Мартин вспоминал. В апреле 42-го Гейдрих стал просто невыносим. Он бомбардировал ставку победными реляциями о усмирении чехов в Богемии и Моравии. Он стал открыто подтрунивать над своим шефом Гиммлером, считая, что место начальника Главного имперского управления безопасности у него в кармане. А обожаемый Адольф тыкал успехами Гейдриха в глаза своим старым „серым кардиналам“. И тогда произошло то, что должно было произойти. 30 мая 1942 года германское бюро информации опубликовало в Берлине следующий бюллетень „27 мая в Праге неизвестными лицами совершено покушение на имперского заместителя протектората Богемии и Моравии обергруппенфюрера СС Рейнхарда Гейдриха. Обергруппенфюрер СС Гейдрих был ранен, но жизнь его вне опасности. За выдачу участников покушения устанавливается премия в размере 10 миллионов крон“. Гейдрих долго цеплялся за жизнь, но… 4 июня скончался. Вскрытие показало, что он умер от воспаления клетчатки средостения. А через неделю Гиммлер и Борман снова стали отпетыми врагами. Отпала надобность в дружбе. Так и с русским. Придется опять себя пересиливать и терпеть, ведь эта дружба на три дня.

Будто кто-то шарахнул Евахнова полным песка мешком по голове, будто сел на осиное гнездо генерал. Будто целая свора доберманов разом набросилась и давай рвать на куски, так опешил от бронебойного вопроса генерал. Его инкогнито было раскрыто, словно гроб с сановным покойником в Колонном зале Кремля.

— Чтобы вернуть свое табельное оружие, — еле смог выжать сквозь зубы ответ русский генерал.

Некое время царила гнетущая тишина. Телохранители целились в Евахнова пока только зрачками. Пожарное кресло развернулось и подвильнуло к Евахнову вплотную.

— Давайте заключим пакт. Вы гостите у меня три-четыре денька, а по истечении этого срока я вручу вам искомый пистолет Стечкина, — не поверил легенде россиянина Мартин и решил на всякий случай оставить того при себе на виду. А за ужином Борман уж как-нибудь найдет способ подсыпать лазутчику сыворотку правды. И узнает всю подноготную без негигиеничных пыточных процедур…

… „Сыворотка правды“ — вещь, конечно, ядреная. Но для мегатонника она по барабану. Потому что с 98-го отряд последнего рубежа взял на вооружение испытанную в полевых условиях методику защиты от этой сыворотки Анатолия Хутчиша.[44] Однако, никто не учил мегатонников защищаться от более опасной сыворотки — сыворотки любви».

Пропитанный этой отравой до дрожи в коленках Валера ранним утром выбрался в сад. «Я вернусь, когда вечер позолотит верхушки деревьев!» — мысленно продекламировал Зыкин и отправил воздушный поцелуй колыхнувшейся шторе окна второго этажа.

В душе бойца творилось что-то невероятное. Наяривали скрипки, ухали литавры и трубили фанфары. Тело сладко ныло, и, может быть, именно по этому Валера не замечал ничего вокруг.

Он не замечал щебета проснувшихся птиц в ветвях обступивших палаццо кленов; не замечал благоухания азалий и родендронов на окружающих дворец клумбах. Не замечал щелканья ножниц подстригающего живую ограду садовника. Зыкин не смотрел под ноги, и в какой-то момент усыпанная гравием дорожка вдруг свернулась в рулон… А сам боец оказался подвешенным между небом и землей. Подвешенным и раскачивающимся в надежной капроновой сетке.

И тогда Валера наконец оценил и благоухание цветов, и запах пота, исходящий от трех вынырнувших из кущей местных аборигенов; услышал и птичий щебет и довольное гаденькое подхихикивание. Какое счастье, что окно Герды осталось далеко за ветвями деревьев, и она не стала свидетелем позора!

Двое ослабили веревку, приспустили сеть пониже к земле. Третий — самый рослый — смотрел на происходящее, сложив руки на груди.

— Кортес нам приказал ловить незнакомых белых обезьян, которые выходят из палаццо в одиночку, и мы поймали белую обезьяну. Хау. — на диалекте племени бороро величественно произнес рослый. Он был не только выше подельников, но и массивней.

— Теперь нужно съесть белую обезьяну! — счастливо улыбнулся тщедушный индеец, — Зажарить и съесть!

— Но Кортес нам не приказывал его есть, — засомневался третий в компании, с непропорционально длинными волосатыми руками, — Почему мы должны его есть?

— Потому что это вкусно! — счастливо улыбаясь, парировал тщедушный. Судя по манере сопровождать каждое слово каким-нибудь движением, этот воин в бою был не менее опасен, чем камышовая кошка. И задубевшие шрамы на его ладонях тому лишнее подтверждение.

Длиннорукий почесал затылок, согласно кивнул и достал из-за пояса каменный нож.

Рот Валеры от стыда наполнился горечью. Какой он ужасный лопух! Тело зазудело от стыда, будто за шиворот высыпали полкило термитов. Так худо российскому пареньку не было с американской командировки. Чтоб не засветиться, он тогда ночевал в зоопарке. И вот спросонья перепутал клетку канадских волков с вольером для скунсов. А через час незыблемо требовалось появиться на рауте в Белом Доме при фраке и прочих великосветских атрибутах. Как он выкрутился, не описано ни в одном рапорте.

А закутавшиеся в пончо индейцы продолжали упоенно выделять слюну.

— Белые пришли в наш край много веков назад оттуда, откуда восходит Солнце, — заговорил рослый, — И наши предки поверили белым. Но, спросим мы себя, разве так же хороши дела белых людей, как дела согревающего землю и дарующего жизнь всему Солнца? Нет, ответим мы, не так хороши их дела, а помыслы еще гаже. Много веков наш народ изнывает, исполняя прихоти белых. Наши женщины разучились ткать пальмовые юбки и варить сладкую настойку из жуков неп-дия, наши дети курят и не уважают шаманов, могилы наших предков осквернены. И тут к нам пришел Кортес. И сказал он, что научит даже самых слабых духом, как надо побеждать белых их же оружием. — индеец упирался ногами в землю, будто древний бог. Казалось, никто и ничто не могло поколебать его убеждений. Коричневую, почти черную, кожу облизывали первые робкие лучи Солнца. Могучие мышцы не вздувались, желваки по скулам не шныряли. Только розовые искры застряли в антрацитовых зрачках, — И пообещал Кортес, что скоро не останется в нашем краю ни одного белого кроме тех из их женщин, которых мы сами пожелаем оставить и запереть в публичных домах. Поэтому мы поклялись выполнять приказания Кортеса. И если он нам велел поймать незнакомую белую обезьяну, мы поймали белую обезьяну. Но Кортес нам ничего не говорил о том, что мы должны съесть белую обезьяну. И поэтому мы не будем есть белую обезьяну. Хау.

Длиннорукий смущенно сунул каменный нож обратно за пояс. Тщедушный подпрыгнул от возбуждения на месте. Счастливая улыбка покинула его медное лицо:

— Кортес пообещал нам, что вернет законы предков. И никто из нас не посмеет заявить, что законы эти были дурны. До тех пор, пока сюда не явились белые, по сельве бродили тучные стада оленей, в джунглях водилось много тапиров, реки были полны пресноводных дельфинов, из шкуры которых получались прекрасные не пропускающие влагу бурдюки. А лианы на деревьях были толще в два раза! — жилы толщиной со шланги выступили от праведной ярости на шее индейца, ногти заскребли край пончо, сгорбленная от невзгод спина изогнулась еще больше, будто камышовому коту перешел дорогу дикобраз. Теперь индеец выглядел, как туго скрученная пружина. Пружина из колючей проволоки, — Поэтому, в соответствии с древними законами… Если мы собираемся вернуться к жизни по древним законам… И если нам хоть самую малость дороги древние законы, мы должны белую обезьяну съесть. Зажарить и съесть!

Длиннорукий согласно кивнул и достал из-за пояса каменный нож. Его руки восхитили бы любого скульптора. Его руки сделали бы честь любому музею антропологии. Под обветренной кожей шатунами переливались узлы стальных мускулов, а рассвет серебрил бурно покрывающую кожу шерсть.

Это просто кошмар какой-то, как стыдно было Валере Зыкину. Кровь буксовала в жилах, и крошились во рту сжатые намертво зубы. Мальчишка, разгильдяй, сопляк! Он забил болт на службу и поставил под угрозу срыва выполнение боевого задания. Он наплевал на долг воина! Он ради юбки преступил клятву мегатонников.