Мелисса Картрайт. Долгие годы Габриель пытался не думать о ней, но она его не отпускала. Образ Мелиссы всегда был рядом, незримо паря в его подсознании.

— По-моему, вся штука в том, что в душе тебе действительно хочется это сделать, — небрежно бросил Исидор.

— О господи, сделать что?

Габриель повернул ключ в замке зажигания. Мотор лениво заурчал, машина в конце концов завелась.

— Помочь. Помочь ей и ее старику найти сына.

— Ошибаешься. Не имею ни малейшего желания связываться. И вообще, я тебе уже сказал, со «скачками» покончено. Дистанционное видение осталось в прошлом.

— Мужчина сказал — мужчина сделал.

Ирония в голосе товарища заставила Габриеля повернуть голову. Глядя на поджатые губы Исидора, он окончательно рассвирепел.

— Да о чем ты, черт побери?

Исидор перешел на нормальный язык.

— Брось, Габриель. Не темни. Думаешь, я поверю, что этот «внутренний глаз» ни капельки не усиливает твои хакерские способности? По правде сказать, теперь мне многое понятно.

— Не там ищешь. — Габриель круто вывернул руль, и лишь благодаря этому маневру «ягуар» чудом не задел сумасшедшего мотоциклиста, явно страдающего манией великого гонщика. — Давай сменим тему, а?

— После нашего разговора я порылся в Сети, — невозмутимо продолжал Исидор. — Ты в курсе, что группа дальновидящих предсказала трагедию одиннадцатого сентября за четыре года до реальных событий? Они даже выложили в Интернете свои каракули с изображением самолета, таранящего пару небоскребов, и написали открытое письмо в ФБР, предупреждая о возможной катастрофе. Естественно, никто не обратил внимания. Фантастика, парень!

Габриель промолчал. Он знал об этом случае, как и о том, что организации дальновидящих по всей стране наперебой стараются вычислить членов «Аль-Каеды» и сдать их правительству. Поговаривали даже, что ЦРУ регулярно консультируется с одной из таких организаций. Габриель, в свою очередь, сильно сомневался в эффективности подобных коммерциализированных компаний. Слишком уж часто они ограничивались весьма туманными заявлениями. В «Глазе бури» Габриеля приучили отметать такие «пророчества» начисто. Да, их группа тоже работала за деньги, но при этом строго придерживалась научных методик, разработанных американскими военными в семидесятые-восьмидесятые годы, и соблюдение регламента контролировалось очень жестко.

— Одного не возьму в толк, — не унимался Исидор. — Насчет Роберта Уиттингтона. Если чувак мертв, как ты можешь увидеть или почуять его, ну или как там это у вас называется? Я имею в виду… раз он уже умер?

— Его мысли в момент смерти могут до сих пор резонировать в пси-пространстве.

— Резонировать в пси-пространстве. Отпадно. Полная абракадабра, но звучит серьезно.

— Рад, что ты проникся.

— И как это устроено? Ты сможешь увидеть все его глазами? Точно определишь момент, когда ему перерезали глотку или тюкнули по голове?

— Тысяча чертей, Исидор, вот уж не подумал бы, что ты любитель чернухи.

— Ладно, извини. Но ты понял, что я хотел сказать? Ты сумеешь прочесть последние мысли Роберта перед самой смертью?

— Да, если получу к ним доступ.

— И узнаешь, кто его пришил.

— Исидор, ради бога, прекрати. Еще не факт, что парень мертв. Может, он сейчас балдеет где-нибудь в Гоа, покуривает гашиш и собирается вступить в секту свами-нараяни.

— В тот вечер ты утверждал другое. Ты сказал, раз Фрэнки совсем не почувствовала Роберта, значит, по всей вероятности, бедняга уже на том свете, так?

Габриель резко остановил «ягуар».

— Тут рядом метро. Выходи. Займись антенной для «Питтипэтс», а завтра поговорим, ладно?

— Ладно, — отозвался Исидор, нимало не смущенный суровым видом и сухим тоном приятеля.

Он легко выскочил из машины и на прощание бодро помахал рукой. В зеркало заднего вида Габриель наблюдал, как долговязая фигура постепенно удалялась от машины и вскоре исчезла в подземном переходе. Тяжело вздохнув, он отпустил педаль сцепления. Исидор, пожалуй, единственный человек, которого он считал своим другом, хоть это и не мешало Габриелю порой испытывать дикое желание его придушить.

Дорога домой заняла еще пятнадцать минут. Оставив автомобиль в подземном гараже, Габриель на лифте поднялся в пентхаус. Обычно он пользовался лестницей, но сегодня просто физически не мог идти пешком. В эти несколько дней любое действие почему-то давалось ему невероятным усилием. Словно в подтверждение худших опасений, Габриель громко чихнул, а в горле у него подозрительно запершило. Черт, только простуды не хватало.

Он открыл парадную дверь и бросил ключи в вазу для фруктов, которую месяц назад приобрел на аукционе «Сотби». Красивая ваза — традиционное искусство Ганы, ручная резьба, но, что называется, покупка под настроение. Скорее всего, он за нее еще и переплатил.

Габриель угрюмо сгреб со стола пачку писем. Почту он не разбирал уже больше недели. Среди писем оказалась — она фотография Роберта Уиттингтона. Вроде бы он не клал ее сюда, но вот, пожалуйста, фото завалялось между счетом от пародонтолога и уведомлением об окончании подписки на журнал «Гурман».

Не сводя глаз с фотографии, Габриель медленно опустился в кресло у окна. У паренька действительно на редкость беззащитное лицо, будто открытое всему, что уготовит судьба; в глазах — ни тени самодовольства или претенциозности. Габриель вспомнил холодную самоуверенность Уиттингтона старшего, легкую ироничную бесстрастность, с которой отец Роберта смотрел на мир. Да, у этих двоих вполне могли быть серьезные трения.

Габриель зевнул и уронил руку на колено, зажав карточку между пальцами. Его вдруг потянуло в сон. Солнечный свет, льющийся из окна, приятно согревал. Интересно, какого цвета глаза у Роберта Уиттингтона? По фотографии не определишь — то ли темно-серые, то ли синие…

Из окна подуло. Льняные занавески взметнулись и захлопали на ветру, но Габриель едва ли это заметил. Он пребывал в смутном состоянии между сном и явью. Его разум открылся, включилось внутреннее зрение.

Какой-то частью мозга он сознавал, что выходит в «скачок», что в путешествие отправляется только дух, а не тело, но, как всегда, полностью отдаваясь «скачку», Габриель быстро терял связь с человеком, который в этот момент сидел в кресле, подставив ноги теплым лучам солнца. Только что он был в кресле — голова слегка запрокинута, конечности расслаблены, немигающие глаза устремлены в потолок, — а в следующую секунду уже стоял в небольшой комнате перед закрытой дверью.

Коснувшись массивной дверной рамы, он обратил внимание на ладонь: узкую, с длинными пальцами и заостренными ногтями. Рука принадлежала мужчине, однако, не Габриелю. Он смотрел чужими глазами. Он вошел в чужой разум.

В это мгновение последняя тонкая ниточка между его собственным сознанием и сознанием реципиента лопнула, и Габриель вступил в мир чужака, растворяясь в его мыслях.

Дверь была обшита толстыми досками, древесина потемнела от времени. На двери висел герб: круг на вершине креста. Рисунок смотрелся на удивление современно и даже чем-то напоминал символ женской сексуальности. Круг и крест располагались внутри распустившейся розы. Символ был хорошо ему знаком, он давно изучил его в мельчайших подробностях. Монада. Он ощутил, как внутри поднимается волна радостного возбуждения.

Дверная ручка отсутствовала, но стоило надавить на дверь, та беззвучно распахнулась. Он перешагнул через порог и очутился в узкой комнате. Потолок уходил в такую высь, что кружилась голова. Вдоль стен тянулись полки, доверху набитые книгами. В тесном помещении пахло старой заплесневелой бумагой и подгнившими кожаными переплетами.

Каким-то образом ему были известны точные размеры комнаты: тридцать восемь шагов в длину, шестнадцать в ширину. Странно, откуда он их знал.

Негромкий звук заставил его прислушаться. Там, над головой, на полке одного из непомерно высоких стеллажей сидел ворон.

Птица была крупной, ее перья отливали иссиня-черным блеском. Несколько секунд они разглядывали друг друга. Ворон поерзал на своей импровизированной жердочке. Тень на стене тоже пошевелилась, будто неприкаянный призрак.