«Должно быть, мы очень смешно выглядим со стороны, для собравшихся в круг людей, — проскользнула у лейтенанта мысль. — Поединок — обхохочешься!»

Широкая улыбка раздвинула губы Яктука в ответ на весёлые мысли, но измазанное кровью лицо исказило её в гримасу, открыв барону белые зубы лейтенанта в издевательском оскале. Фехер оскорблено дёрнулся и резво шагнул вперёд с низким прогибом, стараясь достать Яктука по наколенникам.

— Два! — сказал он, подрубив лейтенанту левую ногу.

Яктук пошатнулся и с трудом удержался на раненой ноге. «Повезло, что она не была опорной», — подумал он и сосредоточился на защите. Потеря подвижности сразу поставила его в проигрышное положение, и Фехер ринулся в атаку, стремясь добить противника. Он чередовал уколы с рубящими ударами, нападая, казалось, одновременно со всех сторон. Голова, корпус, ноги. Ноги, корпус, голова. Яктук отчаянно защищался, но было уже заметно, что он начал уставать и потому запаздывал в защите.

— Три! — барон нанёс мощный удар, сверху, в голову лейтенанта, сразу после ложной атаки в левый бок. Яктук не успел подставить свой меч и попытался защититься левой рукой. Добротная кольчужная рукавица выдержала — меч её не разрубил. Но вот рука… Человеческая кость оказалась слишком хрупкой для такого испытания, и хруст лейтенантовой кости, казалось, было слышно каждому в обширном особняке барона Фехера: левая рука Яктука ниже локтя повисла безжизненной плетью.

После этого на Яктука обрушился ураган из железа: его совершенно не было видно из-за мелькающего баронова меча. Удивительным было не то, что барон атаковал, и атаковал так долго. Удивительным было, что лейтенант всё ещё держался. И вдруг — всё, ураган стих. Сражение закончилось. Барон, выронив меч, сполз по Яктуку, и замер, опустившись на колени. Лейтенант отступил в сторону, и всем стало видно разрубленное лицо Фехера. Рана шла наискосок через всё лицо, разделяя его на две неравные части, на одной из которых остался почти весь лоб, левый глаз и верхняя половина носа. На второй — правый глаз, низ носа с окровавленными ноздрями и перекошенный болью рот.

Лейтенант отковылял ещё дальше, давая понять, что добивать Фехера не намерен. Он молча указал Сабаху на раненого врага: лечи, мол. Барон с трудом раскрыл искривленный рот:

— Добей, Яктук! Не унижай меня позором плена!

Лейтенант в ответ только покачал головой.

Барон встал с колен без посторонней помощи, хотя рана его болела нестерпимо. Но душевная боль часто бывает сильнее телесной. Пошатываясь, Фехер некоторое время постоял среди обступивших его солдат и вдруг, резким движением, выхватил у одного из них кинжал из поясных ножен и коротким взмахом распорол себе горло.

Яктук тяжело опёрся на руку сержанта Хобарта, чувствуя, что силы покидают его. Прежде чем отдаться в целительные руки мага-лекаря Сабаха, он попытался отсалютовать мечом поверженному противнику, который, может быть, и не заслуживал уважения сам, но сумел умереть с достоинством.

— И зачем это командор прислал тебя, Довер? Неужто я сам не в состоянии достойно встретить короля? — старый капитан, командир роты Разящего, обиженно поджал губы. — Я прослужил достаточно долго, чтобы знать, как встречают королей!

Капитан только что приехал из штаба Тусона в сильном волнении: опасения командора он не принял всерьёз и был раздосадован и огорчён за командира. Тяжело наблюдать за безумием человека, от которого зависит твоя дальнейшая служба, и которого привык считать чуть ли не идеалом толкового офицера. А слова Тусона ни о чём другом и не могли свидетельствовать. Командор явно был не в себе. Оттого-то присутствие оруженосца Тусона в расположении роты, не вызывавшее у капитана раньше возражений, теперь раздражало, и хотелось услать его куда-нибудь подальше, лишь бы с глаз долой.

— Найди себе место где-нибудь в сторонке и не путайся под ногами. Видишь — я занят!

— Я не буду вам мешать, господин капитан, — Довер понимающе кивнул ротному. — Поищу удобное для обзора местечко внизу, в толпе.

Он и раньше хотел пристроиться на подножии фонарного столба, откуда мог бы, возвышаясь над головами праздных зрителей, хорошо рассмотреть и въезд Василия в Раттанар, да и самого Василия тоже. С приворотных башен смотреть было и далеко, и неудобно: чтобы увидеть проём ворот, нужно было пролезать между зубцами башни и свешиваться вниз, цепляясь за холодный и гладкий камень.

Долго так не провисишь, особенно сейчас: в перчатках не удержишься, а голые руки быстро закоченеют на морозе. Если и не свалишься на головы стоящих внизу зрителей, всё равно, самого интересного, как раз, и не увидишь. Фонарный столб — другое дело. Становись на опору и, охватив рукой столб, смотри, сколько влезет. А главное, близко к дороге, где ехать королю.

Недовольство капитана развязало Доверу руки: сам бы он ни за что не осмелился покинуть башню, считая необходимым находиться около ротного. Как-никак, а он здесь представляет командора, и вести должен себя соответственно.

Оруженосец, на всякий случай, заскочил на смотровую площадку башни — глянуть на окрестности, убедился, что под затянутым тучами ночным небом дорога на Скирону почти не просматривается (видно чуть дальше подъёмного моста) и сбежал по лестнице вниз, к воротам.

У ворот оказалось — не протолкнуться: народом были запружены и улица, и выбегающие на неё переулки, и лишь небольшой пятачок перед открытыми настежь воротами оставался свободным от горожан, вытесненных за шлагбаум солдатами роты Разящего. Не помогли ни перегороженные рогатками улицы, ни строжайшая пропускная система: раттанарцы целыми семьями, как ни в чём, ни бывало, стекались к Скиронским воротам. Причём, многие с оружием и в доспехах, что свидетельствовало об их самовольной отлучке со своих постов. Что на это скажешь? Небитые люди всегда беспечны…

На фонарных столбах гроздьями висели мальчишки, и Довер понял, что сюда он уже опоздал: лучшие зрительские места заняты, и без драки желаемого не получить. Приходилось устраиваться иначе. Форма божьего войска оказалась, как нельзя, кстати: оруженосец просто стал среди солдат оцепления, которое капитан выстраивал вдоль дороги, расчищая проезд королю и его свите. Чтобы не мозолить ротному глаза, Довер пристроился подальше от ворот. Конечно, со столба обзор был намного лучше, но и здесь, в первом ряду, у самой дороги, тоже неплохо.

Многим вокруг достались места намного худшие, и вряд ли кто-нибудь из дышавших в затылок Доверу людей отказался бы поменяться с ним местами, предложи оруженосец подобный обмен.

Капитан всё ещё хлопотал у ворот, выравнивая ряды полусотни, которой он определил роль почётного караула, когда с башни пискнул сигнальный свисток, и прокричали:

— Едет! Едет! Король едет!

На дороге, идущей в Раттанар от крепостных башен далёкой Скироны, словно рой светлячков, засветились огоньки факелов в руках у едущих перед плотной тёмной массой всадников. Некоторые, кроме факелов, держали раттанарские флаги, на которых медведь мирного времени пожирал свою нескончаемую малину или такой же нескончаемый мёд из поставленного между лап лукошка.

Рой светлячков приближался со скоростью бегущего человека, и вскоре наблюдатель на башне смог различить длинную вереницу пехоты, тёмной лентой стремящейся за всадниками. Удивление вызывало отсутствие света над пехотинцами: ни одного факела, несмотря на скорость, с какой они двигались. Наблюдатель собрался, было, доложить об этом капитану, но не успел: капитан там, внизу, отдал приказ опустить подъёмный мост и открыть шлагбаум, и замер впереди почётного караула, подняв меч для салюта приближающемуся королю. Наблюдатель не рискнул беспокоить командира в такой торжественный момент, и, пожав плечами собственному удивлению, вернулся на наблюдательный пост.

Колонна приближалась, и удивление от количества бегущей за всадниками пехоты («Тысяч пять, пожалуй, а то — и все десять») оказалось для наблюдателя сильнее, и он и думать забыл об отсутствии света у пеших солдат, отчего никак не удавалось разглядеть ни надетую на них форму, ни детали вооружения и доспехов. Ночь надёжно скрывала от наблюдателя внешний вид приближающейся армии, и, занятый поисками в колонне короля, наблюдатель завидовал сейчас глазам кошки, для которых в ночи почти не существует тайн.