Вот тени стали благообразнее, труднее различить их неприкрытую жадность. Цивилизованные лица, цивилизованные манеры и шляпы. Саша второй раз заглянул в их сердца и увидел: и в них трепещет единая воля идущих. "Конечно, есть робкие, бескорыстные и благородные, их совсем немало, - размышлял он. - Если добрые и честные появляются поодиночке, все идет хорошо. Но когда люди сливаются в толпу - все становятся похожи друг на друга; важные и возвышенные идеи исчезают под массой второстепенных, лежащих вблизи; своеобразие целей неуловимо меняется на однотипность; хорошие, чистые ценности погрязают под меркантильной выгодой. И вот уже нет робких и добрых, а есть огромная толпа, живущая по иным законам. У каждого народа свое лицо и свои цели, которые он намечает бессознательно, но так, что эти цели совершенно соответствуют его лицу".

У человечков на подмостках сменились костюмы - что нового в этих временах? Саша видел, что люди все быстрее забывают друг о друге и о себе, все меньше великого они оставляют после себя. Засветились новые, блестящие огни, освещая подиум. Они сияют все ярче, страшнее, так что во всем мире видна одна эта площадка. Голоса звучат из динамиков, говорят речи, сливаясь в неумолкающий шум. Вокруг подиума все исчезло, утонуло во мраке, и монолитом веет от подмостков, отрезанных от всего мира!

Он в третий раз заглянул в сердца людей и почувствовал, что с подиума ползет страх. "Слиплись все вместе... Зачем? - ведь они не любят друг друга и жизни человека не дают цены. Равенство признали, бумажки о том подписали, - увидел он. - Но равенство для людей самое нестерпимое... Так зачем им оно? - подумал он и ответил себе: Ради власти". Тени обменялись бумажками, хватают друг друга за кисти рук, трясут. Из-за пазухи потащили ампулы, стали друг другу в уши наливать. На пузырьках надпись: "Вечное Бессмертие". "И мы с мамой среди них..." - понял Саша.

"Человек сам установил, в чем свобода, - думал он. - Но в безблагодатной свободе ему остался один страх. За него он отомстил природе - насилие над ней познал и упился им. Вот он тащит камни, громоздит их друг на друга, как я сразу не разглядел. Что же он делает, разрушив все вокруг? В память о насилии своем человек сложил мавзолеи и храмы. Поставил обелиски и похвалил себя. Разделил землю, воду и тварей, опоясав проволокой, и назвал это законом. Возвысился над землей, водой и тварями иными. Теперь, с этой высоты любое дыхание ничтожно, но не я, не я! Над малой тварью сладко власть свою утвердить. Расчлени, расчлени и живность каждую, и твердое, и жидкое, и мысль и загадку всякую, и явление всякое. Расщепи все вокруг на мелкие осколки, чтобы не стало цельности, общей связи всякого с каждым, чтобы не стало космоса на земле, не стало тайны на земле, чтобы всякое пришло в ничтожество, стало тенью так, как мыслит тень себя, отомстив миру..."

Саша закрыл глаза, надеясь, что все пропадет, но когда открыл их, увидел, что балаганный занавес заволновался. Там и тут появились темные, дымные пятна - они набирали силу, пухли, как будто вспыхнут все разом. Он следил за багрово-черными разводами, забыв зажечь свет или забрызгать водой алую материю, чувствуя, что должен что-то понять. В его голове вихрем неслись мучительные мысли: "Все погубит надменность человека. Разорванные узлы, безотрадное расставание, где небо поднимается вверх, земля мешается с землей, и только тень остается тенью, погруженной в себя, - она пирует бесплодие собственного мира. Задолго до того, как люди убили пришедшего к ним Бога, они разбили в мире связи, порядок и закон, и, увидев Его, сделали с Ним то же, что с другими".

Саша вышел в гостиную, зажег лампу. Сел на диван, уперся взглядом в стоящее напротив кресло, чувствуя расширяющуюся боль, огромное одиночество... Словно больше нет близких, словно все новое, что он несет в своей душе, никогда не сможет быть разделено никем. Только осталось неподъемное дело, начатое здесь, в его доме, может быть, в этой комнате, где мать обдумывала все...

Он потянулся набрать номер Кэти, как телефон зазвонил в его руке.

- Это Зюй-Вен, я вас искал.

Еще день назад он хотел встретиться с этим человеком, но сейчас понял, что не нашел его, потому что боится. Грубо спросил:

- Что вам нужно?

Зюй-Вен вероятно услышал Сашин тон, но сделал вид, что не заметил. Он миролюбиво сказал, что ему нужно объяснить нынешнюю ситуацию в университете, и Саша поймет, почему. Лаборатория занимается только научными разработками, владеет патентами на них. В частности, патент на эликсир принадлежит трем учредителям: университету, творческому коллективу лаборатории и Сашиной маме, а теперь - вам, прибавил китаец. Понятно, что Саша, не будучи ученым, не может руководить научной лабораторией, вот по этой причине Зюй-Вен и звонит. Саша, конечно, понимает, - и Зюй-Вен этого не скрывает, - что после смерти Александры, он, ее заместитель, может занять место декана по научной работе, но честолюбие мы все можем понять и простить... Поэтому, он предлагает выгодную сделку, большие деньги за его пай - Зюй-Вен назвал такую огромную сумму, что Саша действительно задумался. В случае согласия, он получает денежный эквивалент участия матери в новом открытии, а он, Зюй-Вен, вместе с паем забирает формальное право на патент и руководство научным проектом.

Саша размышлял. Аргументы Зюй-Вена показались ему очень понятными и убедительными, он бы сам так поступил. "Карьеру человек делает, хочет стать директором лаборатории..."

- Я вас понял, Зюй-Вен, я подумаю.

Расстались они тепло, но Саша о китайце быстро забыл. Он больше не может. Ни спрашивать, ни узнавать, ни говорить об этом... Ему нужна Кэти... Забрать ее, уехать куда-нибудь на неделю. Хотя бы дня на четыре, или на три. Побыть там вдвоем, подумать обо всем... Но он знал, что Сюзи его и на два дня не отпустит. И обзор для рекламщиков не закончен.

Он открыл свое любимое пиво - бельгийское девятиградусное "Леффе" тройной перегонки, быстро выпил одну бутылку, со второй, обойдя разбитый телефон, подошел к другому и набрал номер Кэти. "Позвать ее сюда пожить?" - успел он подумать, как она взяла трубку.

- Я устал, - сказал он.

- Грег не мог тебя найти, где ты пропадал? - в тревоге.

- Мобильник был не заряжен. Я весь иссохся по положительным эмоциям. Даже абсолютно мокрое пиво не помогает.

- Где ты был?

Саша переложил трубку в другую руку.

- Я был у священника. - Он решил все-таки рассказать об этой встрече.

- Этого еще не хватало! Один?

- Нет, там был Пихалков, русский.

- Новый? Богатый?

- Очень.

- Ну и как тебе??

- Надо бы анализ на сумасшествие.

Кэти залилась с восторгом:

- А ты не верил! Пошлость какая, Господи помилуй, Господи помилуй! - она всплеснула руками, трубка выпала на колени. - Что он там делал?

- Думаю, что обмануть меня хотел, скупает акции фирмы "Грей".

- Не знаю такую.

- А Клуб знаешь?

Кэти крикнула радостно:

- Грег меня в Клуб пригласил, он с Седым знаком!

- Летишь к сверхновой звезде, дорогая? Прихвати с собой скафандр, чтобы остаться в живых.

Саша забыл, что хотел позвать Кэти к себе. Его лицо потемнело, по нему прошло недоброе выражение, сарказм, и, только что уставшее, погруженное в себя, оно обезобразилось ревностью, злобой от новых чувств к матери и Седому, в которых он сам не успел разобраться, но которые сейчас поднялись от слов Кэти. Кровь отхлынула от лица, и в ярости, превратившись в одно твердое, собранное целое, всем существом идущее к новому решению, он прошипел:

- Я Клубу кислород перекрою. А если понадобится - Грегу.

Он не думал, что будет с его бизнесом и новыми деньгами.

Кэти потрясенно замолчала.

Услышав в трубке тишину, Саша внезапно понял, что она ничего не знает, а он крупно проговорился. По краю сознания пролетела мысль, что Кэти догадается о его ревности к Седому, и он мгновенно загасил ее в себе, как будто утопив вдали от чужих глаз. Ярость оставила его, он лихорадочно вспомнил, что в газетах прочитал, словно это и было главной причиной его вспышки: