Кейт остановилась у прилавка, где продавали безделушки, и купила маленькое полированное серебряное сердечко, которое решила подарить матери. На нем была надпись, показавшаяся ей забавной: «Сахарная девочка».

Пока она ждала, поглядывая то на часы, то на море и на веселящийся люд, она припомнила давнишний эпизод, который был похоронен глубоко в ее памяти.

Она была в старом доме. Лет ей тогда было восемь, может быть, десять. Она не пошла в этот день в школу, сказавшись больной. Уговаривала мать пойти и взять напрокат фильм, потому что перспектива весь день сидеть дома и выздоравливать показалась ей тоскливой.

– Хочешь я сама покажу тебе фильм? – спросила мать.

Кейт сначала не поняла, что она имеет в виду.

Они провели несколько часов на полу в кабинете, Кейт все еще в пижаме. Из коробки со всяким старьем Шарон достала старую афишу.

Это была афиша «Вестсайдской истории».

– Когда мне было столько же лет, сколько и тебе, это был мой любимый мюзикл. Мама водила меня на него в театр «Уинтер-Гарден» в Нью-Йорке. Давай и я тебя туда отведу?

Кейт просияла.

– Здорово.

Мать поставила кассету в видеомагнитофон и включила телевизор. Они уселись, прижавшись друг к другу, на диван и следили за историей Ромео и Джульетты, которых в этом фильме звали Тони и Мария, и их семьями – Шарками и Джетами. Иногда мать подпевала, причем она знала каждое слово: «Если ты Джет, то ты Джет во всем, от первой сигареты до могилы», а когда зазвучала танцевальная мелодия «Мне нравится в Америке», Шарон вскочила с дивана и повторила танец в точности, танцуя в унисон с Анитой, выбрасывая руки вверх и стуча каблуками. Кейт отчетливо помнила, что ей стало смешно.

– Все, кого я знала, хотели быть Марией, – сказала мать, – потому что она – самая хорошенькая. Но я хотела быть Анитой, уж очень хорошо она танцевала.

– Я и не знала, что ты умеешь так танцевать, мамочка, – сказала удивленная Кейт.

– В самом деле? – Шарон снова села на диван с усталым вздохом. – Поверь, ты еще очень многого обо мне не знаешь, солнышко.

Они досмотрели фильм до конца, и Кейт помнила, что она плакала, когда мать пела «Есть место для нас» вместе с обреченными Тони и Марией. Кейт помнила, какой близкой к матери она себя тогда чувствовала, как этот эпизод стал чем-то, что она всегда с радостью вспоминала. Возможно, когда-нибудь она расскажет о нем своей дочери.

Она печально улыбнулась. «Ты еще очень многого обо мне не знаешь…»

– Солнышко…

Кейт обернулась. Перед ней стояла Шарон. На ней были оранжевая водолазка и очки в черепаховой оправе. Густые волосы стянуты сзади.

– Мам! – Они обнялись.

Теперь они видели друг друга при свете дня. Мать выглядела такой очаровательной. Как приятно быть с ней рядом.

– Ты не поверишь, если я расскажу, о чем только что думала, – сказала Кейт немного смущенно, прикрывая глаза от солнца ладонью.

– Расскажи мне, – улыбнулась Шарон. – Нам нужно о многом успеть поговорить.

Они говорили на тысячи тем. О Джастине и Эмили, об их успехах. Как чувствует себя Тина. О диабете Кейт. О Греге. Об окончании его стажерского курса, о том, что он разослал свои резюме повсюду, но сейчас они представления не имеют, где окажутся в следующем году.

– Может быть, мы переедем сюда и будем жить с вами, – усмехнулась Кейт.

– Это будет здорово, правда? – улыбнулась Шарон.

Еще они долго говорили о Бене.

Ленч они заказали у симпатичного, спортивного вида юноши с загаром тренера по горным лыжам. Кейт заказала цыпленка по-вьетнамски, а Шарон салат «Цезарь». Время от времени порывами налетал ветер. Кейт постоянно приходилось отводить волосы с глаз.

Наконец Шарон подняла солнцезащитные очки на лоб и взяла Кейт за руку. Провела пальцем по линии жизни на ее ладони.

– Дорогая, мне кажется, тебе пора признаться, почему ты сюда приехала.

Кейт кивнула:

– Кое-что произошло на прошлой неделе, мама, на реке…

Она рассказала матери о моторке, которая чуть не перерезала ее пополам и утопила ее байдарку.

– Милостивый Боже, Кейт… – Шарон закрыла глаза, продолжая крепко держать Кейт за руку. Когда она их открыла, они блестели от слез. – Ты представить себе не можешь, как я жалею, что ты оказалась втянутой во все это.

– Думается, для этого уже слишком поздно, мама. Мне кажется, всегда было поздно. – Кейт полезла в сумку за бумажником. – Мне нужно кое-что у тебя узнать, мам.

Она вынула из бумажника старый снимок, который нашла в их доме, и подвинула его через стол к матери.

Шарон взяла фотографию в руки. Кейт не сразу поняла, видела ли она ее раньше. Но это не имело значения. Шарон понимала, что эта фотография означает. Все это отразилось на ее лице.

– Ты ее нашла. – Шарон улыбнулась без малейших признаков удивления.

– Ты о ней знала? – спросила Кейт. – Какого черта отец там делает, мама? Это же Колумбия, не Испания. Только взгляни, что написано на воротах за его спиной. – От возбуждения она заговорила громче: – Ты в состоянии это прочитать?

– Я знаю, что там написано, – ответила Шарон, отводя глаза. – Я оставила ее для тебя, Кейт.

Кейт удивленно смотрела на нее.

– Я писала тебе практически каждый день, – сказала Шарон, снова кладя фотографию на стол и беря Кейт за руку. – Ты должна мне верить. Я сотню раз пыталась рассказать тебе все… У меня просто не было сил нажать на ту кнопку. Все было так давно. Я почти забыла. Но это не помогает. Ничто не исчезает…

– Забыла что, мам? Я не понимаю. – Кейт взяла снимок и поднесла его к глазам матери. – Это мой отец. Мам! Кто он такой, черт возьми? Что он делает под этой надписью?

Шарон кивнула и несколько обреченно улыбнулась:

– Нам многое нужно наверстать, солнышко.

– Я здесь, мама.

Снова налетел ветер, сбросив пластмассовый стаканчик со стола. Кейт наклонилась, чтобы поднять его.

Она так и не услышала звука.

Во всяком случае, так ей помнилось, когда она тысячи раз прокручивала в уме этот момент.

На плече Кейт вдруг появился жгучий ожог, в ее плоть вошла раскаленная сталь. Причем от толчка она едва не свалилась со стула.

Кейт повернула голову к плечу. В куртке виднелась дыра. Красная. Ни боли. Ни страха. Она знала, что случилось что-то ужасное, но пока не понимала, что именно. Начала течь кровь. Ей понадобилась секунда, чтобы осознать, что произошло.

– Милостивый Боже, мама, мне кажется, я ранена!

Шарон сидела, выпрямившись на стуле. Но не реагировала на отчаянный крик Кейт. Очков на ней уже не было, голова слегка наклонена вперед. Зрачки неподвижны.

По ее водолазке расползалось красное пятно.

– Мама!

В это мгновение туман в ее голове рассеялся, и Кейт в ужасе уставилась на дыру в своем плече и кровавое пятно на груди Шарон. Пула прошла прямо через нее. И убила ее мать.

– О Господи, мама, нет!

Послышался тонкий свист, завизжала женщина, когда на соседнем столике разлетелся стакан, в который попала пуля, рикошетом отлетевшая от асфальта. К этому моменту Кейт уже вскочила и закрыла собой мать, защищая ее вялое, поникшее тело. Она трясла ее за плечи и кричала прямо в бледное, неподвижное лицо Шарон, которая упала на землю:

– Мама, мама!

Повсюду раздавались крики, люди хватали детей, убегали, переворачивая столы.

– Стреляют! Ложитесь на землю! Все ложитесь!

Кейт лежала неподвижно. Она уже поняла, что мать умерла. Она откинула волосы с ее лица. Стерла со щеки несколько красных пятен.

Она могла только крепко прижать ее к себе.

– О Бог мой, мама…

Машина «скорой помощи» въехала прямо на площадку, сверкая огнями. Полиция разгоняла зевак. К Кейт склонилась медсестра. Она ласково уговаривала Кейт отпустить тело матери.

Кейт не могла разжать руки. Не могла и все.

Ей казалось, что, как только она ее отпустит, все станет реальностью.