1. Сокращение христианского учения;

2. Беседа о христианском учении между учителем и учеником;

3. Исповедь ученика пред Иисусом Христом;

4. Христианский катехизис;

5. Изложение псалма Давида: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых».

Альфонсо де Ульоа в своей Жизни Карла V очень хвалит труды Константина, особенно его трактат о христианском учении, переведенный на итальянский язык.[1111] Статуя Константина не была, подобно другим, бесформенной грудой тряпья с приставленной головой: ее собрали из всех частей тела, руки его были простерты, как при проповеди, статуя была одета в принадлежавшие ему одежды. После аутодафе ее принесли в святой трибунал, где она была заменена обыкновенной статуей, которую сожгли вместе с костями осужденного.

V. Другой узник умер в тюрьме инквизиции. Это (по словам Гонсалеса де Монтеса) был монах из монастыря Св. Исидора, по имени брат Фернандо. Тот же автор утверждает, будто некий Ольмедо, лютеранин, погиб от эпидемии, опустошавшей тюрьмы, и что умирая он слышал из глубины своего подземелья стоны, похожие на стоны Константина, жалующегося на бесчеловечность судей. Я никогда не читал, чтобы в каком-либо трибунале испанской инквизиции помещали узников в подобном застенке, пока не была назначаема пытка; но нельзя извинить инквизиторов того времени за то, что они делали застенок обычной тюремной камерой, так как согласно с правом естественным, божеским и человеческим камера до окончательного приговора рассматривалась как простое место задержания, а не как наказание.

VI. Доктор Хуан Перес де Пинеда, статуя которого появилась третьей на севильском аутодафе, родился в городе Монтилья в Андалусии. Он был поставлен во главе коллегии Доктрины, посвященной воспитанию севильского юношества. Он скрылся, узнав, что инквизиторы собираются его арестовать как подозреваемого в исповедании лютеранства. Против него возбудили заочный процесс, и он был осужден как еретик-лютеранин. Он составил много трудов. Индекс запрещенных книг от 17 августа 1559 года запрещает следующие:

1. Святая Библия, переведенная на кастильский язык;

2. Катехизис, напечатанный в Венеции в 1556 году Пьетро Даниэлем;

3. Псалмы Давида на испанском языке, напечатанные в 1557 году;

4. Сокращение христианского учения. Последние труды вышли из той же типографии, что и первые два.

Хуан Перес уже достиг глубокой старости, когда был осужден. В 1527 году он отправился в Рим в качестве поверенного в делах своего правительства. Он держался партии Эразма, и ему содействовал сам папа. 26 июня он писал Карлу V: «Я представился Клименту VII и умолял его выдать бреве архиепископу Севильскому, главному инквизитору дому Альфонсо Манрике, чтобы заставить замолчать тех, кто нападает на труды Эразма, потому что великий канцлер (Гастинера) поручил мне это при отъезде. Его Святейшество указал мне обратиться по этому поводу к кардиналу Сантикватро, что я и сделал. Я поспешу его получить и, когда оно будет у меня в руках, отправлю его секретарю Альфонсо Вальдесу, к которому великий канцлер велел мне обратиться». В другом письме, от 1 августа того же года, он писал: «Я отправил с этой депешей секретарю Вальдесу бреве, о котором я писал Вашему Величеству, для архиепископа Севильи, чтобы он заставил замолчать, под страхом отлучения, тех, кто нападает на учение Эразма, потому что оно противоположно учению Лютера». Известно, что это папское бреве было почти бессильно. Некоторое временя спустя брат Луис де Карбахал, францисканец, напечатал Апологию монашеской жизни против заблуждений Эразма. Эразм ответил сочинением, озаглавленным Ответ Дезидерия Эразма на книжку некоего лихорадочного («Desiderii Erasmi responsio adversus febricitantis cujusdam libellum»). Карбахал возразил другим сочинением, под заглавием: Смягчение едкостей Эразмова ответа на Апологию Луиса Карбахала («Dulcoratio amarulentarum Erasmicae responsionis ad apologiam Ludovici Carbajalis»). Труд Эразма был запрещен в Индексе кардинала инквизитора Гаспара де Киро-ги в 1583 году. В том же самом 1583 году внесли в Индекс почти все другие труды Эразма, уже запрещенные с 1559 года главным инквизитором Вальдесом. Альфонсо Вальдес, о котором сказано немного выше, был секретарем Карла V, сыном коррехидора Куэнсы и большим другом Эразма, сторону которого он принял, когда на собрании возник вопрос об осуждении его книг в 1527 году.[1112]

VII. Альфонсо Вальдес впоследствии был сильно заподозрен в лютеранстве и был судим инквизицией как лютеранин. Он составил различные литературные труды, отличающиеся хорошим вкусом. Среди других отметим следующие:

1. Беседа языков, опубликованная доном Грегорио Маянсом;

2. О взятии и разрушении Рима («De capta et diruta Roma»), где он передает историю событий 1527 года;

3. О восстаниях Испании («De motibus Hispaniae»), где он рисует картину восстания и войны кастильцев;

4. О давности христианства («De vetustate Christiana»), последний труд, приведенный Педро Мартиром д'Англериа; в этом трактате он пишет о Мартине Лютере.

VIII. Из четырнадцати жертв, сожженных на втором севильском аутодафе, я упоминаю как наиболее достойных следующие:

1. Хулиан Эрнандес, по прозванию Малый, уроженец Вильяверде, в округе Кампос. Желание ввезти в Севилью лютеранские книги побудило его отправиться в Германию. Он доверил их дону Хуану Понсе де Леону и поручил ему раздать их. Он провел более трех лет в тюрьме святого трибунала. Ею несколько раз пытали, чтобы заставить открыть сообщников по вероисповеданию и по ввозу лютеранских книг, тогда сильно затрудненным вследствие строгого наблюдения со стороны инквизиции. Он вынес пытку с мужеством, далеко превышающим его физические силы. Согласно сообщению многих узников, возвращаясь после свидания с инквизиторами, он напевал испанский припев, сравнивающий монахов с волками и радующийся их посрамлению.[1113] Он был тверд в своем веровании и появился на аутодафе с кляпом во рту. Взойдя к костру, он сам уложил мелкие поленья вокруг себя, чтобы быстрее сгореть. Доктор Фернандо Родригес, приставленный к нему, попросил вынуть кляп, когда увидал его привязанным к ошейнику, чтобы выслушать его исповедь; но Хулиан воспротивился этому и обозвал Родригеса лицемером, изменившим своим убеждениям из-за страха перед инквизицией. Это были его последние слова, так как почти тотчас его окружило пламя.

2. Донья Франсиска Чавес, постриженная монахиня ордена св. Франциска Ассизского, из монастыря Св. Елизаветы в Севилье, была осуждена как упорная еретичка-лютеранка. Она была наставлена доктором Эгидием. На заседаниях она упрекала инквизиторов в жестокости и называла их змеиным отродьем, как Христос фарисеев.[1114]

3. Николай Буртон, родившийся в Энглеси,[1115] в Англии, был осужден как нераскаянный еретик-лютеранин. Невозможно оправдать поведение инквизиторов относительно этого англичанина и многих других иностранцев, которые не поселились в Испании, а появлялись ненадолго и возвращались в свое отечество, окончив торговые дела. Буртон приехал в Испанию на корабле, нагруженном товарами, принадлежавшими, по его словам, целиком ему, однако часть которых была собственностью Джона Франтона, о котором я скажу далее, в ряду примиренных. Буртон отказался отречься от своей веры и был сожжен живьем. Севильские инквизиторы овладели его кораблем и товарами и доказали на этом примере, что жадность была одним из первых двигателей инквизиции. Предположим, что Буртон поступил неблагоразумно, выставляя напоказ свои религиозные убеждения в Сан-Лукаре-де-Баррамеде, а особенно в Севилье, с пренебрежением к верованиям испанцев. Но не менее верно и то, что человеколюбие и правосудие требовали (так как речь шла об иностранце, который не должен был остаться в Испании) удовольствоваться советом не забывать уважения к религии и законам страны и угрозой наказания в случае повтора. Святому трибуналу нечего было спорить с Буртоном о его частном веровании; он должен был лишь воспрепятствовать ему распространять свои заблуждения, — потому что он был учрежден не для иностранцев, а для народов Испанской монархии. Инквизиторы оказались виновны в большой жестокости и опасном покушении на благополучие испанской торговли, которую они уничтожили бы, если бы насилие, совершенное над Буртоном, и некоторые другие подобные выходки, против которых другие державы горячо протестовали, не побудили бы мадридский двор запретить инквизиторам беспокоить коммерсантов и иностранных путешественников по вопросам религии, если они не занимались распространением ереси. Эта мера Филиппа IV была неспособна остановить инквизиторов, которые часто находили предлоги для оправдания своей политики, предполагая, что эти иностранцы привозили в королевство запрещенные книги или вели беседы, распространявшие ересь. Правительство вынуждено было ни на одно мгновение не терять из виду поведение святого трибунала по отношению к иностранным коммерсантам, начиная с эпохи, о которой идет речь, и до царствования Карла IV. При каждом протесте со стороны заинтересованных лиц или со стороны посланников их стран возобновлялись приказы и меры, способные подавить несправедливости, которые преступное усердие покрывало завесой религии.