— Господа… Подводя итоги, преимущество на стороне Анастасии Павловой и партии «Люди России»… — заторопился ведущий.

— Я этого не утверждал, — открестился Владислав Аристархович.

— А разве у нас время вышло? — нахамил Андрей Алексеевич.

— Мы продолжим после рекламы, — скис ведущий.

Анастасии политдемагоги осточертели до тошноты, следующий канал здесь не фурычил, а по третьему после приторного рекламного блока многозначительно сообщили:

— В главной роли Арнольд Шварценеггер…

— Ладно, ты пока ступай, — сделала Настя ерзающему от невнимания лейтенанту ручкой.

— Ничего, если я завтра приду? — робко стал топтаться на месте взмывший с больничного стула, будто по команде «Смирно!», младший лейтенант.

— Конечно, — кивнула капитан, не отрываясь от сцены, где в шарике электрической молнии появился железный Арни, еще молодой, еще не баллотирующийся в сенаторы.

Младший лейтенант, стараясь не топать, вышел и осторожно притворил за собой дверь. Настя, хотя почти наизусть знала дальнейшее, жадно смотрела, как испуганный появлением Терминатора, улепетывает водитель мусоровоза.[29] Но дверь палаты снова открылась.

— Настя, — срывающимся от волнения голосом объявил пунцовый Михаил Игнатик, — выходи за меня замуж.

— Завтра, — бесцветно, однако без лишних размышлений, будто наперед знала, что лейтенант вернется, ответила не отрывающаяся от экрана Анастасия. — Приходи завтра, завтра поговорим и подумаем, как нам жить дальше.

Лейтенант открыл было рот, но смолчал, только покраснел еще гуще и исчез. А Настя вместе с Арни смотрела не раскинувшийся у его ног сверкающий тысячами электрических огней ночной город, который предстояло раскатать в оладь.

— Мне нужна ваша одежда! — одновременно сказали Шварценеггер и новый посетитель. Только Шварц говорил всерьез, а посетитель, прикалываясь, его передразнивал.

Теперь Анастасия повернула голову: в дверях палаты с пышным букетом чайных роз вальяжно стоял Сергей Ожогов собственной персоной.

— Желтые цветы — к разлуке, — констатировала капитан, стараясь, чтобы ее голос не задрожал.

— Не мог же я исчезнуть из твоей жизни, не поздравив с повышением в должности.

— Сергей, мне некуда было деться.

— Я понимаю.

— Сергей, меня заставили!

— Я понимаю, тебе сделали предложение, от которого нельзя отказаться, — на плечах Пепла не было больничного халата. Он вошел в палату и положил букет на простынь рядом с забинтованной ногой.

— Сережа, Караванец купил меня с потрохами…

— Жизнь — иногда крепко подлая штука.

— …Зато я теперь допущена к некоторым его тайнам…

— Ну, гражданин начальник отдела, не смею больше отвлекать внимание.

— Я знаю, где держат подростков. Если ты их освободишь, я разобьюсь в лепешку, чтобы тебя оправдали. Конечно, исподволь…

При последнем уточнении Сергей поморщился:

— До новых встреч.

— В Третьем городском центре по переливанию крови. Их похищали не для боеых отрядов «Триады»…

Пепел на секунду застрял в дверях:

— Спасибо, если это правда, — и был таков.

На экране Сара Конор с подружкой под вечерний макияж обсуждали своих парней. А Анастасия Павлова, уткнувшись носом в подушку, глотала слезы.

— Слушай, подруга, если ты не против… — издалека начал Пепел, и Таня тут же решительно его оборвала:

— Давай к делу. — Она бодрилась, но ступала, старательно минуя подошвами трещины в асфальте, словно на это загадала.

— А что, так тянет действовать? — Сергей все еще сомневался, втягивать ли случайную подругу в расклад.

— Почему бы нет? — распрямила морщины на лбу Танька, — сидишь тут, киснешь. А мне кажется, ты что-то интересное надумал?

— Да так, — неопределенно ответил Пепел, — фигня, разведка даже без боя.

Набитый расплющенными часпиковскими пассажирами с горкой трамвай задребезжал на повороте, в тесноте, да не в обиде. Сырой ветер лизал Сереге тщательно выбритые скулы. Ожогов проветрил свои глаза созерцанием уличных перспектив, заодно скосился на витрину, не маячит ли на хвосте кто излишне любопытный — чисто. Таня сделала разочарованную мину.

— Впрочем, как пойдет, — с усмешкой успокоил Пепел, — твоя задача проста до омерзения. Надо покрутиться рядом с донорским пунктом, заглянуть туда, просечь, что к чему, и свалить. Тебе понятно? Сразу — свалить!

— Да ясно, ясно, — нетерпеливо перебила Таня, — готова к труду и обороне. Но все-таки, с рукопашным боем было бы круче.

— Что, фильмов со Шварценеггером насмотрелась? — заявил Пепел с сомнением, заметив, как загорелись у Тани глаза.

— Не, со Стивеном Сигалом. Меня так впирает!

— Что-то я начинаю опасаться за успех нашего предприятия, — Пепел вздохнул: видать, от Сигала ему никуда не деться.

— Не ссы, лягуха, болото будет наше. На меня можно рассчитывать. Мне все по фиг.

— То есть?

— Ну, — она неопределенно пожала плечами, — наверное, это попер суицидальный комплекс. Один крутой астролог утверждал, что у меня какой-то черный квадрат рисуется, который на склонность к суициду указывает.

— Круть, — с сомнением скривился Ожогов.

Пятерка кленов, выросшая в дворике-тюрьме, еще сохранила по пучку ржавых листьев у самых верхушек и в таком прикиде походила на панковскую тусовку.

— Нормально. А чем мне оценки по психологии выдавать, ты покажи лучше, где этот твой пункт с кровососами, — продолжила Таня.

— Да почти пришли. Вон, за углом.

— Так… Приветствую тебя, укромный уголок… Однодневная оплачиваемая путевка, как раз успеешь написать очерк…

— Никаких однодневных путевок! — рявкнул Пепел, — три минуты — не больше!

Этот безыскусный наезд не произвел на Татьяну ни малейшего впечатления:

— Ну, поплыли. Пожелай мне удачи в бою.

Сил спорить с ней у Пепла не осталось.

Таня достала из кармана бежевой куртки зеркальце «типа Кристиан Диор», приподняла подбородок, посмотрела на себя снизу-вверх, по модельному, и, похоже, осталась довольно увиденным.

— Коси под дуру, — посоветовал Пепел, наблюдая за Таниными приготовлениями и понимая глубинную разницу между мужчиной и женщиной. Потихоньку-помаленьку эта безбашенная подружка начинала ему нравиться.

— Попробую, — пообещала Таня и пошла к ничем не примечательной двери «Банка крови» — во всяком случае, никаких сейфовых замков там не было. Взялась за длинную кованую ручку — дверь оказалась открытой.

— Тяжелая, выдра, — пропыхтела Таня, ухватилась обеими руками и с силой потянула на себя, — е мое, я ведь женщина слабая, беззащитная…

На такие прямо чеховские мольбы дверь поддалась. Таня очутилась в холодном холле, явно на скорую руку облепленном жидкими обоями противного сиреневого цвета. В холле стоял стул с забытой, обернутой в газетную бумагу книжкой. Влево тянулся широкий коридор, по которому Таня, ничтоже сумнящеся, и направилась. Коридор вывел в нечто среднее между офисом и залом-каталогом библиотеки имени Маяковского. В углу стоял точно такой же стул, как и в холле, но этот был занят раскормленным и раскосым амбалом. Двое его собратьев по нации стояли напротив и вели степенную беседу на языке «сунь-чунь-в-янь». При появлении Тани беседа оборвалась.

— Ничего, ничего, мальчики, продолжайте, — певучим голоском протянула Таня, беззащитно улыбнулась и сделала попытку просочиться в следующую комнату.

Охранники смотрели недоуменно, даже тупо. Их явно китайские физиономии любительнице экзотики Танечке больше всего напоминали хэлоуиновские тыквы.

— Мне бы поговорить надо с кем-нибудь из медперсонала, — ласково объясняла Таня, протискиваясь бочком, по стеночке, — лучше с врачом, но можно и с дежурной медсестрой…

Китайцы переглянулись. Один, кажется, сообразил, и указал на висевшие между шкафами круглые часы, почему-то с эмблемой «Зенита».

— То есть? Прием, что ли, закончен? Но вы поймите, мне надо… Срочно… Я могла бы зайти завтра, но не знаю, когда буду свободна — может быть, в четыре часа, хотя не уверена, возможно, в пять, потому что пять — это после четырех и это — конец рабочего дня, хотя я бы могла завалиться и в три, потому что все-таки пять — это конец дня, а три — середина, и перед тремя часами, кстати, есть два, то есть четырнадцать ноль-ноль, и может, нет необходимости приходить в три, если можно придти в два, и это будет раньше пяти и четырех, то есть два вместо трех — тоже решение…