— А я все еще ого-го, и даже белые мэмс иногда на меня клюют! — хвастался грузный лысый негр коллеге. Рожа оплывшая, нос габаритами с кроссовку, губы цвета пролитых чернил, в общем, малый хоть куда.

— Заливать и я умею, — отмахнулся собеседник.

— Не веришь? А эту банку «Пэпси» мне на чай подарила настоящая француженка, когда ее мамаша покупала билеты. А пахло от этих дамочек, я тебе скажу, такими духами, которыми пахнут только женщины в Голливуде.

Зыкин покосился на название терминала. Здесь продавали билеты в Австралию. Валера не стал дожидаться, пока толстяк вскроет банку и сделает последний в жизни глоток. И так было ясно, что мадам Женевьев, а значит, и милая Герда, отметились у этого прилавка не более пятнадцати минут назад. Нащупав в кармане какие-то деньги Зыкин пристрелочным шагом двинул вперед, чтобы купить билет до Кейптауна, а если не хватит, то, на сколько хватит, в сторону Австралии… И тут цепкий взгляд мегатонника кое-что засек.

Мысль предостеречь негра против глотка «Пепси» вылетела из головы Зыкина напрочь. Поперек его целеустремлениям на мраморном полу стелилась до боли знакомая дорожка из просыпаных пилюль. Сердце мегатонника разорвалось на две половины. Душей он уже летел в Австралию, долг же требовал свернуть налево (потому что там было меньше растоптанных таблеток, и, значит, коляска Бормана трусила справа налево). Валера не заламывал руки, не хватался за сердце, разве что побелел как холодильник «Самсунг» и спаял зубы, домкратом не отжать. Разве что глаза чуть-чуть стали влажными. Валера выбрал долг перед Родиной, но кто бы знал, чего ему стоил этот выбор.

А ведь только теперь мегатонник заметил, сколько профессионально неприметных негров с характерной недоброй ленцой разгуливает по терминалам, по третьему разу сосет в буфетах минералку или подолгу прилипает к зеркально отражающим мир витринам. Мало того, только сейчас Зыкин вспомнил, сколько на подступах к аэровокзалу дежурило грузовиков со скучающей солдатней и джипов с зевающими шоферами в хаки. Мало того, обострившийся взгляд тут же высветил там и сям шатающиеся патрули. Причем от патрулей за версту исходил опасный запах свежеотпущенных боекомплектов, и в глазах патрульных сладко поигрывал приказ, чуть что, вести огонь на поражение. А ведь до сих пор Валера кружил по аэропорту, будто слепой, вот что с нормальным солдатом делает любовь.

Дорожка таблеток звала на второй этаж и упиралась в дверь с табличкой «Служебный вход». Валера нацепил такое выражение лица, словно несет корм аквариумным рыбкам, и смело сунулся. Непрошеного гостя встретили препарирующие взгляды дюжины черномазых охранников (рожи для маскировки в полосах белой краски). Выдавать себя за рыбьего кормильца под таким присмотром нечего было и мечтать. Мигом изменивший план мегатонник промямлил нечто вроде «Простите, где тут туалет?», получил в ответ нечто вроде «Грязный грингер», и вернулся на первый этаж. Охранники оказались вооружены, будто приготовились к сафари на динозавров, а за их спинами Валера успел засечь второй эшелон обороны из различных электронных штучек. А еще за Зыкиным увязался самый подозрительный из охранников проверить, реально ли этот бойскаут искал туалет. Проверил, в туалете и остался. Но сами, того не желая, охранники подсказали Зыкину, как поступить дальше.

Что есть самое сладкое для негра в стране, победившей апартеид? Через пять минут одетый в новенькую униформу (склад запирался смешным израильским суперзамком «Мультилок») с мотком веревки (телефонный провод, кто-то сегодня никуда не дозвонится) через плечо, ведром (мусорное ведро, из которого вытряхнул обрывки лотерейных билетов) в руке и шваброй в ведре пунцовый от стыда Зыкин по ржавой пожарной лестнице поднимался на крышу аэропорта. Ему было горько и обидно за то, что позабыл про воинский долг. Пальни в Валеру из служебного рвения какой-нибудь подстраховочный снайпер, промазал бы. Сейчас мегатонную мощь бойца включила не опасность, а уязвленная совесть. И изнутри она тиранила душу Зыкина сильней любых орудий пыток.

Зыкин закрепил конец телефонного шнура вокруг вентиляционной шахты, второй на поясе и стал съезжать по струночке поперек фасада, пытливо изучая все, что творится за окнами. На седьмом этаже по-европейски одетый негр в солидно обставленном кабинете пел под караоке реп. И не надо было особых шпионских хитростей, чтобы разобрать слова. Они и так червяком ползли по экрану, а оконные стекла дребезжали, чуть не вываливаясь из рам:

На шестом и пятом никого не было. На четвертом двое по европейски одетых негров готовили к ритуалу вуду несчастного петуха. На третьем этаже надменный масай[105] коричневым фломастером раскрашивал ирландских красавиц в прошлогоднем номере «Плейбоя», чтобы те были роднее.

А на втором, в помещении, похожем на актовый зал, царило столпотворение. Бушмены, банту, зулусы, нубийцы, мавры… И было сразу ясно, что не ради выступления какого-нибудь баптистского пастора они тут собрались.

Африканское солнце жарило в затылок, еще жесточе душу точили муки стыда, но Валера терпел. Больше всего в зале оказалось негров в расшитых золотыми пальмовыми листьями военных кителях и френчах, а на фуражках сияло звезд больше, чем ночью. Далее по нисходящей — зулусы в деловых синих костюмах и уолстритовских галстуках, бушмены в оранжевых пиджаках с пудовыми золотыми цепочками на шеях, мавры в черных очках с выпирающими кобурами под черными пиджаками, юные гаитянки в тростниковых бикини, с кружевом цветочных гирлянд на шеях, с горками цветочных лепестков на подносах из черепашьих панцирей… Но юные прелестницы были Зыкину по боку, только одно имя учащало стук его сердца.

— Я омою копыта своей зебры в Ледовитом океане!

— А я перетрахаю все парижские варьете!

— А я буду торговать наркотой на Красной Площади! — передавалась через швабру руке вибрация стекла. Негры гудели, как театральная публика в антракте, и в предвкушении потирали руки. Вдоль дальней стены тянулся накрытый шведский стол, но черную массу пока к нему не приглашали.

Висящего за окном Зыкина мгновенно засекли бдительные секьюрити и из зала, и с пандуса перед зданием. От стыда Валере на это было начхать, пусть стреляют. Но что есть самое сладкое для негра в стране, победившей апартеид? Конечно, видеть, как белый выполняет самую грязную работу. Бдительные секьюрити про Валеру тут же забыли, а он не перестал для лучшей слышимости елозить по стеклу шваброй. И тут в зале обозначился всплеск оживления. Толпа забурлила, но под шумок рванувшихся к шведскому столу вежливо и непреклонно оттеснила охрана. Какой-то дряхлый старик с клюкой запричитал, что Мартин держал его на руках ребенком и затребовал персональное рандеву.

— Белая Мертвая Нога поднимается по правой лестнице! — выслушав сообщение транкинговой рации, испугано доложил один из рослых охранников худому негру, очень похожему на Курта Вонненгута. И по выражению почтения на лице охранника Валере сразу стало ясно, что худой — здесь самый главный. Конечно, пока не явился тот, о ком доложили.

— Рваное Лицо поднимается по левой лестнице! — с трепетом в повторил для худого сообщение охранник по другую руку.

Нетерпение толпы достигло апогея. Кто-то становился на цыпочки, кто-то по-гусиному тянул кадыкастую шею, тщась разглядеть одну из двух пока не шелохнувшихся дверей по краям зала. Чванливые генералы в расшитых золотом мундирах нервно сморкались в кружевные платочки.

— Белая Мертвая Нога свернула в наш коридор!

— Рваное Лицо свернуло в наш коридор!

— Белая Мертвая Нога приближается по коридору!

— Рваное Лицо приближается по коридору!