта чуть прибавляет газу, проезжая мимо развалин, которые уже выглядят как торчащий вверх обрубок. В поле зрения снова появляется стоянка, и она видит мужчину в буро-зеленых штанах и черной куртке, который стоит рядом с трактором и, похоже, возится с мотором. Наверно, проблемы с двигателем, думает Кей, с тревогой замечая, что он держится слишком близко от здоровенного черного колеса.

– Если хочешь, оставь бейсболку в машине.

– А? – Марино поворачивает к ней свое обветренное лицо.

– Ты слышал. Даю дружеский совет ради твоего же блага.

Трактор вместе с мужчиной в буро-зеленых штанах пропадает из виду.

– Ты всегда даешь дружеские советы ради моего блага, а получается наоборот. – Он снимает бейсболку и задумчиво смотрит на Кей. Его лысина блестит от пота. Скудный клочок седых волос, оставленных природой из милости, Марино убрал сам.

– Ты так и не сказал, почему начал брить голову, – говорит она.

– А ты и не спрашивала.

– Спрашиваю сейчас. – Скарпетта поворачивает на север, прочь от старых корпусов, в сторону Брод-стрит. Стрелка на спидометре быстро достигает разрешенной отметки.

– Если уж нет волос, то лучше избавиться от них совсем, – отвечает Марино.

– Наверное, разумно, – говорит Кей. – Как и все остальное.

Устроившись в кресле, Эдгар Аллан Поуг рассматривает пальцы своих голых ног. Он улыбается, представляя реакцию людей, которые узнали бы, что он сейчас у себя дома, в Голливуде. В своем втором доме, напоминает себе Поуг. У него, Эдгара Аллана Поуга, есть второй дом, куда можно приехать, чтобы погреться на солнышке и повеселиться вдали от посторонних глаз.

Никто, конечно, не спросит, в каком именно Голливуде. Стоит только сказать «Голливуд», и воображение сразу же рисует большую белую надпись на холме, особняки за высокими стенами, спортивные машины с откидным верхом и тех, благословенных и прекрасных, богов. Никому и в голову не придет, что Голливуд Эдгара Аллана Поуга находится в округе Броуард, примерно в часе езды от Майами, и туда вовсе не стремятся богатые и знаменитые. Он скажет об этом доктору, с легким сожалением думает Поуг. Да, доктор узнает первым, и в следующий раз у него не кончится вакцина от гриппа, думает Поуг с некоторым страхом. Ни один доктор больше не откажет своему голливудскому пациенту в вакцине от гриппа, независимо от того, какие у него запасы, решает Поуг с раздражением и даже злостью.

– Вот видишь, мамочка, мы здесь. Мы действительно здесь. Это не сон, – говорит Поуг не совсем четким голосом человека, который держит что-то во рту и это что-то мешает правильной артикуляции.

Ровные выбеленные зубы сжимают деревянный карандаш.

– А ты думала, что этот день не наступит, – продолжает он, удерживая в зубах карандаш, и капелька слюны срывается с нижней губы и ползет по подбородку.

«Ты ни на что не годен, Эдгар Аллан. Позор, позор, позор». Он приговаривает, подражая сварливым интонациям матери, язык у которой частенько заплетался после возлияний. Жидковат, Эдгар Аллан. Неудачник, неудачник, неудачник…

Раздвижное кресло стоит ровно посередине душной, непроветренной комнаты, а его квартирка с одной спальней находится на втором этаже домика, окна которого выходят на Гарфилд-стрит, названную в честь президента Соединенных Штатов и идущую с востока на запад, от бульвара Голливуд до Шеридан-стрит. Бледно-желтый двухуровневый комплекс называется – по неизвестным, если не считать очевидных, причинам – Гарфилд-корт. Никакого дворика здесь нет. Нет даже травинки. Только автомобильная стоянка и три пальмы с растрепанными кронами, напоминающими Поугу крылья бабочек, которых он в детстве прикалывал к картонке.

«Кишка тонка. Вот в чем твоя проблема».

– Перестань, мама. Прекрати. Сейчас же. Нехорошо так говорить.

Снимая две недели назад этот второй дом, Поуг не спорил из-за цены, хотя сумма в девятьсот пятьдесят долларов за месяц показалась возмутительной по сравнению с тем, что можно снять за такие деньги в Ричмонде. Но найти подходящее жилье в этих краях не так-то легко, и Поуг даже не представлял, с чего начать, когда оказался в округе Броуард после шестнадцатичасового перегона и, усталый, но окрыленный, приступил к поискам уютного местечка, не желая и на одну ночь останавливаться в отеле. Все его вещи лежали в стареньком белом «бьюике», и не хватало только, чтобы какой-нибудь сопливый придурок разбил окно и украл видеомагнитофон и телевизор, не говоря уж об одежде, туалетных принадлежностях, ноутбуке, парике, складном кресле, настольной лампе, белье, книгах, бумаге, карандашах, бутылочках с красной, белой и синей краской для подкрашивания его драгоценной биты и еще кое-каких жизненно важных принадлежностях, включая нескольких старых дружков.

– Это было ужасно, мама, – рассказывает он ей, чтобы отвлечь от пьяного нытья. – Обстоятельства требовали, чтобы я незамедлительно покинул наш милый южный городок, хотя и не навсегда, вовсе нет. Теперь, когда у меня есть второй дом, я буду разъезжать между Ричмондом и Голливудом. Мы же с тобой всегда мечтали о Голливуде, о том, как, словно первые переселенцы, отправимся в фургоне за удачей и богатством.

Хитрость удалась. Он перенаправил ее внимание, отвлек от пустой болтовни про то, какой рохля ее сын.

– Сначала мне, правда, не повезло. Свернул с Двадцать четвертой улицы и оказался в какой-то Богом забытой дыре под названием Либерия. Представь, там был грузовик с мороженым.

Он говорит, не выпуская из зубов карандаш, как будто тот уже стал частью рта. Карандаш заменяет курево, но не по причине вредного воздействия табака на здоровье, а по причине экономии. Слабость Поуга – сигары. Он мало в чем себе потакает, но не может отказаться от «Индиос», «Кубитас», «Фуэнтес», а самое главное – «Кохибас», волшебных сигар, контрабандой доставляемых с Кубы. Поуг без ума от «Кохибас», он знает, где их раздобыть, и, когда настоящий кубинский дымок касается легких, мир преображается. Добавки и примеси разрушают легкие и подрывают здоровье, но чистый кубинский табак целителен.

– Представляешь? Грузовичок с мороженым, колокольчик звенит, черные детишки бегут с монетками купить угощения, и посреди всего этого гетто, в самом эпицентре зоны боевых действий – мы. А солнце уже садится. Держу пари, ночью в этой Либерии палят из пушек. Я, конечно, сразу же оттуда уехал и чудом добрался до приличной части города. Доставил тебя, мамочка, в Голливуд в целости и сохранности. Так ведь, да?

Так Поуг оказался на Гарфилд-стрит и покатил мимо одноэтажных оштукатуренных домиков с коваными заборчиками, жалюзи на окнах, навесами для автомобилей и крохотными лужайками, на которых не хватало места для бассейна, – миленьких лачуг, построенных в пятидесятые или шестидесятые, переживших десятилетия жутких ураганов, демографических изменений и неумолимого роста налогов на собственность, которые и прогнали одних, сменив их на других, часто не говоривших на английском и даже не пытавшихся на нем заговорить. И тем не менее квартал выжил и устоял. А потом, когда Поуг как раз думал обо всем этом, прямо перед ним, словно видение, появился многоквартирный комплекс.

На дощечке перед домом значились его название – «Гарфилд-корт» – и номер телефона. Поуг свернул на парковочную стоянку, записал номер, а потом доехал до заправочной станции и позвонил по платному телефону. Да, ответили ему, одна свободная квартира еще есть, и через час он уже беседовал – надеясь, что в первый и последний раз – с Бенджамином Шупом, домовладельцем.

«Невозможно, невозможно, невозможно». Шуп повторял это раз за разом, сидя по другую от Поупа сторону стола в теплом, тесном и пропахшем отвратительным одеколоном офисе на первом этаже. Хотите кондиционер? Купите и поставьте. Решайте сами. Только имейте в виду, сейчас лучшее время года, то, что называют сезоном. Кому нужен кондиционер?