– Кое-кто уже говорил мне нечто подобное, – сказал Вейн. – Это был мой отец. Было это, когда он уговорил меня участвовать в школьных соревнованиях по боксу.

– Что там произошло?

– Я получил нокаут. Мне разбили нос. «Поднимайся на ноги и дерись, Роберт!» – сказал отец.

– И ты стал драться дальше?

– Да. Перепуганный до смерти, возненавидевший этот спорт, я все же дрался. – Он потер нос, будто до сих пор чувствовал боль. – На следующий день я записался в школьный драматический кружок. Дело в том, что он собирался по тем же дням, что и секция бокса, поэтому я не мог участвовать в обоих одновременно. Меня не особенно интересовало театральное искусство, но я твердо знал, что не хочу заниматься боксом, и я больше никогда им не занимался. Забавно, правда? Я бы не стал актером, если бы мне не разбили нос в первом же выступлении на ринге.

– Слушай, наши истории очень похожи! Знаешь, когда я был маленьким, мы жили в Восточном Гарлеме. Это название, вероятно, ни о чем тебе не говорит, но жизнь там была суровая. Я и моя семья были единственными евреями в округе, поэтому мальчишки били меня каждый день. А если в этот день был престольный праздник, то и дважды. Знаешь, я начал думать, что у них каждый день был какой-нибудь праздник.

– И ты давал им сдачи?

– Шутишь? Вместо этого я нашел способ, как заставить их смеяться надо мной. Вот так я стал комиком.

Вейн попытался представить себе эту сцену – Рэнди Брукс в окружении своих мучителей, он отчаянно шутит и выделывает смешные трюки; худой мальчик с испуганными глазами. У него тогда, без сомнения, была такая же смешная внешность: ярко-рыжие волосы, зеленые глаза и бледная кожа, покрытая веснушками – ну просто цвета ирландского флага. Картина была странно трогательной, прямо сцена из Диккенса. Интересно, была ли здесь хоть капля правды?

Если бы Брукс не сказал, что он еврей, Вейн никогда бы не догадался, но Брукс постоянно упоминал об этом, как будто боялся, что люди могут подумать, что он скрывает свою национальность, потому что он изменил имя. На взгляд Вейна, в его лице не было ничего еврейского. У Брукса были выступающие скулы, твердый подбородок, а большой нос, длинный и прямой со странным утолщением на конце, который придавал его лицу удивительно скорбное выражение, когда Брукс не улыбался, и делал его смешным, стоило ему улыбнуться, был идеальным носом для комика. С помощью небольшой накладки и капельки грима он мог бы стать прекрасным носом для роли Сирано, и Вейн даже считал, что Брукс мог бы неплохо сыграть эту роль, если бы мог научиться не размениваться на шуточки.

Вейн сам удивлялся, почему Рэнди Брукс занимает его мысли. Вероятно, ему легче было думать о Бруксе, чем о Фелисии или своих финансовых проблемах. От мыслей о деньгах у Вейна начинала болеть голова. В нем с детства воспитали серьезное отношение к деньгам, научили беречь каждый пенни, экономить и откладывать на черный день. Его отцу удавалось при скромном жаловании школьного учителя делать вид, что он принадлежит к более состоятельному слою общества. Слово «экономия» могло бы стать девизом их семьи. Это касалось всего, начиная с горячей воды для ванны, которой все члены семьи пользовались по очереди, один за другим, так что к тому времени, когда доходила очередь юному Роберту принимать ванну, вода уже была чуть теплой и мыльной, до воскресного окорока, который мистер Вейн нарезал тонкими, как бумага, ломтиками и подавал только после того, как все уже успели утолить голод большой порцией йоркширского пудинга и картофельного пюре. «Сам не бери в долг и другим не давай взаймы», – вбивали в голову Роберта – однако, он сидит сейчас по уши в долгах за пять тысяч миль от дома.

Думать о Фелисии было еще болезненнее. Иногда душной калифорнийской ночью он лежал без сна, слушая монотонный шум дурацких поливочных машин, и пытался понять, что разладилось в их отношениях и почему. Наверное, ни одну влюбленную пару на свете не влекло друг к другу с такой страстью; и уж определенно ни у одной не было так много общего, как у них – они с Фелисией были не просто любовниками, они были партнерами. И все же на сцене между ними существовало соперничество, которое Фелисия всегда отказывалась признавать.

Послышался стук в дверь. В комнату заглянул Арни Бушер, режиссер.

– Приготовься, Робби, – отрывисто сказал он, потом, заметив Рэнди, расцвел в улыбке, как будто увидел королевскую особу. – Как дела, Рэнди? Как Натали? – спросил он. Рэнди поцеловал кончики пальцев, давая понять, что дома у него все в порядке.

– Мы изменили мизансцену, Робби, – повернулся Бушер к Вейну. – Мы расширили лестницу, чтобы получить лучший угол обзора.

Вейн пожал плечами. Ему было известно, что изменений потребовал продюсер Си Кригер, который решил, что прежние декорации не подходят для Дебби Дарвес, пышногрудой партнерши Вейна.

– Публика платит за то, чтобы видеть титьки Дебби, – закричал Кригер, посмотрев отснятый материал, – а не игру этого англичанина!

После этого начали менять декорации, а Вейну пришлось прохлаждаться у себя в гримерной.

– Может быть, было бы лучше изменить сценарий, Арни? – спросил он.

Бушер замялся, не зная, как ответить, боясь упасть в грязь лицом перед Рэнди, который был зятем самого Лео Стоуна. Очевидно, он решил, что будет лучше принять слова Вейна за шутку, и натянуто улыбнулся, бросив, однако, на Вейна злобный взгляд через толстые стекла своих очков.

– Мне нравится это английское чувство юмора, – сказал он сквозь зубы. – А тебе, Рэнди?

– Мне тоже, Арни. Всякий раз поражаюсь. – Брукс посмотрел на закрывшуюся за Бушером дверь. – Есть еще третье правило, – спокойно сказал он Вейну. – Не плюй на режиссера, пока картина еще не закончена.

– Бушер – идиот.

– Не спорю. Но будь осторожен. Когда лента окажется в монтажной, он может так испоганить твои сцены, приятель, что зрители в течение двух часов будут видеть, как ты суетишься где-то на заднем плане, а на переднем будут титьки Дебби.

Вейн повернулся к зеркалу. Как большинство театральных актеров, он предпочитал гримироваться сам. Это тоже вызвало недовольство и не только гримеров, но режиссеров и операторов, которые считали, что для фильма он выглядит слишком театрально. Вейн достал грим и оттенил себе брови.

– Что я больше всего ненавижу в этом деле, – сказал он, – так это постоянно выслушивать, что я должен делать. Я знаю, что делать. Я – актер.

– Театральный актер, парень. Быть киноактером – совсем другое дело. Ты воспринимаешь камеру как зрителей. Но это не так. Она всего лишь машина, и ты должен научиться использовать ее. И доверять тому парню, что стоит за ней, даже если он такое дерьмо, как Арни Бушер. Возьми Фелисию, она сразу все поняла.

– Лисия всегда без возражений делала то, что ей говорили, до тех пор пока она оставалась в центре внимания. В этом-то частично и заключается ее проблема, понимаешь?

– Не совсем.

– Она привыкла всю жизнь делать то, что ей указывал какой-нибудь авторитет в штанах. Исключая меня, конечно.

Брукс засмеялся.

– Конечно! Муж! – Он отвесил шутовской поклон. – После вас, князь Мышкин!

– Я не муж.

– Можно быть мужем не будучи женатым, приятель. Это как черта характера, как роль. Некоторые мужчины – прирожденные мужья, вот и все.

– Мы с Лисией привыкли считать себя любовниками, – грустно произнес Вейн. – Я по-прежнему так считаю.

– Это тоже роль, но она не может длиться вечно. Поверь моему слову, женщине гораздо важнее иметь мужа, чем любовника. Именно муж дает ей чувство превосходства над мужчинами – во всем! – Он рассмеялся.

У Брукса всегда была удивительная способность давить на больную мозоль, подумал Вейн, даже не на одну. После того, как они восемь лет прожили вместе как любовники, им с Фелисией пришлось «насладиться» всеми отрицательными сторонами супружеской жизни, не имея за это никакой компенсации.

Они сдвигали на своем пути горы – во всяком случае перелетали через них, – чтобы оставаться вместе, и отказывались разлучаться, даже когда от этого, казалось, зависела их карьера. Не соглашаясь играть в пьесах, где они не могли участвовать вместе, каждый из них вынужден был отклонять очень выгодные предложения; не желая сниматься в фильмах друг без друга, они упустили много возможностей. Поэтому, когда Фелисии наконец предложили в Голливуде самую замечательную роль, о которой можно было только мечтать, Вейн согласился просто сопровождать ее, только бы не оставаться на несколько месяцев одному…