Глаза священника увлажнились, а лоб вспотел. Жесткая метелка бороды стала мягкой, податливой и хорошо уложилась в ласкающую ее руку. Толстое и мягкое лицо его почти совсем сравнялось в цвете с борщом; это сходство показалось Саше особенно теплым и располагающим.

Надо было начинать о маме, но он тянул время, не мог подобрать слова, вообще правильно начать, и священник уже что-то понимал и терпеливо улыбался, а от этого становилось еще труднее. Саша с досады на себя что-то промычал и задал вопрос не о маме, а велик ли приход.

- Мал совсем. Вот мечеть по соседству - те богачи, хоть и поганые, прости, Господи! - священник перекрестился.

Саша осторожно спросил, давно ли тот в приходе.

- Пять лет, - ответствовал батюшка. - Я ведь только что вернулся, у краснокожих был полгода.

Вот этого он не знал! И сразу отложил свой вопрос, дав себе время собраться с силами.

- Мало мы, мессионеры, сделали... - заметил батюшка. - У индейцев на предмет веры такая солянка. Они думают, что у белых правильный Бог, потому что белых лучше кормят. Но ведь Бог не платит за шоколад! А белые им говорят, что, веря в правильного Бога, ты получишь много шоколада.

- Значит, белые лгут?

Священник крякнул, оглядел стол, повернулся что-то спросить у жены, но сказал Саше:

- Тут целая диалектика. Я всегда относился к ним хорошо, но откуда эти заумности у костра?

- Как же человеку жить сразу в старом и новом? - заметил Саша. - Особенно если мало сердечной веры, а только университетское образование...

- Это вы о себе сказали? - задумчиво спросил батюшка и протянул руку к холодной бутылке. Саша словно язык проглотил. Отец Михаил налил по рюмке, и в этот момент хозяйка внесла блюдо с пахучими куренками. Хозяин взял широкий нож и захлопотал над ними, умело разделывая благоухающие тушки. Саша посидел, рассеянно наблюдая за трудами над столом, взял свою рюмку и машинально выпил ее, не дожидаясь хозяина.

- У меня детство было совсем другое, - сказал он неожиданно, и у него заколотилось сердце: они слишком прямо выехали к тому, ради чего он сюда пришел. Поговорить о нем можно и попозже, пролетела мысль, но он почувствовал, что если начинать, то надо сейчас.

- Я вам сказать хочу, - произнес он, перекладывая слева направо и в обратном порядке ножи и вилки на столе. - Интересно ли вам?

Собеседник удобно уперся в стол локтями.

- У меня двойственность во всем, - Саша посмотрел на священника так, как будто объяснил сразу все целиком, и замолчал. Батюшка кивнул понимающе и ответил:

- Также и у наших прихожан. Они в России не нашли себе места, сюда приехали и... маются. И там нехорошо, и здесь плоховато. Иногда людям становится невмоготу, у них двоится душа, им нужно по сердцу понять: старая или новая жизнь умнее, больше? Тогда самые-то исследователи и приходят к Богу...

Ему странно стало. Священник как будто читал его мысли, но у него самого мысли не двоятся, и жизнь та же, что всегда... он тревожно смотрел на батюшку.

- Может, кого ломает, те и есть победители? - сморщившись, улыбнулся священник. - Вот и ваша мама к Богу пришла.

Гость отвел глаза.

- Сил у нее не хватило, - быстро сказал тот, - но она старалась, смотрите, как храм отстроила.

Он получил откровенное удивление Сашиных глаз.

- Мы фундамент заложили, а она на свои деньги построила храм, - объяснил священник.

Саша обдумывал эту неожиданную новость. Ему очень хотелось спросить, какие суммы переводила мама, через какой банк они шли и даже - откуда она взяла столько денег? но он не знал, можно ли задавать священнику такие вопросы. Отец Михаил обронил:

- Ее как будто преследовал рок...

Он на эти слова ничего не сказал, только молчал.

- Батюшка, с какого момента у человеческого эмбриона появляется душа? - внезапно спросил он, и священник быстро скользнул по нему взглядом.

- Конечно, все конфессии обсуждают этот вопрос, - ответил он, не спросив, почему Саша поднял эту тему. - Своевременный вопрос. Мы должны ответить: душа появляется с момента зачатия. Мы не модерновые протестанты! У них опять новое время, новые мысли, уже говорят: с рождения. И тогда выходит, что дитя, эмбрион - только сырье. Наша церковь резко против этого! Но мы не можем сказать это с амвона, потому что мы потеряем верующих. А если они перестанут приходить в церковь, то мы не сможем им говорить, что это плохо!

Саша с интересом слушал священника. Последняя мысль была логична, но хотелось спорить, только он чувствовал скованность перед священнослужителем. "Как же он выйдет из этого положения? - подумал он, и вдруг ему пришла в голову мысль: - А будет ли отец Михаил есть эмбрионов?" - он еще не думал так прямо о своих знакомых. Его поразил этот вопрос, потому что он немедленно понял, что проблема из сферы денег вышла в новую, не обдуманную им плоскость, где принимается одно-единственное решение, и он, Саша, не знает ответ. Ему тут же стало ясно, что он будет думать об этом, не сможет не думать и должен будет дать ответ по крайней мере себе самому: станет ли он есть человеческих детенышей в обмен на деньги и личное бессмертие?

Он поднял на священника глаза, с ужасом думая, что тот прочитал его мысли, стыдясь их, как чего-то непристойного, интимного - его передернуло. Но священник не заметил ничего, а расстроенно сказал:

- Ваша мама была у меня... но это тайна исповеди. Скажу только: она работы у себя в институте боялась.

- Она не сказала, какой работы боялась... какой?.. - Саша впился в лицо священника, все понимая, но желая услышать последний, окончательный ответ. Тот молчал. Он поковырял вилкой в тарелке, но до рта не донес и бросил, сказав.

- Я, как нарочно, уехал... в командировку, всего на два дня. Она снотворное выпила.

- Я знаю.

- Батюшка, меня снотворные преследуют, - Саша сменил тему и сказал священнику то, что никому не говорил, но даже это ему было легче, чем разговор о зародышах: - Моя подруга, Кэти Грей, ее по-русски зовут Катя Седых, однажды в Москве тоже снотворное выпила. Но ее спасла троюродная сестра - она как раз зашла в дом. Вызвала скорую, а сама трясла Кэти до прихода врача, присесть ей не давала, чтобы та не уснула. Тогда, в России, Кэти достала первое попавшееся снотворное. А когда со мной познакомилась, мою фамилию узнала, она вспомнила: на снотворном стояло название фабрики: "Кричевская и сын".

- Ваша мама?

- Нет, конечно! Но я сам ничего не понимаю!

Батюшка наполнил рюмки, Саша выпил и сразу попросил другую.

- Вы маму спрашивали?

- Не стал. Я думаю, она не знала, но очень бы расстроилась.

- А потом и она... - подал голос отец Михаил. - Кто же ее нашел, если вас в Городе не было?

- Тут все странно. Кто-то позвонил в полицию, сообщил о ней, посторонний, понимаете, кто-то знал! Но звонок был из автомата, а человек отказался назвать имя. По голосу понять очень трудно... Мужчина, возраст от тридцати до шестидесяти, речь образованного человека, вот и все. В доме полицейские нашли облатки снотворного, компания "Грей".

- Шутите?

- Что вы, батюшка, мне не до шуток!

- Как фамилия вашей подруги?

- Седых...

- А теперь Грей!

У Саши в горле что-то булькнуло.

- Это случайность, - весь подавшись к нему, быстро сказал священник, не верьте. С этой фабрикой в России ошибка, а Грей - распространенная фамилия. И эликсир "Грей" разработала, известная в Городе компания.

- Как мне не знать - это наша компания, университетская.

- А разве хозяин не Клуб?

- Клуб?.. - зашептал в полном расстройстве Саша и встал. - Седой в Клубе. Я вдобавок в тот день его встретил...

Он упал на стул и уставился в свою тарелку, прожигая ее взглядом, словно внутри был спрятан ответ.

- Где встретили?

- У моей двери.

- Саша!!

Тот опомнился от крика:

- Я вернулся из командировки, а наша дверь опечатана, понимаете?

- Ничего не понимаю.

- Ну, как же, там Седой стоял - перед запечатанной дверью! Теперь его Папой Клуба зовут.