Над направленным взрывом работал не один специалист. Бомба детонировала после второго закрытия дверцы, она действовала по принципу часового механизма тривиальной стиральной машины. Взрыв из-под панели перемолол грудь и башку Стрельцова на фарш, так уснул на веки следующий претендент на наследство Эсера. Серп и шофер, как ошпаренные, выскочили из жарко запылавшей тачки.

— Ты кого-нибудь подпускал к машине? — напустился на водилу Мясо, старательно изображая шок. Сумма с энным количеством нулей еще вчера была переведена доверенным лицом Кости Мурзенко на его счет в банке.

К чести Валерия Константиновича Лунгина, сидеть на шее Пепла в материальном плане ему совсем не нравилось. Он чувствовал себя иждивенцем, который, оказавшись в экстремальной ситуации, становится полным моральным импотентом. Положим, в жратве Пепел не откажет, но не хлебом единым сыт человек. Лунгин понимал, что потихонечку начинает своего избавителя ненавидеть, и считал, что это закономерно.

Такие нерадостные мысли одолевали Лунгина, пока он раскачивался на железной кровати, в «кабинете отдыха» на замызганном медицинском заводе. Напротив, по-восточному поджав ноги, восседал Пашка и курил, насвистывая какую-то дерганную мелодию и хамски поглядывая на отца. У Лунгина сигареты уже вышли, но для него было бы унизительным стрелять у собственного сыночка. Тем более никуда не годилось идти побираться к ничего не подозревающему персоналу. Сыночек же, почти докурив, задрал подбородок, чтобы дым не лез в глаза, и из недр одеяния извлек перетянутую мохнатой девичьей резинкой пачку засаленных купюр. Лунгин прибалдел, но виду не подал.

Продолжая насвистывать, Пашка деловито и совершенно по-плебейски плюнул на средний палец, и принялся сводить дебет с кредитом. Бычок уже перестал дымится, Пашка осторожно подцепил его отросшими за экстремальные дни ногтями и бросил прямо на пол. Вот деньги оказались пересчитаны, сын сунул их обратно во внутренний карман куртки и потянулся, разминая косточки.

— Ну, как? — осторожно поинтересовался Лунгин.

— Путем, — равнодушно зевнул Пашка, — на пиво и телок хватит.

Сказав эту фразу, в которой, как подумал Лунгин, скрывалась сама грубая сермяжная правда жизни, Пашка соскочил с кушетки, одернул джинсы и направился к выходу.

— Ты куда?

— Туда.

— А надо?

— А что, — с недоумением покосился на отца Пашка, — здесь мариноваться? Тут пивзавод рядом — зачем проходить мимо?

Лунгин не удержался и сглотнул вязкую слюну. Но пока отец покорял свою гордость, Пашки и след простыл.

Уход сына вернул папашу к мыслям о текущих делах. Решив, что никому не станет от этого хуже, Лунгин подсел к телефону, взял трубку, зачем-то осмотрелся и набрал номер первого по алфавиту своего мехового салона.

Трубку подняла продавщица Марина. «Какого ляда она делает в кабинете директора?», — подумал Лунгин и сухо попросил подозвать Евгения Евгеньевича.

— Алло, — раздался важный голос зама.

— Женька, здорово.

— Константиныч? — спохватился менеджер, — ты где?

— Твое какое дело? — резонно спросил Лунгин.

— Да ты тут нужен… Звонили, требовали выкуп за сына!

— Таких посылай подальше.

— Еще проблемы.

— Что за байда? — насторожился Валерий Константинович.

— Да у нас тут происшествие было, — взахлеб рассказывал Женька, — пришла старуха. Знаешь, мразь такая, ведьма, вся в рванье, воняет чуть ли не блевотиной, авоська у нее такая допотопная… Ну, и давай наших девчонок терзать. Мол, какие тут у вас меха, а этот чей, а тот почем, а нет ли эдакового? Словом, не требовала только куртку из кожи американского президента. Прокоцала она таким образом девок наших с полтора часа. Те сначала марку хранили, а потом не выдержали. Марина разошлась — типа, проваливай, старая карга, глаза мозолишь, покупателей отгоняешь, весь магазин тобой провонял. Бабка ни слова не сказала, свалила. Ну, и… На следующий останавливается перед входом, прямо на тротуаре, прикинь, тачка. Навороченная! Чуть ли не «Астон Мартин». И оттуда выпархивает наша вчерашняя посетительница. Брюлики в ушах, шея дряблая, а золотом обвита, будто питоном, шуба на ней — у нас таких пять в городе, не больше… А прицепом три верзилы, бритыми затылками известку с потолка осыпают. Девки сразу ее и не узнали — бросились зад лизать, как водится: «Чего угодно, мадам?» А ей, видите ли, угодно начальство. Короче, рассвирипела, когда узнала, что тебя нет, минут сорок у меня в кабинете по столу стучала.

— Женька, — не выдержал Лунгин, — какое отношение это имеет ко мне?

— Так это ж твой магазин! — оторопел менеджер.

— А что, с какой-то старпершей, будь она хоть трижды бизнесвумен, сами разобраться не в состоянии?

— В том-то и дело, — вздохнул Женька, — она права качает на крутой фене. А один из ее верзил вежливо так: «А кто у нас крышей?».

— Иди ты! — не требовалось семи пядей во лбу, чтобы догнать: зарыскали шакалы вокруг да около, проведав о развале Эсеровкой крыши.

— Старуха больно наблатыканная. Что делать, Константиныч?

— Отдай ей Марину на поругание, — посоветовал Лунгин, — пусть сама за базар отвечает.

— Этого мало!

— Значит, поставь перед мымрой на колени всю смену! Бабка будет довольна?

— Боюсь, что нет, ейные бандюки стрелу на завтра забили. Приезжай, а? — занудил менеджер.

— Еще чего! Народу сидит — целый совет директоров, а без меня — никуда?! — взъелся Лунгин. — Не мог соврать, что мы под ментами? Тебя на понт берут — бугаи нынче, кто недострелен, все по лесоповалам, солидные люди иначе наезжают: через СЭС, пожарников, налоговую…

— Ну, Валерик… — почти заныл Женька.

— Никаких Валериков! Я не приеду. Не могу, — отрезал Валерий Константинович, наступая на горло собственной песне.

Женька помолчал, потом сделал вторую попытку:

— Ну, тогда скажи, где ты, я сам приеду.

— Не пойдет, есть дела поважнее. А вы там все — отрабатывайте деньги! Катай заяву в органы, дескать, наезд на честных налогоплательщиков, не те теперь времена — пальцы оттопыривать!

— Но…

— Да свяжитесь же с этой старухой! — потерял терпение Лунгин, — пообещайте компенсацию, хоть натурой! Шапку там ей подарите…

— У нее есть, — вздохнул менеджер.

— Ой, ну дубленку! Нам это убытку не сделает. Всё. Через пару часов перезвоню, узнаю, как там у вас.

— У нас, — поправил Женька, и внезапно смирился, — ладно… До связи…

Игнатик оказался наивен до безобразия, коль командир не предполагал, будто Пепел прописался на хате Павловой, значит, и нет его там, значит, разбор полетов с Настей отложим на потом. Служба важнее. Частных собачьих питомников по городу наплодилось изрядно, но не безнадежно. Окинув глазами их перечень, младший лейтенант Михаил Игнатик особого воодушевления не испытал. К тому же, животных он недолюбливал, и массово созерцал последний раз лет пятнадцать назад в зоопарке.

— Тебе же не со зверями, а с людьми общаться, — успокоил он себя.

Младший лейтенант Михаил Игнатик был настроен на бой и победу. Решительно опоясавшись широким ремнем и потуже зашнуровав глендара, словно футбольный хулиган, готовящийся к принципиальной драке, он вышел в свет. Первый собачий питомник, в который заявился герой, являл собой нечто вроде скромной фермы. На живописную лужайку, усыпанную пожухлыми листьями, так и напрашивалось романтическое дополнение типа блондинистой голубоглазой пастушки в розовом платье, перетянутом расшитым бисером кушаком, и пары губошлепых овечек.

Пухлогрудая пастушка отсутствовала, вместо нее длинная поджарая девка, похожая на теннисистку, каучуковым прутком остервенело хлестала по ребрам и хребтине такого же поджарого ротвейлера. Пса самым недемократичным образом приковали к решетке короткой надежной цепью, шею охватывал жесткий ошейник, а челюсти, вопреки всякой гласности, сковывал глухой намордник. Ротвейлер злобно вращал глазами и пускал сквозь щелки намордника вонючую пену, причем никакого скулежа, молча.