Благодарю Андрея, что он меня позвал с собой и я видел уголки еще не тронутой цивилизацией крестьянской Северной Руси. Тот год был последним, когда русский крестьянин, живя трудной жизнью в неприветливых северных краях, усердно обрабатывал скудную каменистую землю и получал кое-какой доход. Избы он строил богатырские, украшал их резьбой. Семьи в избах жили многодетные: дед с бабкой — хозяева, несколько сыновей с женами; у них дети разных возрастов — целая толпа. И не ссорились, подчинялись беспрекословно седобородому деду — главе семьи.

За полтора месяца мы проехали поездом 1500 верст, 3500 верст пароходом и 500 верст прошагали пешком. Дожди нас мочили, комары поедом съедали, башмаки наши сбивались. И все эти невзгоды позабылись, а осталась в воспоминаниях Русь — прекрасная, православная, непьющая, честная. Всю следующую зиму я писал на свежую голову маленькие очерки — первую пробу своего писательского ремесла. Мать переписала их в тетрадь и, несмотря на многочисленные обыски и переезды, сумела ее сохранить. Та заветная тетрадь сейчас у меня.

Для печати этот сборничек коротеньких поэтичных рассказов-очерков никак не годится, ни по идеологическим, ни по литературным причинам, а как материал для будущих историков русского крестьянства XX века он представляет несомненный интерес.

Попытаюсь сейчас глазами долго пожившего и много пережившего человека взглянуть на то давно прошедшее, разумеется, черпая материалы из заветного сборничка.

В Вологде мы не стали осматривать старину и в музей не пошли — так хотелось скорее начать наше пешее путешествие. А зря. Когда вторично, сорок лет спустя, я попал в этот древний город, он потерял свою былую красу — так много было там варварски уничтожено и храмов, и старых домов.

На маленьком пароходике по рекам Вологде и Сухоне доплыли мы до Кубенского озера. Погода стояла солнечная, озеро было темно-синее. Проплыли мы мимо островка с монастырем Спас-Камень, издали полюбовались старинными храмами, от коих сейчас немногое сохранилось. Высадились мы на южном берегу озера на пристани Новленское и начали наш большой пеший поход.

Берег был высокий и безлесный, с него открывался обширный вид на синее озеро с многими рыбачьими лодками под белыми, словно бумажными, парусами. Верст за пятнадцать начинались на том берегу лесные просторы, исчезавшие в недосягаемой дали. И кое-где среди тех просторов виднелись, как белые свечки, шатры колоколен. Много было колоколен.

Вдыхая полной грудью живительный озерный воздух, мы шли быстро, тяжелые сумки оттягивали плечи; мы почти не останавливались, хотелось пройти как можно больше. Тогда по всем губерниям было много ветряных мельниц, а здесь, на открытой возвышенности, они попадались на каждом шагу, то группами, то в одиночку. Интересно, хоть одна из них сейчас уцелела ли?..

Первую ночь мы провели на хуторе, в новой, недавно срубленной просторной избе на самом берегу озера. Со времен Столыпина и в начале Советской власти переселение на хутора поощрялось. А позднее, когда нагрянули беды раскулачивания, именно хуторян особенно жестоко громили.

Нестарые были хозяева — муж и жена; они тревожно нас о чем-то спрашивали, их многочисленные ребятишки молча и с любопытством на нас глядели. Запомнилось мне бескорыстное гостеприимство хозяев — рыба, чай в самоваре с медом, яйца, молоко и опять же рыба — уха, рыба кусками, пироги с рыбой. В те времена сети ставили кто хотел, и улов на озере всегда был богатый.

Утром мы встали рано, сытно позавтракали. Хозяева решительно отказались брать с нас деньги за ночлег и за еду. И мы пошли. Хотелось во что бы то ни стало дойти до Кириллова за один день. Это Андрей стремился отмахать пятьдесят пять верст, ну а я хоть втайне робел, а готовился выдержать столь дальнюю дорогу.

Когда солнце стало клониться к закату, мы нагнали подводу; крестьянин-бондарь вез в Кириллов на базар изделия своих рук — кадушки, шайки и прочее. Взял он на свою, доверху нагруженную подводу наши заплечные сумки, а сами мы пошли налегке, то опережая покорную конягу, то шагая рядом с возчиком и беседуя с ним о разных крестьянских делах. Как и хуторянин, он тоже тревожился: в то лето власти то там, то сям начали раскулачивать самых усердных и самых трудолюбивых крестьян, что рубили для себя, для своих многочисленных семей добротные избы.

Были последние дни белых ночей. Когда мы, усталые, машинально переставляли наши натруженные ноги, завершая наш столь долгий путь, возница показал нам кнутом:

— А вон и Кириллов белеется.

С тех пор Кириллов я видел еще дважды. Но то первое, в юности, впечатление осталось для меня незабываемым. Нет, город впереди не был белым. При неверном голубоватом, вроде лунного, свете белой ночи предстал перед нами дивный город-виденье, весь голубой — голубые башни, голубые стены, а за ними голубые храмы. Город стоял на берегу озера, столь же бледного, как небо. И потому издали казалось, что он словно повис в воздухе…

Наш возница остановил подводу возле маленького домика, где жил его кум, стал стучать. Открыли нам не сразу. Возница сел ужинать и завел с хозяином тихую тревожную беседу, а мы оба отказались и рухнули на постеленные прямо на полу одежки.

Утром встали, а ноги наши превратились в тумбы, едва передвигались и на подошвах вскочили волдыри.

55 верст за день — так и осталось моим рекордом! Но никому не советую его повторять. Идти дальше мы не смогли. После неистовых растираний и прыжков кое-как мы привели свои ноги в относительно нормальное состояние и решили устроить дневку, чтобы посвятить ее осмотру города.

Знаменитый ансамбль Кириллово-Белозерского монастыря XVI века и сейчас полностью сохранился, хотя теперь выглядит несколько лубочно, как на картине художника натуральной школы. А уровень Сиверского озера приподнят плотиной, и вода подступила под самые стены. Этот подъем воды, несомненно, украсил монастырь. Тогда в городе было несколько церквей, отлично дополнявших ансамбль, теперь они разрушены, и с ними ушла часть былой красоты.

Года за три до нашего прибытия в Кириллов монастырь был закрыт, но никакие учреждения еще не успели захватить храмы, и они стояли просто запертыми, а злоумышленников, забиравшихся в церкви с целью грабежа, поисков мифических кладов или просто от безделья, тогда еще не развелось.

Мы сели возле одной из башен. Андрей стал ее рисовать, а я заполнять первые страницы дневника нашего путешествия.

Как и в других городах, где были монастыри, изгнанные монахи селились по частным квартирам. Схимников привечали богомольные старушки, и они жили у них, случалось, в темных чуланах, никуда и никогда не выходя. А простые монахи пошли сапожничать, плотничать, копаться в хозяйских огородах, пилить и колоть дрова. Они часто встречались на улицах таких городов, но ходили не в тех черных рясах, как их изображал Нестеров, а в холщовых, выцветших длинных балахонах и в запыленных сапогах. Они шли всегда медленно, низко опустив головы, шепча молитвы. Власти не успели еще спохватиться и только в следующем после нашего путешествия году начали их выселять — куда хотите! а так же арестовывать за бродяжничество. Вышел такой закон о лицах, "не имеющих определенных занятий и местожительства", весьма подходящий для монахов.

На паперти одного из храмов мы увидели сидящего на ступенях в раздумье нестарого длиннобородого монаха.

Тогда еще не исчезла в сознании простых людей исконно русская черта доверчивость. В дальнейшем по всему пути мы называли себя московскими студентами и говорили, что отправились путешествовать. И этих сведений всегда оказывалось достаточно, чтобы открывались двери и двоих незнакомых парней пускали на ночлег, да еще сытно и безвозмездно кормили.

Мы подсели к тому монаху, и он стал доверчиво отвечать на наши вопросы. Звали его отец Аркадий. Он обстоятельно нам рассказал то, что нас особенно интересовало. Все монастыри в округе — здешний Кириллово-Белозерский, а также Ферапонтов, Горицкий, пустынь Нила Сорского, Спас-Каменский и не помню еще какие — были закрыты, монахов изгнали, и они разбрелись кто куда. А за городом Белозерском, коли повернуть налево, то на малом островке, посреди глухого лесного озера Нового, стоит древний монастырь, куда власти еще не успели добраться. Монастырь тот Кириллово-Новоезерский, названный так в память святого Кирилла, но не здешнего, а другого, жившего, лет на сто позднее. И обитают в том монастыре монахи, игумен у них — старец отец Иоанн, весьма святой жизни. Через топи непроходимые добираются к нему богомольцы.