Я прошла мимо, будто его не существовало. Но Иренеуш не сдавался. Он шел со мной рядом и говорил, говорил, говорил… Как будто отвечал у доски вызубренный урок.

Так мы дошли до моего дома. Я не проронила ни звука. У самого подъезда он схватил меня за руку и воскликнул:

– Еще одно слово! Вполне возможно, что ты беременна. Если ты сейчас же со мной не помиришься, я откажусь признать ребенка.

Я помчалась вверх по лестнице. Я беременна! Ну конечно! Отсюда и тошнота и головокружение.

Что делать? Я крадучись проскользнула мимо своей двери и побежала на четвертый этаж к пани Дзюне. На мои звонки никто не вышел. Ах да! Пани Дзюня уехала к Люцине, а Ирена, видимо, еще не пришла с работы. Я бросилась к себе. Схватила первый попавшийся чемодан. Швырнула туда кое-какие мелочи, полотенце, мыло. Скорей, пока не вернулась мама.

Только свернув за угол, я немного замедлила шаги. Куда идти? Все равно куда, лишь бы подальше от дома. И я пошла к Грюнвальдскому мосту. Неужели мне не осталось ничего другого, кроме как утопиться в Одре? Меня терзал стыд и в то же время душила ярость при мысли об этом мерзавце.

Нет, я не стану кончать жизнь самоубийством! Никто не должен знать, что я пережила. Буду жить всем назло! Но куда, к кому обратиться за помощью? Отца и пани Дзюни нет во Вроцлаве…

И вдруг меня осенило: Збышек! Он живет на одной улице с маминой знакомой гадалкой. Мы как-то встретили его там, и он показал нам свой дом. Я отыскала эту улицу и помчалась к нему, как будто нельзя было терять ни секунды. На стук в дверь долго никто не отвечал, наконец, послышались шаги и на пороге появился Збышек.

– Пресвятая богородица! Кого угодно мог ожидать, но только не тебя. Что случилось?

Я старалась говорить спокойно. Збышек слушал, не перебивая, только один раз засмеялся. Меня так и передернуло. Когда я кончила, он ничего не сказал.

– Посоветуй мне что-нибудь. Я больше так не могу. Пойми, он страшен.

– Не можешь, бедняжка. А ты не горюй. Не ты первая выходишь за нелюбимого. К счастью, есть еще друзья, которые могут тебя утешить. Я первый предлагаю свои услуги.

С этими словами Збышек подошел и наклонился ко мне. И тут я поняла: он был пьян, мертвецки пьян.

Я вскочила, дала ему пощечину и убежала.

Я долго бежала, куда глаза глядят. Мне казалось, что Збышек гонится за мной. Но и замедлив немного шаги, я продолжала идти, не разбирая дороги, не задумываясь над тем, куда и зачем иду. Кто-то меня окликнул, и я снова бросилась бежать, но вдруг сообразила, что голос-то женский. Тогда я остановилась.

– Подождите, не убегайте! Вы не знаете, где Трамвайная улица? Я подошла к незнакомке и долго молча смотрела на нее, не понимая, о чем она спрашивает.

– Увы, я и сама не знаю, куда попала. Всего раз была в этом районе. К сожалению, ничем не могу вам помочь.

Все-таки я немного успокоилась – настолько, чтобы сообразить, что возвращаться нужно той же дорогой. Женщина решила пойти на вокзал и сидеть там до утра. Мы пошли вместе.

Ведь Збышек был пьян. Зачем же я рассказала ему обо всем, даже о том, чего никто, кроме меня, не знает? Интересно, мучили бы его угрызения совести, если бы я покончила с собой? Но я не стану этого делать. Решено.

Мы шагали молча. Я пыталась вспомнить, что делала от сумерек до поздней ночи. На Грюнвальдской площади моя спутница призналась, что мой вид ее испугал.

– У вас было такое лицо, что всякому стало бы страшно.

– Я пойду с вами на вокзал. Времени у меня много. Не бойтесь. Мне еще хуже, чем вам, хотя в этом городе есть дом, куда я могу в любую минуту вернуться.

На вокзале было темно и грязно. Во всех углах, на скамейках и прямо на полу спали люди. Время от времени дежурная сонным голосом объявляла по радио о прибытии и отправлении поездов. Мы устроились в уголке возле камеры хранения. Я постепенно успокаивалась. Я настолько устала, что, кажется, даже задремала. Но только на минутку. Открыв глаза, я увидела троих мужчин в сопровождении милиционера. Они расхаживали среди скамеек, заглядывая в лица спящих, словно кого-то искали. Один из них, в светлом габардиновом пальто, был похож на Иренеуша.

– До свидания! – бросила я своей соседке и вскочила. Надо бежать. Иренеуш на все способен, он даже здесь может меня отыскать.

Навстречу мне на дорогу выбежала пани Дзюня. Видимо, она только что встала – пальто у нее было накинуто прямо на ночную рубашку. Обнимая меня, она затараторила:

– Дорогая ты моя! Что с тобой? Что у тебя за вид? Откуда ты взялась? Люцина! Вставай, Катажина приехала. Почему ты так ужасно выглядишь? Ты, наверно, больна.

Мы вошли в дом. Я послушно следовала за пани Дзюней. А она все не могла успокоиться.

– Люцина! Спустишься ты когда-нибудь или нет?! Катажина приехала. По-моему, она больна. Разбуди мужа, Люцина!

Наверху хлопнула дверь, заскрипели под ногами ступеньки, и передо мной появилась румяная со сна Люцина.

– Как я рада, что ты приехала. Мы очень волновались. Что случилось? Ну ладно, ладно, не буду ни о чем расспрашивать.

Мы бредем по горным тропкам. Пахнет свежескошенным сеном. В левой руке у меня букет полевых цветов. Рядом со мной юноша. Я не знаю, кто это, может быть, Мариан. Нужно ему сказать, чтобы не прятался. Хотя нет, это Витек, только почему он молчит? И разве это горы, это же аллея рододендронов.

Я лежала с закрытыми глазами, не сознавая, где я и почему лежу. Да и не все ли это равно? Лишь бы сон не прерывался, лишь бы снова очутиться в Свебодзицах, в аллее рододендронов.

Почему легко и приятно себя чувствуешь только во сне? Я медленно возвращалась к действительности. Ничего не поделаешь, надо открыть глаза, встать и прожить сегодняшний день, и завтрашний, и еще много дней…

«Такие ребята, как во сне, на меня и глядеть не захотят, – думала я. – Я человек пропащий. Но почему?! Видимо, на этот вопрос мне никогда не найти ответа». Я села на постели. В приоткрытую дверь тут же проскользнула пани Дзюня.

– Проснулась наконец? Как ты себя чувствуешь? Люцина хотела вызвать врача, но Юзек посоветовал подождать, пока ты не проснешься. Ты мне только одно скажи: врач нужен?

– Нет в мире такого врача, который мог бы меня вылечить. Мне жить не хочется!

– Не говори глупостей, тебе ведь всего восемнадцать лет. Все образуется. Увидишь!

Я накинула Люцинин халат и спустилась вниз. Я делала все, что мне говорили: пила и ела, вставала, снова садилась. Курила одну сигарету за другой. Никто меня ни о чем не спрашивал.

Вечером, после ужина, я сама обо всем рассказала, стараясь говорить как можно сдержаннее. Люцина была в положении, и мне не хотелось ее волновать.

– Да не тревожься ты обо мне, выкладывай все, как есть. Забыла, что я три года воевала? Мне много чего пришлось повидать. А тебе необходимо выговориться, чтобы легче стало на душе.

– Я и так все рассказала. На себя я махнула рукой, от жизни мне больше ждать нечего. Ничто уже меня не может спасти.

– Ради бога, не преувеличивай. Сейчас у тебя одна забота: как быть с ребенком? Ты рожать собираешься? – деловито осведомилась Люцина.

– Не будет никакого ребенка, это была ложная тревога. Хоть тут он просчитался!

– Все равно это ужасно. Хорошо, что нет Юзека, а то такого натворил бы сгоряча… Одно помни: ты ни в коем случае не должна выходить за Иренеуша!

– Еще бы! Ни за какие блага на свете! Он мне отвратителен. Поступил как подлец и думает, что у меня не осталось иного выхода, кроме замужества. Хуже того: мне и самой так казалось. До чего ж глубоко все-таки сидит в человеке Кальвария! Теперь-то я знаю, что не должна была позволить так себя запугать, что нужно было…

– Что поделаешь, – перебила меня Люцина. – Ты же сама всегда говорила: над разлитым молоком не плачут! Докажи теперь это на деле. Постарайся забыть обо всем. Пока совсем не придешь в себя, поживешь у нас. Во Вроцлав вернуться тебе, конечно, придется, но одну мы тебя не отпустим, поедешь с Юзеком и пани Дзюней. Все обойдется.