I. Злоупотребление, которое инквизиторы не переставали делать из тайны, заставило огромное количество лиц обращаться с жалобами к главному инквизитору. Последний обыкновенно представлял их в верховный совет, который во время службы Манрике разослал различные циркуляры в провинциальные трибуналы. Я полагаю, что следует познакомиться с главными из них. В одном таком документе от 14 марта 1528 года сказано: если обвиняемый на общем допросе сначала заявит, что ему нечего сказать ни о себе, ни о других, а затем, по вопросу о частном факте, ответит, что он ему известен, то (в случае если инквизиторы сочтут уместным составить акт второго заявления, чтобы воспользоваться им против третьего лица) инквизиторы обязаны поместить в том же протоколе первый допрос, сделанный обвиняемому, а также и его ответ, потому что они могут послужить для определения степени доверия к заявлениям обвиняемого.

II. 16 марта 1530 года появилась новая инструкция совета. Она гласила: если свидетели доставляли факты в защиту обвиняемого, то о них следовало упомянуть как и о тех, которые клонились ко вреду обвиняемого. Что думать о суде, которому надо напоминать о подобной формальности? Однако, как ни оправдывалось появление подобной инструкции, она плохо соблюдалась: о ней никогда не говорилось в экстракте оглашения свидетельских показаний, сообщаемом обвиняемому и его защитнику. Следовательно, невозможно было извлечь выгоду из того, что было заявлено в пользу обвиняемого, для оспаривания улик свидетелей обвинения.

III. Другой циркуляр, от 13 мая того же года, гласил: когда лицо, преданное суду, заявляет отвод против какого-нибудь свидетеля, последнего следует допросить по существу процесса, а именно: имело ли место инкриминируемое событие, так как у свидетеля, вероятно, имелись факты для показаний против обвиняемого. Какая жестокость!

IV. 16 июня 1531 года совет написал трибуналам: если обвиняемый отводит различных людей в предположении, что они показали против него, то свидетели, вызванные им для доказательства фактов, побуждающих его в отводу, должны быть расспрошены о каждом из отводимых, хотя бы многие ничего не показали, — чтобы в момент опубликования показаний обвиняемый не сделал вывода из пропуска в показаниях (если он был), что одни дали показания, а другие не были вызваны или ничего не показали против него.

V. Новая инструкция 13 мая 1532 года гласила: родственники обвиняемого не должны быть допущены в качестве свидетелей в доказательство отвода. Возмутительная несправедливость! Принимают для показаний против него клятвопреступников и отбросы общества и в то же время отказываются выслушать честных людей, если они хотят говорить в его защиту!

VI. Другим постановлением совета, от 5 марта 1535 года, было приказано спрашивать у свидетелей, не было ли неприязни между ними и обвиняемым. Чистое лицемерие! Разве свидетели могли удержаться от отрицательного ответа, если бы они были даже смертельными врагами заключенного?

VII. 20 июля совет обязал трибуналы инквизиции помещать в экстракт оглашения свидетельских показаний месяц, день и час, когда каждый свидетель дал свое показание. Эта мера давала большое преимущество подсудимому. Она помогала ему вспомнить обстоятельства мест и лиц. К сожалению, я никогда не видал, чтобы эта формальность исполнялась. Легко понять, что достаточно было ей быть полезной обвиняемому, чтобы она не соблюдалась.

VIII. В марте 1525 года было постановлено, что при вручении обвиняемому экстракта оглашения свидетельских показаний следовало оставлять его в неведении, показал ли какой-нибудь свидетель, что объявляемый факт известен другим лицам, потому что, если они ничего не показали, об этом не стоило оповещать обвиняемого. Он понял бы отсюда, что кто-то говорил в его пользу наперекор факту, выдвигаемому против него, или, по крайней мере, заявил, что он ничего не знает. Что же! Разве это знание не было необходимо для уничтожения действия заявлений лжесвидетеля или того, кто плохо понял несчастного или дурно истолковал его действия и слова?

IX. 14 марта 1528 года совет приказал помещать в экстракте оглашения свидетельских показаний отрицательные ответы на общие вопросы, если затем был дан положительный ответ на частный вопрос о тех же фактах или речах.

X. Другое распоряжение, от 8 апреля 1533 года, запрещало инквизиторам сообщать обвиняемому экстракт оглашения свидетельских показаний до утверждения их. Я цитировал обстоятельства, доказывающие медлительность, с какой иногда судили обвиняемых ради исполнения этой формальности, когда свидетели предварительного следствия были в отлучке из королевства.

XI. Совет счел нужным постановить 22 декабря 1536 года: если речь шла о факте, происшедшем в доме умершего в то время, как был еще у всех на виду труп, а его положение, внешность и другие обстоятельства могли помочь открытию, умер ли он еретиком или нет, — то следовало осведомить об имени умершего, его доме и других подробностях свидетелей, чтобы они вспомнили о событии и сумели лучше дать свои показания. Эта политика не удивительна со стороны инквизиторов. Когда идет речь о благоприятствовании открытию преступления несчастного, то нисколько не считаются с тайной. Наоборот, когда сообщение ее в интересах обвиняемого, чтобы дать ему возможность доказать свою невиновность, тогда исповедуют другие принципы и следуют совершенно иным законам.

XII. 30 августа 1537 года совет постановил: место и время событий должны помещаться в экстракте оглашения свидетельских показаний, потому что эта мера имеет важное последствие в интересах обвиняемого; она должна применяться, даже при предположении, что следует опасаться, как бы через нее не было достигнуто распознание свидетелей. Это распоряжение было слишком противоположно инквизиционной системе, чтобы отказаться от поисков его происхождения и причины. Я нахожу эту причину в плохом мнении об инквизиции, которое возникло со времени процесса Альфонсо Вируеса и заставило Карла V лишить его королевской юрисдикции. Но хотя совет зарегистрировал 15 декабря 1537 года указ государя, тем не менее он же постановил 22 февраля 1538 года, что экстракт не должен содержать ни одной статьи, которая способствовала бы отгадке имен свидетелей. Это очевидно противоречило правилу, возложенному им на себя в прошлом году. В последние годы инквизиции в акте оглашения свидетельских показаний не обозначали ни времени, ни места.

XIII. 13 июня 1537 года совет, запрошенный толедской инквизицией, приказал всем трибуналам в виде общей меры: 1) строго наказывать всякого, кто произнесет в спокойном состоянии богохульства: «Я отрицаю Бога, я отрекаюсь от Бога», ввиду того, что эти слова выявляют внутреннее отступничество; но не преследовать судом, если они вырвались в раздражении, так как можно предполагать, что они непроизвольны и что размышление в них не участвовало; 2) карать всякого христианина, обвиняемого в двоеженстве, если виновный полагал, что оно дозволено; в противном случае ничего не предпринимать против него; 3) если встретится обвинение в колдовстве, удостовериться, был ли договор с демоном[879] если договор существовал, инквизиция должна судить обвиняемого; в противном случае она должна предоставить дело светскому суду, как и предшествующее. Вторая и третья резолюции противоречат системе святого трибунала. Это приводит меня к мысли, что мгновенная опала и ссылка главного инквизитора Манрике много способствовали принятию этих резолюций советом в эпоху, когда он был лишен опоры. Эта умеренность не могла быть продолжительной. Под предлогом исследования, не возбуждает ли какое-нибудь обстоятельство подозрения в ереси в двух случаях, упомянутых выше, инквизиторы постоянно привлекали к суду виновников этих преступлений и приказывали их арестовывать. Тот же дух находим в другом распоряжении, от 19 февраля 1533 года. Оно обязывает инквизиторов принимать все бумаги, которые захотят им сообщить родственники обвиняемого. Совет обосновал эту меру тем соображением, что эти бумаги (хотя и бесполезные по существу процесса) смогут тем не менее несколько помочь открытию истины для пользы или осуждения обвиняемого.