Фактически по окончании битвы началась резня. Тридцатисемилетний гвардейский капитан из Вестергётланда по имени Ларе Тисенстен лежал с оторванной ногой неподалеку от того места, где приняли последний бой уппландцы. Он видел, с какой необыкновенной яростью обрушились русские на остатки полка. В своем неистовстве они пронзали клинками и штыками всех подряд, не отличая живого солдата от мертвого. Тьма пик и шпаг взлетала кверху и опускалась: раненых и уже павших резали, рубили и кололи. Перед глазами Тисенстена вздымалась неприятно шевелящаяся, колышущаяся гора тел: человек сто, если не больше, шведов лежало в одной куче, живые вперемешку с убитыми. Такое известно и по другим сражениям. Похоже, что в минуту смертельной опасности людям свойственно сбиваться вместе, и они громоздятся друг на друга в последней, отчаянной попытке найти защиту. Словно в лихорадочной борьбе со смертью, прежде чем испустить дух, они впадают в детство и, криком призывая мать, затаиваются под другими телами, дабы еще один, последний раз обрести чувство защищенности. В этот устрашающий памятник живым и мертвым и вонзали без разбору свое обагренное кровью оружие русские солдаты. Тисенстен видел, что уппландцы «лежали грудой, точно павшие друг на друга или нарочно вместе покиданные, тогда как неприятель пиками, штыками и шпагами вгорячах бил их и что было мочи резал, не разбирая, живые они либо мертвые». Многие избежали пуль и ядер, только чтобы встретить такую вот несуразную смерть.

Попавшие в окружение батальоны справа от уппландцев ожидала схожая судьба. Иногда группкам солдат удавалось в суматохе вырваться из окружения и улизнуть (этому, вероятно, немало способствовали дым и пыль, которые затрудняли видимость и скрадывали цвет униформ), но они составляли явное меньшинство. Большая часть из почти пятисот солдат скараборгского батальона стала трупами и, в конечном счете превратившись в перегной, смешалась с песчаной почвой. Живыми вернулось лишь 40 человек: один майор, два капитана, пять лейтенантов, пять прапорщиков и 27 рядовых. Едва ли не все из них были ранены. На поле битвы терпели поражение батальон за батальоном. Остатки третьего батальона лейб-гвардии внезапно обнаружили, что сражаются одни: шведские войска и по правую, и по левую руку от них были сломлены. Кольцо сжималось все теснее, солдат в нем становилось все меньше; под конец безысходное сопротивление оказывали лишь несколько лейб-гвардейцев. Каждый из них оставался один на один с собой и врагом, без возможности увильнуть, без надежды, без утешения. Напоследок живые скользят взглядом по телам погибших товарищей, чтобы затем умереть самим. Вот все и кончено. Заклание жертв состоялось.

Как ни парадоксально, самое опасное, что может предпринять солдат на поле битвы, это попытаться покинуть его. Большинство гибнет во время отступления: ты поворачиваешься спиной к противнику и оказываешься беззащитен. Чаще всего убить спасающегося бегством неприятеля легко и не сопряжено с риском для себя. Вот почему бывают столь чудовищно велики потери в бегущих войсках. Отступающая сторона всегда несет огромный урон, а кровавое побоище среди бегущих еще усугубляет его. Паника и всеобщая резня — вот две опасности, которые неизменно угрожают побежденным.

Основная масса шведских солдат думала в эти минуты только о спасении. Почти все принуждены были выбрать один из четырех узких проходов, что вели через Иванчинцкий ручей и несколько небольших болот в Будищенский лес. Поначалу бежали в западном направлении — прочь от опасности, от битвы, от русских войск на равнине и завывающих роев картечи, которые сметали все живое на своем пути. Шведских солдат преследовали кошмарные видения, вызванные «страхом перед полем брани». Вот как его описывает Шернъельм:

Лесные дефилеи уже переполнились пешими и конными, которые в смятении, панике и давке пытались уйти подальше от поля сражения.

Многие были взяты в плен или убиты (иногда и то, и другое вместе: сначала захвачены в плен, затем уничтожены), еще пока бежали по полю брани. Это касалось главным образом пехотинцев с левого фланга. Именно они первыми обратились в бегство, и им предстояло проделать самый длинный путь, прежде чем они могли скрыться под обманчивой защитой леса. По-видимому, основную массу бегущих, которых русские успевали настигнуть, тут же приканчивали: на этом этапе сражения пленных брали неохотно. В официальной русской реляции сказано, что шведов гнали шпагами, штыками и пиками, после чего удовлетворенно сообщается, что их били, «яко скот». Однако преследователи избегали нападать на крупные и достаточно сплоченные отряды. Наибольший шанс спастись имели солдаты, отступавшие в составе упорядоченных частей, которые либо держались вместе, либо присоединялись к более крупным подразделениям. Человек тридцать шведов, скорее всего принадлежавших к первому батальону Вестманландского полка во главе с тридцатичетырехлетним уроженцем Гётеборга подполковником Карлом Андерсом Синклером, заняли позицию за одной из многочисленных изгородей. Засев там, они сумели выговорить себе право на плен и таким образом избежали резни. Высшие офицеры, которые метались вокруг, тщетно пытаясь остановить бегущих, один за другим попадали в руки неприятеля. Эти офицеры считались ценной добычей, и их никто не смел тронуть пальцем. Первым попал в плен генералмайор Берндт Отто Стакельберг, сорокасемилетний уроженец Эстляндии, который входил в состав генерального штаба и командовал третьей колонной пехоты (куда, в частности, относились эстергётландцы и уппландцы). Одновременно был захвачен и раненый командир эстергётландцев Аппельгрен — тот самый, что умолял Левенхаупта помочь ему остановить бегущих. Юсиас Седеръельм, которому так и не удалось отыскать генерала и доложить ему об окольном пути, тоже был ранен и взят в плен, когда пробовал помешать бегству.

Очевидно, многим суждено было погибнуть во время отступления от удара саблей со спины. В 50-х годах нашего века в Швеции проводилось медико-анатомическое исследование привезенных с поля битвы останков скелетов. Они принадлежали четырем неизвестным солдатам, скорее всего шведским, и с их помощью мы можем смутно угадать в пороховом дыму четыре судьбы, четыре конца. Первому солдату было за тридцать. Сначала его несколько раз рубанули по голове саблей или шпагой, сверху и сзади. Удары оказались несмертельными; покончить счеты с жизнью солдату помог человек, который нанес ему coup de grace[37] в виде выстрела, насквозь пробившего череп. Вероятнее всего, обстоятельства его гибели были таковы: солдата настиг русский кавалерист и рубил его по голове, пока он не упал, после чего русский, вытащив пистолет, прострелил и без того сильно поврежденный череп. А возможно, на раненого солдата наткнулся потом кто-то другой и уже он прикончил его, точно нам теперь не узнать. Второму мужчине было лет 30–40, и его ожидала сходная судьба. Этого человека тоже сбил наземь верховой противник: солдат получил мощный рубленый удар по затылку с очень глубоким проникновением клинка, что должно было совершенно оглушить его. Однако сам удар не был смертельным; вероятно, человек погиб либо от потери крови, либо от других ран. Третий солдат, в возрасте 35–40 лет, также был сбит ударом сзади, нанесенным кавалеристом. Могучий рубленый удар сверху и слева подкосил солдата, но не явился причиной смерти. Мужчина погиб, пораженный двумя-тремя ударами в левый висок. Возможно, эти раны были нанесены, когда он, раненный, беспомощно лежал на земле. И, наконец, четвертому было между двадцатью пятью и тридцатью, и он, в отличие от предыдущих случаев, должен был видеть того, кто умертвил его. Острие пики вонзилось ему в лоб и проникло до самого мозга. Солдат стоял лицом к своему противнику — возможно, пытаясь уклониться от удара или сдаться на милость победителя, — когда тот всадил пику прямо ему в голову. Его убийца тоже сидел верхом, скорее всего он был казаком. Такова судьба этих четырех, навечно обреченных остаться безымянными солдат.