Если бы констебль внимательнее изучил интерьер приюта, он бы сейчас вспомнил, что на потолке каждой комнаты помещены разбрызгиватели, чтобы предотвращать инциденты, вызванные сочетанием алкоголя и пламени. Если бы он не был так оглушен дождем, он бы вспомнил, что Брайант наказал ему обходить здание каждые пятнадцать минут после того, как переднюю дверь ночлежки запрут (это произошло в одиннадцать часов).

Пламя в каморке Тейта было слишком велико для огня сигареты. Оно подпрыгивало и трепыхалось, перекидываясь на стены. Пожарная сирена не сработала. Когда к Бимсли наконец выбежал служащий, заметивший огонь на своем нечетком, древнем кабельном мониторе, пламя уже вовсю полыхало, овладев стенами из сухой штукатурки с их так называемым огнеупорным покрытием.

После холода ночи Колин сперва не почувствовал обжигающего жара на лестнице, но по мере того, как он продвигался, смолистый дым становился гуще, огонь сильнее, и констебль понял, что ему придется вернуться. Бывшее почтовое отделение было кое-как поделено на узкие каморки, которые полностью не сгорали, зато в них образовывались пузыри едкого газа. Мимо пронеслась причудливо одетая труппа: пижамы и шинели, один бездомный в неоново-желтом махровом покрывале, другой – в халате и вязаном шлеме. Кто-то ползал на четвереньках, ища сумку, где, видимо, были все его пожитки. Не будь ситуация столь отчаянной, Бимсли постыдился бы глядеть на незнакомцев, представших в столь жалком и откровенном виде. Но сейчас, в этом хаосе, он ощутил, что для любого человеческого существа нет ничего стыдного в том, чтобы бороться за жизнь.

Огонь обрабатывал пропитанное дерево и легковоспламеняющиеся покрытия, пока все это не запылало. Бимсли мгновенно почувствовал: каморка Тейта, да и весь коридор были залиты уайт-спиритом. Пластиковый контейнер расплавился и слился с сизалевым напольным ковром. Лампочки лопались, а электрические цепи выгорали. Маслянистый дым накатывал ядовитым приливом.

Семь человек со второго этажа смогли пробиться к пожарному выходу, но здесь ведь было восемь каморок, восемь обитателей. Бимсли распахнул дверь и крикнул, но угарный газ наполнил его легкие и заставил отступить. В груди жгло, из глаз хлынули слезы.

Детектив-констебль храбро выполнил свой долг и был доставлен в больницу «Юниверсити-Колледж» с отравлением угарным газом и небольшими ожогами. Служащий и пожарная бригада пересчитали бездомных по головам. Залитые водой комнаты были пусты.

Почерневший восьмой обитатель, единственный, кто не покинул здание живым, был прикрыт и убран с дороги, прежде чем очевидцы успели понять, что же все-таки произошло.

– Вас, наверное, интересует, почему на Балаклава-стрит не видно автобусов кабельного телевидения, – со зловещей бодростью сказал Раймонд Лэнд, – нет сенсационных новостей в программе «Лондон сегодня», а журналисты не осаждают пороги тех немногих счастливцев, кто пока еще остался в живых. Тому есть две причины. Большинство пытливых столичных писак жаждут найти связь между футболистами и несовершеннолетними девочками по вызову, следовательно, им пока недосуг увязывать между собой якобы случайные смерти на задворках Северного Лондона. Зато старший офицер Стенли Марзден – надеюсь, вы его помните, ведь на него возложена нелегкая задача быть связующим звеном между вами и министерством, – так вот, мистер Марзден считает, что такие трагедии являются следствием недоработок «народной республики Кэмдена» и что, позволив бедствию разрастись до размеров эпидемии, он будет во всеоружии, чтобы удалить некоторых порядком досадивших ему муниципалов и отправить их в еще менее полезные для здоровья районы.

– И почему он не может говорить нормально? – прошептал Брайант, что-то рисуя в тетрадке, точно заскучавший школьник. – Кстати, с твоим наказанным рогоносцем все будет в порядке. Он проведет какое-то время в больнице, но его секрет в целости и сохранности. И это главное, ведь позор оставляет более заметные шрамы, чем осколки кирпичей.

Лонгбрайт бросила на Артура взгляд, взывающий к тишине. Лэнд днями напролет объяснял расходы отдела в долгих, скучных записках, и главной целью его жизни было унизить любого, кто пренебрежительно относится к документам. В этом плане особенно отличался Брайант: однажды он умудрился написать рапорт чернилами, которые стали невидимыми, оказавшись в более теплом кабинете Лэнда.

– Я не слышу ни слова из того, что ты говоришь. Я оглох, – громко сказал Брайант. – Между прочим, меня сегодня ранили.

– Да, я слышал, что ты опять вляпался в историю со взрывом, – колко заметил Лэнд. – Надеюсь, это не войдет у тебя в привычку? Хочешь повидать доктора Пелца?

– Нет уж, благодарю покорно. Его и так трясет, когда он выписывает мне рецепт. Но, на мой взгляд, дела шли бы намного лучше, будь у нас больше ресурсов.

– В твоем положении нельзя просить об увеличении бюджета. Как бы эта история ни развивалась дальше, она все равно будет только раздражающим прыщом на носу того явления, что именуется проблемой лондонской преступности. Пока мы тут говорим, все силы брошены на борьбу с серьезными уголовниками. Вот у тебя, живущего в своем утонченном мирке, есть хоть малейшее представление о кошмаре, творящемся вокруг последние три года? Ты хоть знаешь, с каким количеством вооруженных банд вынуждена иметь дело городская полиция? Вот, мистер Брайант, у меня для вас есть весьма поучительный, хотя и неполный список. Прямо сейчас наши ребята занимаются бандами «Воровской притон» и «Поцелуй меня в зад» в Харлсдене – шесть погибших и около сотни несмертельных ранений за этот год, – группировки «Священный дым», «Тути Нанг», «Бхатты» и «Канаки» орудуют в Саутхолле, «Парни с Драммонд-стрит» хотят расширять свое влияние в Кэмдене, «Змееголовые», «четырнадцать-К» и «Ву-Шин-Ву» режут друг дружку в Сохо, «Блестящие» и «Огненные лезвия» – в Тотнеме, «Сила с Брик-лейн» и «Команда А» – в Ислингтоне, компании «Степни» и «Хэкни», «Бенгальские тигры», «Бригада Кингсленд», «Парни из гетто», «Парни с Востока», «Компания Файрхаус» и «Бригада картеля» – в Брикстоне, и, может, еще две дюжины имеющих названия – то есть официальных – банд. На каждую этническую группу, девяносто девять процентов которой просто хотят спокойной жизни, приходится один процент самых что ни на есть отъявленных ублюдков. Курды и турки в Грин-лейнз занимаются контрабандой героина, ямайцы делают то же самое в Лэдброук-Гроув, албанцы с Кингз-Кросса держат в своих руках восемьдесят процентов всей городской проституции, «Охотники» угоняют шикарные машины в Кэннинг-Тауне, «Бриндлы» и «Арифы» затевают перестрелки в Бермондси, «Парни из Пекема» лютуют против собственного молодежного крыла в Луишеме, и мы не можем позволить им просто друг друга поубивать, потому что невинные люди могут попасть под перекрестный огонь. Так что давайте смотреть на ситуацию в перспективе, хорошо? Поправьте меня, если я ошибаюсь, но, кажется, вы ни на йоту не продвинулись в том единственном расследовании, которое должны были закончить к понедельнику.

– Но ты только сейчас, впервые, согласился с тем, что это расследование, – сдержанно возразил Мэй.

– Это потому, что никто из вас не указал мне на связь между смертями.

– На какую связь? – спросил Брайант.

– Да на такую, что это четыре случая удушья. – Лэнд едва не кричал. – Убийца использует один и тот же способ. Ясно как день, и нечего тут на бобах разводить.

– Я бы не сказал, что способ один и тот же, – отмахнулся от предположения шефа Артур. – То есть, конечно, во всех случаях происходила закупорка легких, но в этом нет ничего необычного. Чтобы лишить человека жизни, надо целиться либо в его легкие, либо в мозг, либо в сердце. Одну утопили, другого закопали, третьего задушили, четвертого подожгли, а значит, дело скорее в том… о Раймонд, Раймонд, ты гений! – Глаза Брайанта расширились от возбуждения. – И почему это не приходило мне в голову?

– Что не приходило? – спросил озадаченный Лэнд.