Жила она с мужем вполне счастливо, кротко терпела капризы свекрови и родила одного за другим двух сыновей — Володю и Колю. В начале 1935 года ее приняли лаборанткой в только что переехавший из Ленинграда Физический институт Академии наук.

В суматохе первых после переселения месяцев пропустили, что она не является членом профсоюза. Позднее ее вызвал профорг и, расспрашивая о том о сем, поинтересовался ее девичьей фамилией. Узнав, что она Голицына, он ее спросил об отношении к Бучалкам. Она сказала, что провела там первые три года жизни.

— Так значит, вы бывшая княжна! — воскликнул он, очевидно, от ужаса то ли побледнел, то ли покраснел и добавил, что после революции жил там в детском доме.

Он побежал к ученому секретарю по фамилии Вул, вместе они побежали к кадровичке и там в Катиной анкете в приписке к тому вопросу обнаружили чистое место. Какой скандал!

В тот же день был вывешен приказ, что Катя увольняется "за сокрытие социального происхождения".

Но этим дело не кончилось. В отсутствие Кати было созвано внеочередное открытое партийное собрание, на котором выступил Вул с обличительной речью. Он обрушился на кадровичку за потерю бдительности, вспомнил опального Енукидзе, у которого в аппарате ЦИКа также была разоблачена бывшая княжна. А теперь выяснилось, что и в их институте оказалась подобная классовая врагиня. Но та, енукидзевская, "по счастью", арестована, священный наш долг — избавиться от своей. Исполненная гнева резолюция была принята единогласно.

На следующий день, ничего не подозревая, Катя явилась в институт за расчетом. Ей сказали, что сперва надо пройти к Вулу. Сколько сдержанного презрения Катя угадывала в лице того молодого ученого, который, как видно, делал свою карьеру не одними научными путями!

Очевидно, Вул уже успел связаться с тем учреждением, которого боялась добрая половина жителей нашей страны. Он сказал Кате, что ей надо отправиться на Кузнецкий мост — дом номер такой-то, бюро пропусков.

И она покорно пошла. Наверное, по дороге с тоской думала о своем муже и о двух малышках-сыночках.

Следователь НКВД неожиданно оказался вполне корректным и после нескольких наводящих вопросов произнес непонятную для Кати фразу:

— Нет, вы не та, которую мы ищем. — И подписал пропуск.

В этот трудный для Кати час показал себя порядочным человеком мой друг еще со школьной скамьи, ставший профессором, — Андрей Киселев. Он не побоялся принять Катю на работу в Текстильный институт, хотя и с «черной» справкой. Но там она пробыла недолго и начала трудиться чертежницей по договорам. Я не знал никого, кто бы так быстро и так аккуратно чертил надписи на плакатах, на картах, на разных этикетках. Катя оформляла стенды в различных музеях нашей страны. И никогда ни до войны, ни после войны не заполняла анкет с каверзной припиской. И никогда больше ее не вызывали ни в какие зловещие учреждения.

К осени 1935 года я выздоровел. После рентгена доктор Гетье меня поздравил, сказал, что я счастливо отделался. Рукопись "Хочу быть топографом" я закончил и отнес в издательство. Редактор Берман обещал меня вызвать. Я терпеливо ждал и одновременно, уже без помощи отца и Клавдии, усиленно вычислял свиные баллы. Не оставлял я своей мечты — стать настоящим писателем и начал подумывать: а не попытаться ли мне продолжать писать книги по научно-популярной тематике?

Мне с Клавдией нашли отдельный домик, очень близко от квартиры родителей. Мы там зажили счастливо с нашим малышкой. Опять я по вечерам читал вслух. Даже казалось удивительным: собирался жениться сроком на один месяц, а уже полтора года живу вполне благополучно.

Да, зарабатывал я тогда хорошо, но меня смущала неопределенность моего положения. Сумею ли я продолжать творчески работать, жить литературным трудом?

Берман вызвал меня телеграммой на определенный день и час. Я поехал и застал его разговаривающим с невысоким, сухощавым, с бородкой военным с двумя ромбами. Берман мне сделал знак, и я сел ждать. Невольно прислушался к разговору и неожиданно обнаружил, что речь идет о моей рукописи. Военный ее хвалил, могу похвастаться, даже очень хвалил, сказал, что, когда книга выйдет из печати, он ее будет рекомендовать своим ученикам. Берман представил ему меня и назвал фамилию военного.

Я так и обомлел — профессор Александр Михайлович Казачков, автор учебника "Военная топография", по которому учатся слушатели военных академий и с которого я бессовестно сдирал целые абзацы для своей книги! И он был моим рецензентом! Тут же я исправил мелкие неточности, и моя рукопись была одобрена. И через каких-нибудь полчаса я получил деньги за ее одобрение. Нынешним авторам такая сверхоперативность покажется невероятной. Владимир уже был в Гудаутах, книгу иллюстрировал мой двоюродный брат Кирилл и, к сожалению, очень сухо. Владимир обязательно подпустил бы разные придумки-изюминки.

По моей просьбе Берман выдал мне справку, что я работаю в издательстве по договору. Он сам ее написал и пошел ставить печать. По этой справке без всяких проволочек я получил в Дмитрове паспорт, значит, мог считаться полноправным гражданином нашей страны, правда, временно, пока не выйдет книга.

Казачков пригласил меня участвовать в топографическом кружке при Осоавиахиме, которым он руководил. Несколько раз я ходил на занятия того кружка, сидел на равных правах с командирами со шпалами и ромбами, а также с несколькими пареньками-комсомольцами. О чем толковали в том кружке, не помню, но не забыл чай и бутерброды с икрой и ветчиной. Подобное угощение было тогда в диковину.

Вскоре кружок ликвидировали. Понес я в ОНТИ заявку на следующую книгу "История дорог", начиная с Персии и Ассирии, но мне сказали, что редакция для юношества ликвидирована, Берман перешел на другую работу. Толкнулся я в издательство "Молодая гвардия", но там мне ответили, что тема моей заявки неактуальна, и отказали. Не знаю, справился ли я с ней.

Книга моя "Хочу быть топографом" вышла в 1936 году. Честно говоря, мне ею нечего гордиться. Но зато с нее начинался мой литературный стаж, много лет спустя она мне пригодилась для оформления пенсии. После войны ее дважды переиздавали в Детгизе, и я даже получил за нее премию, кстати, единственную в своей жизни.

А бедный Казачков был арестован, его учебник объявили вредительским и изъяли из всех библиотек. Находчивые, ученики Казачкова издали новый учебник по топографии почти без изменений, но под своими фамилиями. Был арестован и директор издательства ОНТИ старый большевик Мещеряков.

Житков рекомендовал те мои рассказы, которые он тогда отдал в журнал «Чиж», также и в редакцию для младшего возраста издательства Детгиз, к ним я присоединил еще два, получивших благословение Житкова. Получалась маленькая книжечка.

Редактор Наталия Шер (забыл отчество) прочла рассказы, они ей понравились, она меня познакомила с заведующей редакцией Оболенской — женой известного большевика Осинского (не княгиней). Мою книжечку решили издать. Я потом увидел на задней стороне обложки ранее изданной другой книги список, какие сочинения собираются печатать; начинался он Пушкиным, Крыловым, Некрасовым, далее шли фамилии ныне никому неизвестных пролетарских писателей, на последней строчке стояло: "Сергей Голицын — рассказы".

Послал я Житкову по почте еще один рассказ, в прилагаемом письме написал, что он мне не очень нравится, но печатаются авторы куда хуже меня. Вообще с моей стороны было великим самомнением так высказываться. Житков мне ответил гневным письмом и рассказ забраковал. Потом он писал Владимиру в Гудауты: пусть Сережа не очень обижается на его нападки, а продолжает работать над рассказами. После войны все письма Житкова к Владимиру и одно ко мне были переданы его последней жене Верочке Арнольд.

В Детгиз я пошел узнавать, как мои дела. Мне ответили, что мою книгу издавать не будут — нет бумаги. Потом я узнал, что и Оболенская, и Шер, и директор издательства Добин были арестованы. Так кончилась моя довоенная литературная деятельность.