Рядом с третьим батальоном гвардии стояли два батальона Уппландского полка. В численном отношении это были слабые соединения, насчитывавшие вместе чуть более семисот человек.
Первый батальон возглавлял командир полка — полковник Густаф Шернхёк. Ему было 38 лет, он родился в Стокгольме и начинал карьеру камер-пажом. Вторым батальоном командовал подполковник Арендт Фредрик фон Пост. Шеренги синих мундиров венчали стяги белого и песочного цветов с уппландским гербом — державой. На расстоянии чуть более двухсот метров выстроились все роты этого полка: лейб-рота — 108 человек под командованием капитана Мортена Аппельбума; подполковничья рота, возглавляемая капитаном Пером Русеншёльдом (он был из тех, кто начинал службу с низов, вступив в 1685 году рядовым в Емтландский драгунский полк); майорская рота, 88 человек во главе с капитаном Карлом Фредриком фон Редекеном; рота из Расбу, насчитывавшая в своих рядах всего 44 человека, под предводительством капитана Нильса Фемана (46 лет, сын судьи); Сигтунская рота, командир — капитан Карл Густаф Сильверлоос (ему шел тридцать шестой год, он сам был родом из Уппланда, начал военную карьеру в 18 лет, гвардейским волонтером); рота из уезда Хундра, под руководством капитана Георга Сакариаса Гриссбака; рота из Белинге, под началом Эрика Кольбума; рота из Лагунды, под командованием капитана Нильса Греека. Вот лишь немногие имена из 700 рядовых, музыкантов, младших командиров и офицеров. Большинство этих людей погибнет в течение ближайшего получаса.
Слева от уппландцев находились ратники Эстгётского полка — еще одного соединения, которое за последний год из-за потерь сократилось до одного скудного батальона в 300 человек. На них были привычные синие мундиры, у унтер-офицеров с красными шарфами, голубой подкладкой и голубыми чулками. Их боевые значки были красного цвета. Командовал эстгётцами полковник Андерс Аппельгрен (ему было около сорока), лишь в январе получивший полк под свое начало. (Прежний командир полка скончался 12 января в Зенькове — от ран, нанесенных ему при злополучном штурме Веприка. Двумя днями позже на его место и был назначен Аппельгрен.)
Самым крайним слева, вплотную к болотцу, стоял второй батальон Нерке-Вермландского полка. (Эта часть, по всей вероятности, пребывала в беспорядке, поскольку шла последней в длинной шеренге пехоты, преодолевая уже основательно растоптанную трясину.) Как упоминалось выше, во время прорыва через линию укреплений полк был разделен надвое — и первый батальон бесследно исчез вместе с командиром полка Роосом. Руководство вторым батальоном осуществлял Георг Юхан Врангель, человек, с которым в самом начале боя говорил Юлленкрук и который высказал беспокойство по поводу расстройства рядов. Солдаты были одеты в синее, но подкладка, обшлага и воротники на мундирах были красные. Такого же цвета были и знамена, реявшие над головами воинов; на красном фоне был изображен герб области Нерке — две скрещенные стрелы в середине лаврового венка.
Строй шведской пехоты с его яркими, насыщенными красками представлял собой впечатляющее зрелище. Вам может показаться надуманным сравнение боевого порядка с произведением искусства, однако в начале XVIII века он действительно напоминал балет — как по своей пластике, так и по драматизму. Артисты, то есть различные воинские части, были декорированы костюмами и знаменами, которые явно несли эстетическую нагрузку. Строго регламентированные перестроения пехоты можно рассматривать как стилизованные балетные движения и па. Перемещаясь согласно строго отработанной схеме, соединения совершали весьма сложные и грациозные маневры, такие, как перемена направления фронта, контрамарши, повороты, перемешивание, примыкание и размыкание, вздваивание рядов, построение в колонны, каре и тому подобное. И все это преображалось в четкие геометрические фигуры, без которых не мыслило себя барокко. Добавим еще, что балетное представление на ратном поле давалось не в тишине, а под неумолчный музыкальный аккомпанемент. В каждом полку был свой взвод дудочников, сопелочников, рожечников и барабанщиков — обычно в униформе, богато отделанной тесьмой и позументом, со шнурами, витыми из серебряной нити или верблюжьего волоса. Под мелодичные звуки, издаваемые этими музыкантами, воинские части и кружились по полю битвы, исполняя свои замысловатые движения, свой marcia pomposo — торжественный марш.
Можно сказать, что боевой порядок — выстроенные к бою воинские части — не был лишен и определенного драматизма. Вытянувшаяся во фрунт рота в той или иной степени отражала само феодальное общество. Строгая иерархия, при которой в основном вышедшие из благородного круга офицеры были поставлены во главе набранных из низших слоев общества рядовых, наводила на мысль о послушном народе, которого довольно жестко, но ко всеобщей пользе направляет немногочисленная аристократия. Разнообразие красок тоже несло свою смысловую нагрузку. Иерархия бросалась в глаза благодаря сложной системе деталей военной формы, где тесьма, шнуры, позументы и прочая мишура, а также различные аксессуары вроде нагрудных знаков, париков и ботфортов указывали на положение, которое занимает их носитель в пирамиде рангов. Единый для всех синий мундир и белые знамена лейб-рот с золотым королевским вензелем были знаком того, что войско было государевым, а не наспех сколоченным сборищем наемников. Все они составляли рать короля, все носили его военную форму и следовали за его штандартом.
Эти краски, костюмы, расшитые знамена и замысловатые перестроения под музыку относились к средствам приукрашивания войны. Войне придавали эстетичность, ее делали произведением искусства. Далее человек сегодняшнего дня вынужден был бы признать некую суровую красоту за выстроенным боевым порядком с его разноцветьем, музыкой и движениями, признать в нем пусть гротескное, но все же произведение искусства — вроде произведений народного творчества. Приукрашивание было порождено иным складом ума, чем у нас с вами, иной ментальностью — той, при которой эстетическая сторона действительности играла более важную роль, нежели в наш утилитарный век. Конечно, все перечисленные детали выполняли и чисто практические задачи: знамена являлись символом страны и призваны были не дать растеряться войсковым частям; музыка поддерживала темп, давала сигналы и увлекала войско за собой; яркие цвета формы помогали — при удачном стечении обстоятельств — отличить друга от врага, однако им отводилась также определенная дисциплинирующая роль: из-за того, что мундир бросался в глаза, он должен был затруднять дезертирство (та же идея положена в основу полосатой одежды заключенных). И тем не менее можно сказать, что все эти частности получили куда большее развитие, чем диктовалось чисто практическими соображениями. Серебряный звон музыки, насыщенные краски и море шелка и тафты декорировали войну. Та же тенденция к украшательству прослеживается и в речи офицеров, которая изобиловала эвфемизмами и разными облагораживающими иносказаниями. Скажем, подстрелить врага называлось «угостить его черничкой», артиллерийский обстрел был «веселой музыкой», а вступить в бой означало «позабавиться» с неприятелем. Противника «раззадоривали» или «подхлестывали», жестокое сражение именовалось «азартной и препотешной игрой». Все было направлено на сокрытие грязной и печальной реальности, на то, чтобы сделать ее более сносной, более приемлемой. Так претворялись в жизнь аристократические мечтания о хорошей, благородной войне. Но шелк знамен заляпывался ошметками мозгов и плоти, а красивые форменные штаны пропитывались кровью и испражнениями.
Только-только отъехав от Левенхаупта после их стычки по поводу неправильно понятого приказа, Реншёльд повернул обратно. Фельдмаршал принял решение. Очевидно, он сообразил, что его настроение оставляет желать лучшего, а потому, сделав над собой усилие, постарался изобразить доброжелательность. Реншёльд взял генерала за руку и произнес: «Генерал Лейонхювюд, вам следует атаковать противника. Сослужите же Его Величеству еще одну верную службу, а мы с вами давайте помиримся и будем опять добрыми друзьями и братьями». Чувствительный Левенхаупт удивился доброжелательному тону и успел заподозрить, что он объясняется назревающим у фельдмаршала сомнением в победе. Возможно, Реншёльд проявлял подобную любезность к генералу потому, что давал ему задание, которое с большой степенью вероятности было равнозначно посылке его на неизбежную смерть. Как бы то ни было, Левенхаупт тоже ответил вычурной любезностью: «Коль скоро Господь до сего времени был ко мне милостив и всегда возможность давал доказать мою верность Его Величеству, уповаю я на Бога, что он и теперь не оставит меня свой милостью и дозволит впредь быть не менее верным слугой государя». Затем он напрямую спросил фельдмаршала: «Желает ли Его Превосходительство, чтобы я сию минуту на врага войско двинул?» Ответ был краток: «Да, сию минуту». На что Левенхаупт отозвался словами: «В таком случае, с Богом, да будет явлена нам милость Господня». Фельдмаршал уже поскакал направо, в сторону конницы. Левенхаупт отдал приказ. Забили барабаны. Под их глухую, дробную песнь тонкая синяя линия зашевелилась и двинулась вперед, по направлению к растянувшейся перед ними на поляне плотной зеленой стене русской пехоты. Предстояло наступление. Четыре тысячи солдат шли в атаку на двадцать две тысячи. Всем были видны сомкнутые ряды противника и то, насколько далеко их строй растянулся по сравнению со шведами. Многим, если не большинству, из пехотинцев было в эту минуту ясно, что удасться атака не может, что их ждет гибель. Чтобы невзирая на это двигаться вперед, требовалось мужество, огромное мужество. Сам Левенхаупт тоже не питал особых надежд на успех предприятия. Вот как он отзывается о своих солдатах во время данной атаки: «Этих, с позволения сказать, идущих на заклание глупых и несчастных баранов вынужден я был повести против всей вражеской инфантерии».
