(По: Jones А. Н. М. The Later Roman Empire, 284-602. / A Social, Economic and Administrative Survey. Oxford, 1964).
Итак, контраст между внешней мощью военного аппарата и его слабой эффективностью поразителен. Теоретически римская армия была огромным безупречно налаженным механизмом, а вот в действительности его колеса «заедало» все больше и больше. Даже императоры – а среди них встречались энергичные люди – не смогли использовать преимущества – простоту коммуникаций, изобилие данных, быстроту передачи приказов. Более того, бюрократия, поддерживавшая их усилия, была немногочисленной, она часто не успевала справляться с делами и пренебрегала ими, надеялась в основном на отсрочки, легко соглашалась на уступки. Окружение императора было склонно тешить себя иллюзиями. Если верить Аммиану Марцеллину, эта склонность не иссякла и в 376 г., когда вестготы попросили у Валента разрешения на переправу через Дунай. Их просьбу «приняли скорее с радостью, чем со страхом. Поднаторевшие в своем деле льстецы преувеличенно превозносили счастье императора, которое предоставляло ему совсем неожиданно столько рекрутов из отдаленнейших земель, так что он может получить непобедимое войско»[21]. Вне всякого сомнения, смысл этой странной политики кроется в напрасной надежде смирить, романизировать варваров, разрешив им поселиться на землях Империи, чтобы набирать из них солдат, если и не совсем безопасных и верных, то вполне боеспособных. Это тем более вероятно, что действия императоров почти не встречали поддержки у граждан Империи, давно уже отвыкших от военной службы, лишенных предприимчивости, безразличных к участи Рима; они рассматривали государство скорее как угнетателя, чем как покровителя, и не желали брать защиту Империи в собственные руки.
Варварские армии, нападавшие на Западную Империю, никогда не были многочисленными: к примеру, аламаннов, сражавшихся при Аргенторате (Страсбурге) в 357 г., в лучшем случае было не более 25 000; в 378 г. в сражении при Адрианополе объединенные силы гуннов, аланов, остготов и вестготов, которые разгромили армию Валента, составляли примерно 18 000 человек, 10 000 из которых были вестготами; в 429 г. Гензерих привел в Африку около 16 000 воинов, треть которых состояла из вандалов силингов, аланов и готов, остальные были вандалами хасдингами. В начале завоевания Италии Юстинианом Витигис мог выставить от 25 000 до 30 000 воинов против армии Велизария, впрочем, еще более малочисленной. Через 20 лет, на втором этапе войны, под командованием Тотилы находилось в лучшем случае только 25 000 бойцов. Иначе говоря, каждый из основных варварских народов располагал силами примерно от 10 000 до 30 000 воинов[22]. Более того, из-за низкого демографического уровня варварам не хватало солдат, потери восполнялись с трудом; чтобы не сражаться ослабленными силами, им приходилось прибегать к помощи либо других племен, либо покоренного населения, энтузиазм которого, естественно, был незначительным.
Варвары, не знавшие воинской дисциплины и легко падавшие духом, использовали примитивную тактику. Их излюбленным приемом было построиться углом и стремительно броситься на врага с целью прорвать одним ударом его боевые порядки. Но если изначальный замысел наталкивался на упорное сопротивление противника, они в беспорядке отступали и с трудом восстанавливали строй. Ближний бой им вести было трудно из-за нехватки наступательного и, особенно, отсутствия оборонительного оружия. Римляне считали, что возможности варваров осаждать города (осада была необходима в основном для того, чтобы справиться с могущественной городской цивилизацией – многие города с началом нашествий в III в. позаботились возвести укрепления) были очень ограниченными. Они долго не умели строить и, особенно, применять осадные машины. Во время осады Рима в 536 г. Витигис приказал построить деревянные башни на колесах, которые тащили быки. Но продвижение этих сооружений было быстро остановлено римскими лучниками, перебившими быков. Военные вожди вестготов, остготов или франков отлично понимали, что нужно делать, но обычно были неспособны довести до конца свои планы. Животрепещущей была и проблема снабжения продовольствием. У варваров не было ничего похожего на сложную и хорошо продуманную организацию римского интендантства. Гонимые голодом, они часто были вынуждены бродить, разделившись на маленькие, очень уязвимые отряды, по крайней мере до тех пор, пока оборона на местах не была полностью дезорганизована. Положение варваров осложнялось также и тем, что они были вовсе не армиями, а кочующими народами: повозки, кладь, скот, женщины, дети и старики, которых они везли с собой, ограничивали быстроту передвижения их войск и требовали постоянного надзора и защиты[23].
Немногочисленные армии, примитивная тактика, почти полное отсутствие тылового обеспечения. Из этого, однако, не следует делать вывод, что победа варваров необъяснима. Отметим сначала разницу между военными силами германцев и римлян в период нашествий на позднюю Империю: с одной стороны, варвары использовали в военных целях всех взрослых мужчин с 14-16 лет, т. е. четвертую или пятую часть всего народа, до тех пор, пока силы не оставляли их; с другой стороны, в Империи, где проживало несколько десятков миллионов человек, можно было набрать, и то ценой чрезмерных усилий, лишь 500 000 или 600 000 солдат, из которых две трети или даже три четверти были фактически не в состоянии воевать, т. е. соотношение солдат и мирного населения теоретически составляло сотые доли, практически же – порядка четырех сотых.
Численное превосходство императорских войск было тем более сомнительным, что в зависимости от обстоятельств римское государство должно было одновременно противостоять нескольким варварским народам: так, в период между 407-410 гг. войска вестготов, вандалов, аланов, свевов, насчитывающие в целом примерно 60 000 воинов, едва ли были малочисленней, чем все мобильные армии римлян в Италии, Испании и Галлии.
Хотя военное снаряжение варваров было в целом весьма несовершенным, тем не менее, некоторые германские народы, благодаря контактам со степными кочевниками, стали замечательными наездниками. К тому же некоторые предметы их вооружения – длинный меч, франциска – были великолепны в техническом отношении, тогда как у римлян не было подобного оружия. Неразвитость искусства осадной войны у варваров являлась бы серьезной помехой только в том случае, если бы города активно оборонялись: на самом деле одни из них были захвачены внезапно, в результате измены или более-менее продолжительной осады, другие сами открыли ворота в надежде на пощаду (sub spe pacis) (Рим, 537-538 гг.). Лишь немногим удавалось сдерживать противника так долго, чтобы в случае необходимости римская армия могла собраться и подойти на помощь[24]. Другими словами, действия римлян были успешными, только если население проявляло волю к самозащите. В силу различных причин, которые так или иначе выходят за рамки военных вопросов, эту волю оно проявляло весьма редко.
Репутация варваров была такова, что весть об их приближении вызывала панику и сковывала волю к сопротивлению. Тексты того времени соперничают в описании их дерзости, жестокости и кровожадности. Аммиан Марцел-лин пишет о гуннах: «Они заслуживают того, чтобы признать их отменными воителями»; Веллей Патеркул – о лангобардах: «Народ более свирепый, чем самые свирепые германцы»; Исидор Севильский – о франках: «Они так названы по причине кровожадности их нравов»; Сидоний Аполлинарий – о саксонских пиратах: «Это самый свирепый из всех врагов». Он же писал, что салические франки «с детства питают к войне такую же страсть, какую другие – в зрелом возрасте. Если случается, что противник превосходит их числом или их позиция невыгодна, только смерть, но не страх, может их одолеть. Они остаются недвижимы и неодолимы, и их мужество живет, если можно так выразиться, до последнего вздоха»[25]. Что делать с этими людьми, способными впадать в «воинский экстаз»[26], как противостоять тевтонской ярости (furor teutonicus)? Объяснение св. Иеронима, что «это наши грехи придают силу варварам, наши пороки ослабляют римскую армию»[27], можно принять, если рассматривать его как религиозную трактовку состояния духа римлян: повсеместный упадок общественного сознания, отсутствие гражданского чувства были тем более тягостны, что поражали власть имущих в большей степени, чем бедняков. «Они предвидели рабство и не боялись его. Эти грешники были лишены страха, чтобы принять какие-либо меры предосторожности. Поэтому, когда варвары оказывались почти на виду у всех, граждане не испытывали страха и оставляли города без защиты»[28].
