Литмир - Электронная Библиотека
A
A

«Интересно, – подумала я невольно, – почему Збышек не женился на Гиге? Что это – полный разрыв или временная отсрочка?» Но тут же решила ни о чем его не спрашивать.

Когда я вернулась в комнату, Иоланта вовсю кокетничала со Збышеком.

– Она пользуется невероятным успехом, – рассказывала пани Куницкая. – Мать отослала ее во Вроцлав, чтобы она ненароком не выскочила замуж.

Иоланта рассказывала о каком-то Толеке, о том, что она не менее трех раз в неделю ходит на танцы.

– Теперь никто не смотрит: пост или не пост, – говорила она. – Люди веселятся, наверстывают упущенное за войну.

Наконец-то. Пани Куницкая с испугом взглянула на часы, вскочила и начала прощаться.

– Ой, пора идти! Я так увлеклась разговором, что совсем забыла: мне нужно зайти еще к одной знакомой. Пошли, Иоланта, а то я опаздываю.

Збышек тоже поднялся, с минуту постоял в нерешительности, но затем оделся.

– Ты будешь дома завтра вечером? – спросил он.

– Нет. Я теперь занята всю неделю.

– Вот как? На неделю вперед назначила свидания?

– Не на неделю, а на год. Я теперь по вечерам дома не бываю. Кстати, с чем тебя на этот раз поздравить: с тем, что твоя свадьба еще не состоялась, или с тем, что она скоро состоится?

– Один ноль в твою пользу. Мне нечего ответить. Спокойной ночи.

Что будет завтра? Вызовут ли меня на допрос в милицию? Может быть, надо рассказать отцу? Должна ли я вообще предпринимать что-нибудь?

– Ты уже ложишься, мама? Подожди. Я хочу кое-что тебе рассказать. Это очень неприятно, но ничего не поделаешь. Ирек написал на меня донос, будто я во время оккупации сотрудничала с немцами, а после войны – с ВИНом. Сегодня мне предъявили такие обвинения. Что будет завтра, не знаю. Не могу думать. У меня голова разрывается. Я мечтала, чтобы эти гости поскорее ушли. Что надо делать в таких случаях? Как себя вести?

– Ирек?! Быть не может! А Стефана нет. И приедет не раньше воскресенья. Он бы что-нибудь посоветовал. Ну скажи, как можно тебя обвинять в сотрудничестве с немцами? Ведь во время оккупации ты была ребенком! Это неслыханно! Как можно?! Что нам делать теперь? – обрушила на меня мама град вопросов. – Повтори еще раз, что он сказал. Такой, казалось бы, хороший парень! Ты уверена, что это именно он?

– Сказали, что поступило заявление, будто я выдавала себя за немку и сотрудничала с ВИНом. Потом добавили, что один товарищ стрелялся из-за меня. Я сразу подумала об Иреке, мама. Это мог сделать только он.

Мама в отчаянии всплеснула руками.

В эту ночь я учила математику до рассвета и с таким остервенением, словно от этого зависела моя жизнь.

На работу я пришла, как обычно. Увидев меня, все замолчали. Потом в течение дня ко мне то и дело под разными предлогами забегали люди. Одни просто из любопытства – посмотреть, какая я. Другие, чтобы выразить сочувствие. Кое-кто пытался вовлечь меня в разговор, но безуспешно. Я решила молчать.

В двенадцать меня вызвали на бюро. Я пошла, не зная, как мне держать себя и что говорить.

Мне предложили сесть и стали задавать вопросы, на которые я отвечала чисто механически. Затем велели выйти и ждать. Я вернулась к себе в комнату и попыталась осмыслить вопросы членов бюро и свои ответы, но не могла сосредоточиться. Сидя за своим столом, я бездумно наблюдала, как вьется дымок от брошенной в пепельницу тлеющей сигареты. У него был приятный, теплый и сизый цвет.

– Товарищ Дубинская, прошу вас!

Мне снова предложили сесть. Но теперь я догадалась по их лицам, что решение принято и оно в мою пользу.

– Объясните нам еще раз, почему вы вступили в партию? – мягко спросил секретарь.

– Потому что задачи и цели партии мне очень близки, и мне казалось, что мое место именно в ее рядах. И еще одно, – добавила я, помедлив: – В Свиднице мне привелось видеть, как гибли члены партии. Одного я знала лично. Он часто беседовал со мной. Это был по-настоящему идейный человек. И мне казалось, что мой долг – встать в ряды партии вместо него.

– Бюро решило ваше дело прекратить. Мы пришли к выводу, что жалоба, поданная в райком, не может служить основанием для исключения вас из партии и даже для взыскания. Мы напишем об этом в райком и убеждены, что там с нами согласятся. Ведь мы вас лучше знаем, чем они. Очень хорошо, что вы учитесь. Продолжайте. Партии нужны квалифицированные специалисты. А теперь с вами еще побеседует товарищ Фронтчак.

Когда мы с Фронтчаком остались одни, он посмотрел на меня с таким пониманием, словно читал мои мысли.

– Я знаю, о чем вы думаете. Такая история никого не может воодушевить. И вы, вероятно, спрашиваете себя, как быть дальше. Не бросить ли все к черту? Я угадал?

– Угадали. Вчера я решила, что как только мое дело так или иначе выяснится, я верну свой партбилет. Ведь во всей этой истории нет ни единого слова правды. Вчера я была до того потрясена, что вообще ничего не соображала. А теперь не перестаю удивляться. Знаете, до войны у нас был сосед-коммунист. Он годами сидел в тюрьме. Семья бедствовала ужасно. Жили они в подвале, мебели никакой, одни голые стены. А они улыбались. Словно верили, что непременно придут лучшие времена. В Кальварии, где мы жили во время войны, я тоже насмотрелась на разных людей. Одни в оккупацию разбогатели и тут же забыли о своем происхождении, к беднякам стали относиться с величайшим презрением. По-моему, задача партии в том, чтобы даже самым бедным дать возможность выйти в люди. Бесплатные школы – большой шаг в этом направлении. Аграрная реформа тоже.

В партии должны царить искренность и правдивость. Ее идеи слишком прекрасны, чтобы их осквернять мелочными личными счетами. А между тем смотрите, что творится! Что будет дальше? Что делать?

Наш секретарь не должен был допускать того, что произошло вчера! – Я дала волю своему возмущению и уже не пыталась сдерживаться, – Он своими речами может опошлить любую идею. Ему не веришь даже тогда, когда он прав. А председатель месткома?! Постоянно щеголяет своим пролетарским происхождением и противопоставляет рабочих всем остальным людям. Всюду ему мерещатся враги. Разве это правильно, скажите?

– Ну, пошла-поехала! Погоди! Не забывай, что ты говоришь о конкретных людях, а не о партийцах вообще. И не о самой партии.

– Но они олицетворяют партию в глазах рядовых ее членов. И на них партия опирается в своей работе. Если положение не изменится, нас погубят доносы и склоки.

– Вы ведь знаете и других, настоящих коммунистов.

– Да, и именно поэтому меня так потрясло вчерашнее собрание. Разве можно такие прекрасные идеи воплощать в жизнь в атмосфере страха, лжи и доносов?

– Сколько вам лет, Дубинская? – спокойно спросил Фронтчак.

– Девятнадцать. Я же вчера сказала.

– Ответить вам нелегко. Но хорошо, что вы прямо высказали свои сомнения. Сам я уже давно в партии. Сначала во Франции, потом здесь. Искренность я ценю. У Французской компартии тоже были свои недостатки, но то была борющаяся партия. Наша же Польская рабочая партия – одновременно борющаяся и правящая. В этом все дело. Те, кто состоял в партии во время войны, несомненно, идейные люди. А теперь всяко бывает. Те, бывало, отказывались от личного счастья, жертвовали ради идеи свободой и даже жизнью. Теперь же к нам приходят и такие, кто рвется к власти, стремится сделать карьеру. Эти способны на все, ничем не брезгуют, лишь бы добиться своего. Вот и спрашивается, как быть: оставаться и терпеть разные несправедливости или же махнуть на все это рукой? Но если уйдут те, кто пришел в партию по идейным побуждениям, то что же получится? Останутся одни карьеристы. Поверьте, товарищ Дубинская, то, что я скажу, не просто фраза: классовая борьба продолжается, И партию она не минует. Это борьба за подлинное лицо партии. И продлится она не день и не месяц, а возможно, годы. Но в конце концов победим мы. Запомните: уйти – значит сложить оружие! Нужно остаться и бороться со злом.

– Со вчерашнего дня я чувствую себя совершенно разбитой. Это случилось так внезапно. У меня словно почва ушла из-под ног.

66
{"b":"106941","o":1}