– Меня тошнит от всего этого.

– Ничего, привыкнешь. Пришло время действовать как мужчина, вот и все. Если тебя от этого тошнит, значит, все в порядке. Во всяком случае, посмотри на это с другой стороны, Рэнди. Что я прошу у Робби? Убить Фелисию? Выйти на сцену и похвалить Гитлера? Нет. Я прошу лишь, чтобы он сыграл главную роль в моем фильме, за которую я уже заплатил ему почти полмиллиона баксов и которая, возможно, принесет ему денег больше, чем все пьесы Шекспира. Разве я предлагаю ему играть с какой-нибудь бездарной дурой с большими титьками вроде Вирджинии Глад? Нет. Особым условием сделки оговорено, что его партнершей будет Фелисия, так что они оба должны быть счастливы. И кто еще будет участвовать в картине? Старый друг Робби, Рэнди Брукс – самый любимый и самый талантливый комик Америки! Если он не дурак, он должен ухватиться за этот шанс.

Рэнди срочно нужно было выпить, принять горячую ванну, но прежде всего избавиться от Марти. Его взгляд остановился на группе молодых людей под аркой. Это ему тоже было нужно, если он хочет пережить эту ночь.

– Да, – вздохнув, сказал он, – но проблема в том, что он не хочет этим заниматься, Марти.

Куик постучал по стеклу, и машина подъехала к парадному подъезду, откуда выбежал швейцар в ливрее и цилиндре и, раскрыв зонтик, бросился открывать дверцу.

– Очень жаль, – сказал Марти и пожал Рэнди руку. Куик улыбался, его зубы блестели, темные глаза сияли, будто он услышал отличную шутку; его загорелое лицо было воплощением прекрасного настроения. – Но скажи-ка мне, кому в этом мире удается делать то, что он хочет? Спокойной ночи, приятель. Не волнуйся. Номер оплачен, так что наслаждайся жизнью.

Рэнди вышел из машины, а Сильвия достала из багажника его вещмешок. Он никогда не ездил в Лондон без гражданской одежды – своего «костюма Робби», как он его называл, несмотря на то, что солдатам не разрешалось носить гражданскую одежду. Но кто мог помешать ему, голливудской кинозвезде, делать то, что он хочет? Уж, конечно, не военный полицейский, подумал он, который был бы удивлен, увидев, как рядовой выходит из штабной машины, прощается за руку с полковником, а английский капрал подает его багаж швейцару в цилиндре.

Он вошел в знакомый вестибюль, записался в книге у портье и постоял минуту под сверкающей люстрой: странно противоречивая личность – солдат в поношенной полевой форме и в то же время знаменитый актер, центр всеобщего внимания, с которым обслуга обращалась как с королем. Этот контраст уже больше не удивлял его.

Он заказал чай и бутылку рома в номер, потом направился к парадной двери, чтобы подышать воздухом перед сном. В кармане он нащупал новенькую пятифунтовую банкноту. Он был абсолютно уверен, что за пять фунтов швейцар найдет способ незаметно через черный ход провести «приятеля» в номер мистера Брукса.

Только взглянув в лицо этому человеку, выходя из двери, Рэнди сразу понял, что заплатил слишком много, но это его не волновало.

– Ты могла бы дать мне знать.

– Я не хотела омрачать твой триумф.

– К черту мой «триумф», как ты его называешь! Это была обычная попойка в гримуборной. Я довольно быстро ушел. Филип сказал мне, что решил, будто ты заболела. Он пытался догнать тебя, но ты уже ушла. Он просто с ума сходил от беспокойства. И я тоже ужасно забеспокоился, когда узнал об этом. Как ты добралась домой?

– Пешком.

– Пешком? Ночью? В затемнение?

– Я знаю дорогу наизусть.

Она сочла излишним рассказывать ему, что ее путь домой походил на спуск в преисподнюю. Она не хотела идти пешком, но машину должны были подать только к окончанию спектакля, а такси нигде не было видно – к тому же у нее не было денег. Она побежала вниз по Хеймаркет[99] под холодным дождем, ее туфли тут же промокли, платье прилипло к телу; теплыми были только слезы, струившиеся по ее щекам.

Солдаты свистели ей вслед или пытались задержать, предлагая сигареты, чулки, деньги. На боковых улицах, ведущих к Пиккадилли, проститутки, работавшие в подворотнях – некоторые из них в этот момент действительно занимались своим ремеслом, – сердито кричали на нее. Одна накрашенная женщина в задранной до пояса юбке, прижатая к стене солдатом, который торопился получить удовольствие за свои денежки, швырнула в нее пустой бутылкой с криком: «Убирайся с моей территории, грязная сука!»

Женщины бросали ей вслед оскорбления и насмехались над ней всю дорогу по Пиккадилли, пока она не добралась до Сент-Джеймс-стрит, где проститутки-мужчины, более удачливые, прятались под колоннадой у отеля «Ритц», пользуясь тем, что яркие довоенные фонари заменили здесь тусклыми синими лампами. В полумраке огоньки сигарет освещали лица неисправимых грешников. Здесь было мало американцев, больше английских моряков; были даже представительные пожилые джентльмены в гражданской одежде, в низко надвинутых на глаза шляпах, с высоко поднятыми воротниками пальто, даже выше, чем того требовала холодная, сырая погода. Фелисия остановилась, чтобы перевести дух, прислонившись к каменной колонне, но в этот момент из теплой привратницкой отеля «Ритц» появился швейцар – дородный мужчина с выправкой и манерами полкового старшины, во всем великолепии шелкового цилиндра с золотой кокардой и галуном и темно-зеленой куртки, отделанной золотом, на которой позвякивали медали. Он смахнул капли влаги со своих нафабренных усов и пристально посмотрел на Фелисию своими маленькими, злыми глазками, как у того борова, которого она когда-то видела в свинарнике в Лэнглите.

– Пошла прочь! – рявкнул он. – Тебе здесь нечего делать, красавица.

Странно, но она помнила этого человека с давних времен, когда он рукой в белой перчатке открывал перед ней дверцу «бентли». Тогда это было: «Добрый вечер, мисс Лайл», и он едва решался поднять на нее взгляд. Разозленная, она смело посмотрела ему в глаза.

– Я – Фелисия Лайл, – отрывисто сказала она приказным тоном. – Мне нужно такси.

Он подмигнул, на его лице появилась улыбка, в которой, однако, не было ни капли веселости.

– Конечно, – сказал он, – а я – Робби Вейн. – Он толкнул ее достаточно сильно, так что она могла потерять равновесие на скользком тротуаре. – А теперь проваливай, – приказал он. – Мне надоело прогонять этих «голубых» парней, но я не потерплю, чтобы еще и такие как ты предлагали свои услуги прямо у парадного подъезда. – Он еще раз взглянул на нее, как человек оценивающий лошадь. – Однако, если тебя помыть немного, ты была бы ничего, даже такая тощая…

Дверь у него за спиной открылась, и на пороге появилась пара: женщина в длинном вечернем платье и в мехах и мужчина в военной форме.

– Убирайся, – прошипел швейцар. – Прочь отсюда, быстро. – Он опять толкнул ее, на этот раз сильнее. Ослепленная яростью, Фелисия повернулась к нему и изо всей силы ударила его по щеке. Она увидела, как его лицо покраснело, и приготовилась к ответному удару, но в присутствии постояльцев отеля он не решился ударить женщину. – В следующий раз я сверну тебе шею, – свирепо бросил он, при этом выражение его физиономии и весь его вид напомнили ей приготовившегося к нападению буйвола.

Фелисия видела, что мужчина и женщина с любопытством посмотрели на нее, проходя мимо, пока швейцар пошел искать для них такси.

Она почувствовала полное опустошение, будто эта пощечина начисто лишила ее сил. Ее беспокоило не то, что она ударила этого негодяя – она была готова убить его! – а то, как это все произошло. Она сделала это не задумываясь, не принимая никакого решения, просто инстинктивно.

У себя в Кении ее отец придавал большое значение инстинктам. Однажды Фелисия была с ним в Маре, в один из тех тихих, спокойных дней, когда после полудня жара становилась нестерпимой, и только оглушительное, металлическое жужжание огромных мух было единственным звуком, нарушавшим тишину. Отец удобно расположился на черном валуне, покуривая трубку, и уже приготовился налить чаю из термоса, как вдруг, не колеблясь ни секунды, он вскинул ружье и не целясь сделал всего один выстрел, поразив при этом крупного леопарда в прыжке. Фелисия не видела зверя до тех пор, пока он не упал к ее ногам; его зубы были оскалены, когти царапали землю. Отец не мог объяснить, как он узнал, что леопард был рядом, что он приготовился напасть на них, и у него даже не было желания размышлять об этом.