«— А просто дни подсчитать ты не пробовала?»

«— Так и норовите, сир, схватить, что полегче… Да и как же я их подсчитаю, если у меня пальцев нет — загибать? Имейте терпение к слабой женщине… Всё, готово… Итого, у меня получилось примерно четырнадцать дней, плюс-минус трамвайная остановка. Видите, что значит научный подход к проблеме. А подсчитать на пальцах даже Вы не смогли бы — пальцев на руках только десять, не хватило бы…»

«— Есть ещё пальцы на ногах, и тоже десять, вместе с руками вполне достаточно».

«— Абсурд, сир! Где вы видели, чтобы кто-то считал на пальцах ног? Нарушение традиций, а математика этого не терпит. К тому же, они загибаются только все одновременно. Не верите — попытайтесь… Но мы отвлеклись от темы. Так почему вас, всё-таки, удивляет, что спустя четырнадцать дней едущие Вам навстречу люди узнают короля, о котором они уже слышали, да и на монетах насмотрелись на его портрет? Вы забыли, что Ваше инкогнито приказало долго жить ещё в первый наш день в Соргоне! Вас сейчас только слепой не опознает, и то, если Вы будете молчать и затаите дыхание…»

Словесная дуэль короля с Короной, полная взаимных нападок и колкостей, с перерывами растянулась на всю поездку, пока не была прервана докладом одного из солдат:

— Впереди — мост через Искристую, Ваше Величество. Мы уже на границе Раттанара.

— Это тот самый, Бальсар, вашей работы?

— Он, сир. Выглядит неказисто — очень спешили, но за прочность я ручаюсь, - Бальсар явно заливал для скромности — мост был красив, и он знал об этом. - Разве за два дня сделаешь что-нибудь путное?

Короткий зимний день угас больше трёх часов назад, но мост, неказистый Бальсаров мост, был хорошо виден на всю длину. И ни ночь, ни мелкая снежная пыль, всё ещё летящая с неба, не были этому помехой. Король, пребывающий в возбуждённом винными парами состоянии ума, тут же назвал Капе причины такого явления.

«— Во-первых, — пояснил он своей собеседнице, — ночь зимой не может быть абсолютно чёрной, когда на земле лежит снег. Такое белое изобилие ничем не затемнишь, а на фоне снега вполне различимы любые предметы. Во-вторых, рельеф местности — горы и ущелье, а также породы, из которых эти горы состоят, вполне могут вызвать к жизни эффект интерференции у той ничтожной доли фотонов, что сумела достичь земли через тучи…»

«— С чего бы это я так много болтала: мост освещён фонарями, сир. Целых двадцать штук… Будто Вы их не видите!»

«— Я надеялся, что не видишь ты, и, кажется, зря. А как ты их так быстро сосчитала без помощи пальцев и корня из минус единицы?»

«— Я помню с того раза, как была здесь с королём Фирсоффом, сир. Бальсар называл количество фонарей в проекте. Да, Вы и сами должны помнить — девять последних дней жизни Фирсоффа, небось, вызубрили наизусть. Вы хоть понимаете, что теперь будете идти только по его следам? Что закончилась Ваша самостоятельная жизнь?»

«— Что бы мы не делали, мы всегда, Капа, ходим по следам тех, кто был до нас, и нет в этом ничего позорного или постыдного. Мало кому удаётся стать первопроходцем… Преемственность поколений — она в этом и состоит. Не так ли, разлюбезная ты моя?»

А Бальсару король сказал:

— Замечательный мост, мастер, хоть и неказистый. — И прокричал уже для всех, пришпоривая Грома: — Я заночую в Каштановом Лесе, господа, в трактире «У моста»…

Трактир был набит народом, как говорится, под завязку: деревня Каштановый Лес третий раз за неполные два десятка дней принимала у себя раттанарского монарха. По дороге на Аквиннар, на Совет Королей, здесь погостил, из-за упавшего моста, король Фирсофф. Одного этого факта хватило бы для разговоров до начала весны, когда крестьянские хлопоты и заботы разгоняют говорильный клуб, и в трактире остаются только пьяницы и лентяи. Деревенские мудрецы, обсуждая за пенистым пивом это событие (конечно же, не мост — какое им дело до моста, когда и своих дел — по горло), уже начинали сходиться во мнении, что король — мужик ничего, головатый, хотя, наверное, старенький для такой важной работы. Но толком обсосать эту мысль не хватило им времени: гибель королей, в том числе, и Фирсоффа, выдвинула на первый план самый насущный вопрос — что будет дальше, чего теперь ждать глядящему в будущее с неизменным крестьянским оптимизмом земледельцу? То, что лучше не станет, разумелось само собой. Но вот, где ждать ухудшения, и как велико оно будет? — стало единственной темой жарких трактирных дебатов. И опять ненадолго.

Поползли по деревне тревожные слухи, один страшнее другого, и посыпались на крестьян знамения и знаки: перестала доиться корова у старосты — страшно, волк забрался в овчарню к кузнецу и задрал его старую, седую от времени козу, которой самой вот-вот подыхать, а есть не стал, побрезговал — страшно. А тут вдруг петух самого трактирщика Дахрана, в полночь, свалившись во сне с насеста, спросонок закукарекал, и в деревне решили — быть войне. Правда, ещё днём, до петуха, промчался через Каштановый Лес воинский отряд — Илорин спешил на подмогу королю Василию — может быть, поэтому заволновались о грядущих битвах мужики. Но случай с петухом только укрепил зародившиеся у крестьян подозрения. Если бы только петух… Скисло в трактире всё молоко, враз, одномоментно — это уж, точно, было не к добру.

Потом заговорили о баталиях. Военный угар, принесенный мелким торговцем из Скироны, перемутил всю деревню: после двухдневного проживания короля Фирсоффа Каштановый Лес считал себя уже чуть ли не столицей Раттанара, и беды своих королей не отделял больше от горестей собственных. В трактире самые пьяные и самые смелые, объединившись, тут же решили брать дедовы-прадедовы мечи и идти сражаться: обижают в Скироне, де, нашего короля! Он ещё новый, только-только на трон взошедши, а его — сразу бить, и нет, чтоб по человечески, как люди делают — надо же, лысых каких-то подсылают. Вона как уходили батюшку лысые — лежит, бездыханный, в чужом дворце, и некому на скиронцев навести укорот… И чуть было не пошли, и конец бы пришёл Скиронару, но… За малым всё встало: воеводой каждый видел одного только себя, а всех других — не выше звания рядового. Так в ссорах и ругани погибло хорошее дело, и спасся, на этот раз спасся переполненный лысыми злодеями Скиронар…

Учитывая серьёзность происходящего в Соргоне, выставили деревенские мужики посты на дорогах, не для защиты — себе пока угрозы не видели. Информация была нужна, точные сведения. Всех останавливали, кого по силам было, и теребили, расспрашивали, и, напоив, отпускали с извинениями. Таким нелёгким способом узнали о битве за Раттанар, и снова чуть не поднялась деревня — спасать королеву Магду от той же лысой напасти: ишь, куда, мерзкие, забрались. И опять не пошли — передрались, выбирая воеводу.

И быть бы ссорам и дракам в деревне теперь главным зимним развлечением, если бы не пришёл из Скироны печальный обоз с телами погибших. Грустным был второй приезд короля Фирсоффа в Каштановый Лес. В деревне, кроме раттанарцев Брашера, знали всех убитых — их принимали на постой в прошлый раз, и завыла, заплакала дружно деревня. В каждом доме взахлёб рыдали по бывшему своему постояльцу, но, общее, горе объединило рассорившихся воевод, а непререкаемый военный авторитет — капитан Паджеро — и вовсе всех примирил, разъяснив, что идти никуда не нужно. Следует наточить мечи и сидеть, ждать, пока позовёт король, и сам станет у них воеводой.

Присмирели и пьяные, и смелые, насмотревшись на смерть от врага воочию. Но пьяная удаль, уйдя, не оставила в их сердцах пустого места — гнев за убитых заполнил его. Позови сейчас кто-нибудь на битву за правое дело, вся деревня пойдёт, как один, и — горе врагу, перебившему свиту Фирсоффа…

Итак, трактир был переполнен: кроме обычных для зимнего времени посетителей здесь были и маги из школы зодчества. Как оказалось, Бальсар через Илорина дал знать своим подчинённым, что скоро приедет, и любитель раттанарского крепкого Аксуман уже двое суток не покидал трактира, чтобы не пропустить дорогого шефа. С ним беспробудно ждали директора все преподаватели школы. Такой наплыв магической интеллигенции не мог не вызвать у деревенских умников острого желания пообщаться с магистрами «за жизнь», и каждый мужик посчитал своим долгом задать подпившим чародеям пару-тройку вопросов на злободневные темы.