— Прежде всего, — Уиттингтон в упор посмотрел на него, — я хотел бы вас поблагодарить.

Габриель передернул плечами, чувствуя неловкость.

— Я пока не добился серьезных успехов.

— Вы приблизили нас к правде. Это больше, чем смогла сделать полиция и частные детективы, которых я нанимал. По крайней мере, теперь нам известно, где таится зло. В Монк-хаусе.

«Зло» неприятно резануло слух Габриеля. Монк-хаус ассоциировался у него с ароматом цветов, смехом, прекрасной музыкой и… теплой дружбой.

— Потрясающие женщины, — промолвил Уиттингтон, не сводя с него пристального взгляда.

Габриель неопределенно кашлянул.

— Кто-то из великих сказал: «Все обманчивое пленит».

— Если не ошибаюсь, Платон.

Что ж, Габриель тоже способен проявить эрудицию.

— Верно, — слабо улыбнулся Уиттингтон.

— Мистер Уиттингтон…

— Просто Уильям.

— Уильям… Простите, но у меня не так много информации, как хотелось бы.

У Габриеля внезапно разболелась голова. Взявшись из ниоткуда, боль запульсировала над глазами.

— Скажите, мой сын жив?

Габриель тяжело вздохнул.

— Сожалею, но… думаю, нет.

— Вы так думаете или уверены в этом?

— Уверен.

В кабинете стало очень тихо. Уиттингтон сидел в кресле совершенно неподвижно. Габриель отвернулся, чтобы не видеть горя в глазах немолодого человека. Его взор скользнул по плавным линиям эркера и задержался на подсвеченной статуе обнаженной женщины в нише садовой стены. По замыслу скульптора длинные кудри кокетливо спускались ей на бедра, едва прикрывая лобок. У нее были полные груди и красивые округлые плечи, но статуя явно повидала виды: мрамор потрескался и кое-где отбился, вместо глаз на лице зияли пустые углубления.

Когда Уиттингтон заговорил, в его голосе слышались горечь и усталость:

— Фрэнки сказала мне, что Роберта, скорее всего, утопили.

— Да. Насколько я понял из выхода в «скачок», он утонул.

— Мой сын был отличным пловцом. Он обожал воду.

— Да, Фрэнки говорила. Но перед смертью с вашим сыном что-то случилось — вероятно, мозговая травма, из-за которой произошел частичный паралич тела. Что конкретно произошло, я не знаю, но, полагаю, именно поэтому он не сумел себя защитить. Я не собираюсь вас обманывать: пока все очень смутно, определенных выводов у меня нет. Единственное, в чем я твердо убежден, — ваш сын мертв. Простите, что не могу сказать вам ничего другого.

Уиттингтон склонил голову.

— Фрэнки пыталась меня подготовить, но я должен был услышать эти слова от вас. Спасибо за откровенность. — Он протянул руку и взял со стола перевернутую фотографию. Габриель краем глаза успел увидеть, что она представляет собой копию карточки, с которой Фрэнки пришла к нему в тот первый раз. Роберт Уиттингтон. Улыбающийся. Живой.

Уильям провел по фотографии большим пальцем. Скорбь в его глазах сменилась решительностью.

— У меня к вам еще один вопрос. Вы сможете выяснить, что произошло?

«Кое о чем лучше не догадываться», — промелькнуло в голове Габриеля. Черт, неужели он произнес эту фразу вслух? Уиттингтон, однако, все понял и без слов.

— По-вашему, не стоит будить лихо?

— Это не так.

Габриель прижал кончики пальцев к точке над переносицей, где засела боль. По ней словно стучали молотком, а в голове вибрировал неприятный звук, слабый, но непрерывный. Как будто… как будто кто-то царапался, пытаясь пробраться внутрь…

— Габриель?

Голос Уиттингтона вывел его из задумчивости. Внезапно он обнаружил, что у него перед глазами все плывет.

— Я буду искать, — твердо сказал Габриель. — Обещаю. Я буду действовать, пока вы сами не захотите прекратить поиски.

— Я не отступлюсь, — произнес Уиттингтон. — До последнего вздоха.

Горькие слова могли бы показаться чересчур пафосными, не знай Габриель, как мало осталось жить его собеседнику. На короткое мгновение ему показалось, что сквозь кожу головы Уиттингтона, как предвещающая смерть голограмма, просвечивает голый череп.

Уильям Уиттингтон открыл рот и сказал что-то еще, но Габриель не расслышал, потому что на долю секунды в его мозгу возник образ паука, а запах мускуса и красного жасмина напомнил…

НЕТ! Он с силой захлопнул внутренний глаз, и на него обрушилась мощная волна боли. От неожиданности Габриель чуть не потерял концентрацию, но затем напрягся еще сильнее, выдавливая непрошеного гостя, который пытался вторгнуться в его разум. Он ощутил в мозгу чудовищный взрыв запаха — все тот же мускус и красный жасмин, — и чужак с почти слышным визгом исчез. Габриель обливался потом, его тошнило.

— Габриель? — Уиттингтон стоял рядом и протягивал ему бокал с водой. — Что с вами? Может быть, вызвать врача?

— Не надо. — Габриель отвел его руку. — Со мной все в порядке. Мне нужно домой.

К горлу опять подкатила тошнота, и он испугался, что его сейчас вырвет на бесценный тавризский ковер. Он глубоко задышал, пытаясь унять рвотные позывы.

— Я скажу Фланнери, чтобы он вызвал такси.

Уиттингтон покинул кабинет, и через несколько секунд из холла донесся его голос. Габриель закрыл глаза. В висках пульсировала мучительная боль, и он не хотел видеть эту комнату, где свет такой слепящий, а вся мебель перекошена. Больше всего Габриелю сейчас хотелось рухнуть в кровать и с головой укрыться одеялом. Он приоткрыл глаза и ужаснулся: на мгновение ему показалось, что Фрэнки, как-то странно вытянувшаяся в длину, сейчас выйдет из тяжелой позолоченной рамы над камином и шагнет к нему. Габриель быстро зажмурился.

Когда подъехало такси, Уиттингтон проводил его до машины. Захлопнув дверцу, он нагнулся к открытому окошку и спросил:

— Вы уверены, что доберетесь сами?

Габриель кивнул и поморщился. Кивать было больно.

— Не волнуйтесь. — Он попытался изобразить улыбку. — Со мной все будет в порядке. — Немного замялся, подыскивая слова. — И я сдержу свое обещание. Буду расследовать гибель вашего сына, пока вы сами меня не остановите. Даю слово.

Уиттингтон отступил назад и поднял руку. То ли это был жест прощания, то ли благодарности, Габриель не разобрал. Машина тронулась с места и уехала, оставив позади высокую худую фигуру.

Он чувствовал себя так, будто его мозг совершенно расплющен — другого слова Габриель подобрать не мог. В голове шумело, словно по ней с размаху ударили тупым предметом.

Он лежал в постели и наблюдал за игрой теней на потолке. Свет уличных фонарей приглушали полузакрытые шторы. Габриель оставил окно открытым, несмотря на довольно свежий ветер. Время от времени его порывы обдавали холодом лицо и голые плечи. Будильник возле кровати отсчитывал секунды, мигая малиновыми цифрами. Часы показывали два часа ночи.

Первое, что Габриель сделал по возвращении домой, — влез в Интернет и открыл дневник. Возможно, хозяйка сделала свежую запись, которая прояснит, что произошло с ним в доме Уиттингтона. Увы, ничего нового. В последний раз Габриель заглядывал в дневник с полчаса назад. Опять ничего. Предыдущая запись создана три дня назад. Значит, таинственная незнакомка не расположена к откровениям.

Габриель снова и снова прокручивал в памяти визит к Уильяму Уиттингтону, особенно тот момент, когда он понял, что другой дальновидящий сканирует его разум. «Скачок» был выполнен очень грамотно. Он начался столь незаметно, что Габриель сперва ничего не почувствовал. Поначалу дальновидящий как бы прощупывал почву, но разведывательная вылазка немедленно превратилась в атаку, едва Габриель попытался вытеснить чужака из своего разума. Тот, кто его сканировал, определенно не хотел убираться.

Габриель мысленно воскресил годы обучения в «Глазе бури», когда он и другие члены группы отрабатывали навыки выхода в «скачок» друг на друге. Иногда испытуемому не говорили, что его сканируют, но Габриель всегда безошибочно распознавал попытку вторжения и без труда ее блокировал. На этот раз, однако, он чуть не упустил признаки чужого вмешательства. Дальновидящий действовал неслышно, как паук, и почти не оставлял следов. Его присутствие выдавал лишь тот самый запах мускуса и красного жасмина. Когда же Габриель наконец сообразил, что происходит, и стал защищаться, это было все равно что попытка захлопнуть дверь перед горной лавиной.