— Насчет упрощения я согласен. Алкоголь вообще все упрощает. Если пить помногу, то можно так упроститься…

Они помолчали, завороженные снежными спиралями. Коша заметила, что Роня пытается сделать какой-то выбор, но то ли не решается сказать, то ли не знает, какие найти слова.

— У тебя что-то случилось? — решила Коша ему помочь.

Роня решился:

— Знаешь… На самом деле я просто отсюда хочу уехать. Ко мне мужик вчера приходил из какой-то конторы. Откуда-то они знают про меня такое, чего я никому не говорил. Сказал, что я им подхожу. И что у меня есть пара недель подумать. Вот я и хочу уехать и подумать.

— А что они такое знают? — обеспокоилась Коша.

Роня рассеянно махнул рукой:

— Да… По-моему, это КГБ. Помнишь тебе Зыскин про институт Снов говорил?

— Ну…

— Мне кажется что это что-то типа того.

— Ну и что? — Коша оживилась. — Это же прикольно! Соглашайся!

Роня вздохнул:

— Глупая.

— Почему?

— Во-первых — это только предположение. — Роня поежился. — Во-вторых, даже если это так — тайна и ответственность. Тайна обременяет. Влезу — а назад не так просто… Я — широ. Я говорил тебе уже. Кстати! Как твои занятия с мечом?

Коша усмехнулась:

— С каким к черту мечом? Я из такой колбасы еле выпуталась… Если еще выпуталась.

— Из какой?

— Да… — Коша махнула рукой. — Не хочется вспоминать.

— Вот и поговорили… — усмехнулся Роня.

У Коши шевельнулась в голове неуверенная мысль. Известное лицо с неподвижным сосущим взглядом вспыхнуло перед мысленным взором. Внутри заскребло.

— Слушай! А этот человек. Какой он из себя?

— Ну такой…

Роня вдруг задумался, пытаясь вспомнить, а какой, собственно, был человек, и увидел перед собой лишь плоский серый силуэт. Силуэт был — а человека внутри не было.

— Никакой… — растерянно подвел он черту.

— Он не в черном? — забеспокоилась Коша. — Лысый?

— Да не знаю я! Ничего не помню. — пожал Роня плечами. — Даже знаешь, чувство такое, будто его и не было. Гипноз какой-то… Ладно. Наверно, я просто устал. Или тот парень действительно крут и стер свой образ. Я ничего не помню — ни облика, ни тембра голоса. Похоже — будто это я сам с собой разговаривал. Но это был не я… Это был другой человек.

Коша вдруг загрузилась на свои сны. И помрачнела.

— А он про меня ничего не спрашивал?

— Нет.

— А про Чижика?

— Нет. Речь шла только обо мне. Ну, так куда ты влипла? — снова вспомнил Роня.

— Да… — Коша никак не могла решить, оживить почти стертые воспоминания или не трогать. — Ронь. Пока не ворошишь — его как бы и нет. Воспоминания вызывают призраков из небытия… Роня! Я это… ну в общем — тусоваться, люди, весело, это… пить, курить, трахаться… Короче, я ухожу! Ты точно через две недели вернешься?

— Угу…

— Я тоже пару недель подумаю. Ладно! Пойду… Мне хочется увидеть Мусю… Может, она чего знает! Мне важно сейчас все выяснить!

— Ну хорошо, — вздохнул Роня. — Я еще посижу. Поразмышляю. Беги!

Коша ушла. У забора она оглянулась. За маятой метели Ронин силуэт принял очертания валуна и казалось будто на пляже никого нет, только костер.

У Зыскина в кафе была теплая человеческая толкотня и болтовня. Коша взяла стакан сока и села за столик ждать, когда придет кто-то знакомый. Ждать пришлось недолго. Едва она успела допить сок, открылась дверь и впустила запорошенных хлопьями снега Черепа и Мусю.

Стосковавшиеся подружки кинулись друг другу на шею.

— Муся!

— Коша!

— Куда пропала-то? — Муся обиженно посмотрела на подругу. — Ну нельзя же так! Раз — и исчезла!

— Муся! Ну что ты городишь! — Коша горестно вздохнула. — Меня просто не было на свете!

Череп вытащил «Беломор»:

— Клево, что ты пришла. Я взял травы. Марки есть дома. Если хочешь, можно съездить.

Коша довольно напряженно замолчала. Череп по-прежнему был безбров и безволос. Но ведь люди такими не бывают.

— Нет. Марок не хочется, — поморщилась Муся. — Я от измены никак не отойду.

Коша секунду подумала и мотнула головой:

— Не… Не хочу. Марки — грузно. Думать, наблюдать, жилы, гореть. Не хочу. Лень. Вино. Трава. Курить. Колбаситься. Дискотека.

— Давай, — покладисто согласился Череп. — Пойдемте в дабл, покурим.

— Не… — протянула Коша. — Я так не хочу. Давайте вина сначала. Когда сначала трава — спать хочется. А я хочу оторваться!

Череп кивнул и направился с стойке бара.

— Как ты, Мусенька, без меня? — Коша погладила подругу по волосам. — Ты все с Черепом?

— Ой! Кош… — Муся тягостно вздохнула. — Я тут и с Черепом и без Черепа. Месяц меня Зыскин выгуливал. Потом мы с ним поцапались. Пока он меня просто развлекал и кормил, я, понятно, дружила с ним. А потом он давай меня замуж звать, с мамой знакомить — это уж слишком!

— Зыскин? Замуж? — Коша покачала головой.

— Ну… Его Котов сблатовал в мэрию работать. Он хочет теперь совсем взрослым быть. Чтоб семья, дети и все такое… Ну я напилась и наорала на него. Он со мной неделю не разговаривал, потом простил. Теперь опять яичницей угощает…

Коша не нашла ничего лучше, как многозначительно заметить:

— Да-а-а… И у меня такая же байда.

Вдруг ее голову осенила замечательная по своей банальности мысль, но именно банальность мысли убедила в ее правильности и гениальности. Коша как-то бессловесно осознала, что даже понарошку, для заполнения паузы, произнося «Да», она берет ответственность за соучастие в событиях, которые не имеют к ней никакого отношения. Да, но если не говорить время от времени совершенно бессмысленное «Да» или «Нет»- хотя, конечно, «Да» предпочтительнее, оно не так раздражает — можно остаться совсем без совести. В том смысле, что окружающие просто перестанут понимать тебя. Не каждый способен думать своей головой. Тем более, что своей головы-то и нету. Кому она нужна? Коша раздраженно оценила бессмысленность моральных предубеждений общества, которому собственно нет никакого дела до истинного смысла событий. А единственным корыстным интересом является регулярное сообщничество, иначе — подтверждение тождественности его модулей. Нетождественность — не прощается.

— Мусь! Я совершила открытие… — захотелось Коше поделиться с подругой. — Люди-то козлы!

— Да?! — усмехнулась Муся. — Это что-то новое. Что тебя подвело к этой гениальной простоте?

— Да я вот подумала — несправедливо. В армию человека берут в восемнадцать лет — это значит, что он уже может умереть. Вернее, его уже можно убить. А взрослым он признается с двадцати одного. Это же детоубийство получается?

— Что ты гонишь? — поморщилась Муся. — Какое детоубийство? Это же мужики! Они сами только и думают, как кого-нибудь убить.

— Ну не все же… И, потом, я вообще про людей.

— Вообще людей не бывает! — убежденно сказала Муся. — Бывают мужики, бабы, дети, старики и старухи. Мужики хотят убивать, поэтому они и убивают. Пусть лучше друг друга убивают. Иначе они будут убивать все, что слабее. Это у них от яиц.

— Муся! — Коша изумилась. — Откуда в тебе такая мрачность и мизантропическая безжалостность?

— А… Пустое, — утомленно произнесла та и уронила ворох волос на стол.

— Ну не все же хотят убивать! — снова возмутилась Коша. — А заставляют-то всех!

— А кто заставляет? Вот тебя почему-то никто не заставляет? Сами себя и заставляют. Ты пойми! Мужик в природе — существо бессмысленное! Он и создан, для того, чтобы его убивать. А из тех, что останутся в живых, можно выбрать парочку для размножения. Ну, нет у человека врагов! А естественный отбор-то должен быть! Это же природа! Она — дура!

— Ну! Я никогда не буду размножаться таким образом…

— А ты и не баба! А я про баб говорю! — Муся все больше раздражалась. — Черт! Никак я не могу устроиться… Упала вчера на задницу и копчиком ударилась. Ужас какой-то. Теперь сидеть не могу.

— А кто я? — Коша внимательно осмотрела свои вторичные половые признаки и подняла лицо к потолку. — Черт! Сколько тут этих муаровых гадин стало. Я даже начинаю бояться. Такое чувство, что они плодятся.