Фронтчак, которого я встретила в коридоре, остановил меня со словами:

– Вот видите, как бывает. Всегда говорят: кто-кто, а уж кладовщик наверняка ворует! А что оказалось? Эти жулики прекрасно справились без кладовщика. Брали прямо из вагонов. Начальник стройки уже сидит. Он сразу признался, что строит себе дом в Венгерской Горке. Я был на этой стройке сегодня утром. Все опечатано, не только контора и склады, но даже паккамеры. А народ, как всегда, шутит. Когда милиция уже все опечатала, кто-то напомнил, что забыли про уборную. Да, сами того не ведая, вы стали перстом правосудия.

Я уже собралась уходить, но он задержал меня и добавил вполголоса:

– Вы помните наш разговор? Так вот, секретарь тоже замешан в этой истории. Посмотрим, как он будет защищаться.

Два дня никто не работал. Всех занимало одно: кто сколько украл? Успокоились лишь тогда, когда милиция закончила следствие. Теперь, когда уже не оставалось никаких тайн, люди вернулись к своим повседневным занятиям.

В городе появились новые красочные афиши. Близился день объединения двух братских партий: ППР и ППС.[27]

У нас на работе состоялось собрание, на котором обсуждали проект нового общего устава, а потом еще одно – посвященное отдельным новым положениям этого устава. К моменту объединения, которое назначили на 15 декабря 1948 года, у братских партий должно было быть общее руководство. Уже ранее районные, городские и областные конференции избрали делегатов на объединительный съезд.

Первое собрание, посвященное уставу, прошло спокойно. Длинная и обстоятельная речь секретаря, ответы на вопросы – вот и все.

Следующее собрание проходило уже совсем иначе. Речь шла о внутрипартийной демократии. О том, что каждая резолюция должна приниматься большинством голосов. Что решающее слово имеет коллектив. Я поняла, что происходит демократизация партии, и это мне понравилось. Сама идея объединения обеих партий тоже казалась мне правильной. Убеждали доводы секретаря, который сказал так:

– Если в стране, которая стоит перед столь серьезными задачами восстановления и строительства, существуют две партии со схожей программой и идеологией, то они должны объединиться хотя бы для того, чтобы избежать возможных споров и трений по второстепенным вопросам. В единстве наша сила! – вот лозунг, не новый, правда, но в высшей степени актуальный в современной обстановке…

Перед началом прений по докладу по предложению кого-то из присутствующих один из членов бюро рассказал собранию о результатах расследования дела о хищениях, напомнив вкратце, как все обнаружилось и какие материальные потери понес трест.

В перерыве ко мне подошел член бюро.

– Будьте осторожны, Дубинская, – сказал он с улыбкой. – Еще парочка таких балансов, и с вами постараются расправиться.

Я возмутилась.

– Что вы говорите?! Этот баланс ничего не решал, он только ускорил развязку. Милая шуточка, нечего сказать…

– Шутки шутками, но давайте подумаем, кому на руку такие разоблачения? Уж, конечно не управляющему трестом, ведь эта история ставит под сомнение порядки, существующие в его организации. И не главбуху: он теперь каждую бумажку сквозь увеличительное стекло изучает, прежде чем подписать. Вы тут, разумеется, ни при чем, но знать об этом вам не мешает.

После перерыва секретарь несколько минут безуспешно призывал собравшихся высказаться, а так как желающих не нашлось, начал сам разъяснять вопросы внутрипартийной демократии, свободы критики и самокритики и другие важнейшие положения нового устава. Говорил он много и несвязно, явно волновался, то и дело обрывал фразы на полуслове. Особое внимание уделил вопросу о необходимости внедрения критики и самокритики внутри каждой партийной организации. Когда он кончил и сел, не скрывая усталости, слова попросило сразу человек пятнадцать. Первым высказался один из членов бюро.

– Если нам вскоре предстоит вступить в объединенную партию, то следует хорошенько присмотреться друг к другу. Я не собираюсь указывать на какие-либо ошибки, а хочу поговорить о четкости в нашей работе, о дисциплине. Сегодняшнее собрание началось с двадцатиминутным опозданием. Давайте, товарищи, подсчитаем, во сколько это обошлось государству.

Для подкрепления своих доводов он достал маленький синий блокнотик, полистал его и стал перечислять фамилии, количество опозданий и потерянных часов. Он точно подсчитал, сколько стоит каждый час рабочего времени и каковы общие потери. Все это звучало убедительно.

– Тот, кто опаздывает, не уважает ни себя, ни других, – сказал он в заключение. – Таким образом, речь идет также о взаимоуважении. Я предлагаю, чтобы каждый из нас продумал это и сделал выводы. Надеюсь, что в нашей новой объединенной организации нам не придется то и дело говорить о дисциплине.

Внезапно вскочил с места наш председатель месткома Влашик и, не попросив слова, закричал:

– И это вы называете критикой! А выводы где? Без выводов вся ваша критика ни черта не стоит. Если вы называете фамилию, надо сразу сказать что к чему! Вот у Глиняка шесть опозданий. Я знаю, что это значит! Глиняк на всю народную Польшу плевать хотел! А к рабочим он относится просто издевательски! Мне он, знаете, что сказал? «Товарищ председатель, вам бы следовало добиться от профсоюза дотации на парикмахерскую и бриться каждый день». Я рабочий человек, я готов жизнь отдать за социализм, я боролся и буду бороться, а Глиняку, видите ли, моя борода не нравится! А товарищ Скичас тоже позор рабочего класса. В партию он только для проформы вступил! Его давно выгнать пора. Тоже мне барин. В день рождения товарища Сталина не явился на митинг – жена у него, видите ли, заболела. Кто этому поверит?..

Влашик продолжал выкрикивать оскорбления. Несколько человек встали. К тому времени, как он успел облить грязью, по меньшей мере, треть членов нашей организации, кто-то из рабочих подошел к нему и насильно усадил обратно на место. Собрание кипело от возмущения. Все говорили хором. Когда волнение немного улеглось, слово взял всеми уважаемый мастер-строитель.

– Товарищ Влашик злоупотребил сегодня нашим терпением. Он понял критику, как возможность безнаказанно оскорблять людей. Не то делаете, товарищ Влашик. И нечего на меня кивать, я вас не боюсь. Гляньте на мои руки – вот мой документ. По ним видно мое классовое происхождение. Меня уже давно коробило от речей Влашика. Но я все думал: ведь он рабочий, наверно, хочет, как лучше, только выразить не умеет. Теперь мне ясно! никакой он не рабочий, а склочник и скандалист. Кричать умеет, а до рабочего человека ему дела нет. Уже декабрь на дворе, а спецодежда не выдана, стройки к зиме не подготовлены. Куда смотрит местком?..

– Вам кажется, что на стройках свет клином сошелся! – крикнул Влашик.

– Вот видите, – продолжал мастер. – Мы и вы. Мы – местком и вы – рабочие, которым кажется, что на стройке свет клином сошелся. Так говорит Влашик. Одумайтесь, Влашик, а то как бы вы не оказались вообще вне всякого класса. Предупреждаю вас. Перестаньте разглагольствовать о том, кто враг народной Польши, и займитесь лучше своим прямым делом. Вот моя критика в адрес товарища Влашика.

Вслед за мастером поднялся другой товарищ; явно нервничая и ежеминутно поправляя сползающее пенсне, он сказал:

– Мне добавить особенно нечего. Хотелось бы только знать, с какой стати секретарь терпит такие выходки, как сегодняшнее выступление Влашика? Слова он не просил, говорить ему никто не разрешал. Что это такое? Следите за прениями, товарищ секретарь, и, когда нужно, лишайте слова. Выступление Влашика – никакая не критика, а простое хулиганство!

Поток выступлений полился безудержно, как горная речка во время половодья. Влашик сидел недалеко от меня, понурив голову, и только бормотал что-то себе под нос.

Возбуждение росло. Очередной выступающий, тихий, скромный работник снабжения, сказал: