Миланский епископ св. Амвросий, в прошлом занимавший высокую административную должность, смог понять всю тяжесть ответственности светской власти; он был первым из тех отцов Церкви, кто полностью оправдывал войну ради защиты отечества от варваров, а общества от бандитов[668]. Он даже некоторым образом христианизирует войну, если она ведется в основном против варваров ариан. Имея в виду замену Константином после 317 г. римского орла на лабарум (labarum) с греческими инициалами имени Христа, св. Амвросий писал: «Господи, обрати и вознеси хоругви к вере твоей. Это уже не воинственные орлы, не птицы армию ведут, но, Господи Иисусе, имя твое и вера в тебя»[669]. Из тех же побуждений Константин вделал гвозди со Святого Креста, присланные св. Ириной, в удила и шлем. УПруденция «римский мир» (pax romana) и «христианский мир» (pax Christiana) совпадают по смыслу. Афанасий Великий провозглашает убийство врага в справедливой войне похвальным деянием. В начале V в. христианизация армии официально была завершена: эдиктом Феодосия II из армии исключались все, кто порочил себя языческими обрядами.
Очень сильное влияние на всю последующую средневековую мысль оказало мнение св. Августина в теологических и этических вопросах. По его мнению, полный мир на земле невозможен и нет надежды, что мечи навсегда будут перекованы на орала («Никогда люди не будут жить в безопасности, не боясь нападений, угрожающих жизни»)[670]. Поэтому даже в истории града христианского есть место войне как постоянной борьбе с язычниками, еретиками, маловерами и даже собратьями по вере.
Однако этот исконный пессимизм не оборачивается осуждением всех войн. Некоторые войны могут быть справедливыми, если они ведут к установлению мира и справедливости. Справедливая война – это прежде всего борьба за справедливость, за стабильный порядок (tranquillitas ordinis). Напротив, если же война ведется из алчности, страсти к господству, то это не что иное, как просто разбой.
Кара за нанесенный ущерб, возвращение неправедно похищенного – вот смысл справедливой войны, даже если ее начинают по собственной инициативе. Тем более справедливой является оборонительная война ради защиты себя и своего имущества, не «ради людской хвалы», но «по необходимости защищать жизнь и свободу», какую ведут римляне, отражая натиск варваров[671].
Другое условие справедливой войны носит более формальный характер: она должна объявляться и вестись под эгидой государя; именно на правителя возложена ответственность за объявление войны, и его роль столь значительна, что если он затеет несправедливую войну, то весь грех ляжет на него одного, а не на его солдат – долг повиновения делает их невинными.
Св. Августин видел в войне не только следствие греха, но и средство от греха, карательную санкцию, исполнителями которой являются воюющие. Его знаменитое выражение «справедливая война карает за несправедливость» (justa bella ulscicuntur injurias) означает, как у Цицерона, не только то, что справедливая война имеет целью возмещение убытков и восстановление «довоенного статус-кво» (statu quo ante bellum), но и то, что государь выступает в роли бича Божьего и его вдохновенные любовью действия благодатны даже для тех, против кого направлены. Кто сильно любит – сильно наказывает, так можно было бы резюмировать взгляды св. Августина[672].
Следовательно, справедливость войны основана на состоянии духа, движимого совестью. Поэтому нужно держать свои обещания, данные противнику, избегать бессмысленного насилия, осквернения церквей, жестокости и мстительности; ибо свирепость – знак войны, которую ведут из склонности к убийству, а не из любви к справедливости, – и она обнаруживает злой умысел. «Жажда зла, мстительная жестокость, неумолимость, непримиримость, необузданная свирепость, страсть к господству и другие подобные устремления – вот что по праву осуждается в войнах»[673].
С этой точки зрения св. Августин допускал, что христианская вера способна смягчить жестокость войны: признанное, законное наказание, осуществляемое справедливой войной, будет умеряться Нагорной проповедью. И, наконец, само собой разумеется, что если война соответствует некоему состоянию общества, то люди, по своим обязанностям или призванию стоящие выше других, должны от нее отказаться: не только клирики в силу своего священного достоинства не могут проливать кровь, тем более монахи, обитель которых является прообразом небесного Иерусалима и которые по этой причине воздерживаются от военных действий, как они отказываются от собственности и от брака.
Несмотря на неясность вопроса, связанную с недостатком источников, в каролингские времена войны между христианами, по-видимому, несколько утратили ожесточенность и животную свирепость, свойственные им в меровингскую эпоху. Битва при Фонтенуа (25 июня 841 г.), произошедшая во время братоубийственной войны, была выиграна Карлом Лысым и Людовиком Немецким. И Нитхард рассказывает, что победители решили не преследовать побежденных, дабы, «<...> враги, наказанные Божьим судом и этим поражением, оставили свои беззаконные помыслы и с Божьей помощью соединились с ними воедино». Именно эта «милость Господня» прервала кровавую бойню и грабеж, это она пробудила милосердие к убитым и раненым и дала прощение бежавшим. Тот же Нитхард высказывает мысль, что война или сражение являются предметом морального суждения: коль скоро воля Божья была ясна, то «<...> союзники боролись за право и справедливость <...>». Поэтому невинным считается каждый священник, посоветовавший вступить в бой или даже принявший в нем участие; однако тот, кто из гнева, ненависти, тщеславия или другого злого чувства посоветовал или совершил предосудительное деяние, «<...> должен в тайной исповеди покаяться в сокрытых грехах и получить воздаяние по мере своей». Тем не менее, всем воинам после сражения предписывался трехдневный пост[674].
Это событие, о котором мы знаем благодаря надежному источнику, показывает не только то, что сражение воспринималось как Божий суд и что справедливость непременно была на стороне победителя, но, в соответствии с требованиями христианской морали, оно обнаруживает желание ограничить ужасы войны, ибо даже в справедливой войне некоторые действия могут считаться преступными. Если война справедлива, то участвующих в ней клириков не в чем упрекнуть, однако, какой бы война ни была, она всегда оскверняет и требует очищения всеобщим покаянием.
В ту же эпоху постепенно исчез обычай обращать военнопленных в рабство. Выкуп пленников – благочестивая миссия святых людей в меровингские времена – утратил смысл. Практика убийства пленных или их порабощения, работорговля оказались на периферии западнохристианского мира. Отныне подобные действия допускались только при столкновениях с язычниками. Папа св. Николай I в своем знаменитом Послании болгарам (Ad consulta Bulgarorum: 866) писал, что они свершают великий грех, после победы убивая врагов и отнимая жизнь у женщин и невинных детей («Мы знаем, что вы поступили так скорее по неведению, нежели по злоумышлению; тем не менее, вы должны принести покаяние»)[675]. Иначе говоря, болгары, недавно обратившиеся в христианскую веру, не осознавали своего заблуждения; то, что было нормой для язычников, стало предосудительным для христиан.
Благодаря точной и строгой классификации раскаяния и покаяния и благодаря убеждению, что пролитие крови при любых условиях является осквернением, требующим очищения, обычай налагать официальное покаяние на всякого свершившего убийство воина просуществовал до XI в. Еще Василий Великий (330-379 гг.) рекомендовал на три года лишать причастия всех, кто пролил чью-либо кровь на войне. Кентерберийский архиепископ Теодор (668-690 гг.) проявлял меньшую строгость. В послании священнику Эоде он писал: «Кто убил человека по приказу своего сеньора, тот не должен посещать церковь в течение сорока дней, а свершившему убийство на войне должно сорок дней каяться»[676]. В англосаксонском пенитенциалии той же эпохи находим схожие слова: «Если в королевстве король выводит армию против восставших или бунтовщиков и ведет войну в защиту королевства и христианской справедливости, то на совершившего в этих условиях убийство не падет тяжкий грех; но по причине пролития крови пусть тот не посещает сорок дней церковь и постится несколько недель, и когда смиренный и примиренный будет принят епископом, то пусть получит причастие через сорок дней. Если на земли нападут язычники, грабя церкви и вызывая христианский народ на войну, то учинивший убийство не совершает тяжкого греха, и пусть он только не посещает церковь в течение семи, четырнадцати или сорока дней, а затем, очистившись, получит допуск в церковь»[677]. Согласно пенитенциалию Беды, солдат, убивший во время войны, должен соблюсти сорокадневный пост[678]. Такое же покаяние и на тот же срок находим в двух более поздних пенитенциалиях: «Paenitentiale Valhcellanum pnmum») (вторая половина VIII в.), и в «Paenitentiale Valhcellanum secundum» (конец X в.), но в последнем уточняется, что поститься нужно «на хлебе и воде» (in pane et aqua). Пенитенциалии Арундела (конец X в.) возвращается к трем годам покаяния, предусмотренным св. Василием для тех, «кто убил врага за свободу отчизны». Фульберт Шартрский в начале XI в. требует только одного года[679]. В ту же эпоху Бурхард Вормсский в трактате «Исправитель или лекарь» (Corrector sive inedicus) предлагает исповедникам задавать кающимся вопросы, которые выдают влияние св. Августина. «Убил ли ты по приказу законного государя, ведшего войну за восстановление мира? Убил ли ты тирана, который старался нарушить мир? Если да, то ты будешь соблюдать три поста в предписанные дни. Но если убил не по приказу законного государя, то необходимо совершить покаяние, как за своевольное убийство»[680].
