В патруле времени (зман-патруле, как мы его называли) я прослужил три современных года и около двадцати пяти своих, биологических, и, честно говоря, мне стало это надоедать. Конечно, служба была почетна, интересна, иногда даже просто интригующа, но согласитесь, очень неприятно, возвращаясь с задания, ощущать себя постаревшим на полный срок — от месяца до полугода, в зависимости от обстоятельств, — в то время как в реальности прошли всего десять-двадцать секунд, ровно столько, сколько нужно оператору, чтобы нажать на клавишу пуска, проверить контрольный отсчет и вернуть зман-капсулу в исходную позицию. Я знаю, что кое-кто из зман-патрульных повредился в уме от такой работенки — отправляешься на задание, полгода ищешь в каком-нибудь XVI или Х веке скрывшегося там террориста, спишь в навозе и ходишь, будто оборванец, а потом возвращаешься, а жена говорит тебе, как ни в чем не бывало: «Ты почему, милый, опоздал сегодня с работы на полчаса? Ты что, завел себе любовницу?» А от тебя, между прочим, пахнет не дорогими духами, а лошадиным потом. Поневоле свихнешься. Я-то сохранил бодрость духа и тела, но потому лишь, что не имел в те годы не только жены, но даже подруги сердца. В конце концов, как я уже сказал, все заканчивается, как, впрочем, все имеет и начало. Когда меня спрашивают любопытные, почему я все-таки оставил службу в патруле и перешел в звездные рейнджеры, обычно я отвечаю: «Наскучило! Все одно и то же». На самом деле это не совсем так. Просто случилось то, что всегда когда-нибудь случается с мужчинами, даже такими закоренелыми холостяками, как я. Я влюбился. Хорошо, если бы в женщину из плоти и крови. Сложность была в том, что влюбился я в богиню. Точнее говоря — в мраморного идола. Произошло это так. Изображение господина Бецалеля, моего непосредственного начальника в зман-патруле «Фроманталь», призвало как-то меня под свои светлые очи и потребовало: — Новое задание: обнаружить и обезвредить Тито ди Абруццо, зман-диверсанта, наемника и негодяя. Согласно агентурным данным, его видели на празднике богини Афины неподалеку от Салоник в шестьдесят пятом году до новой эры. Вот вам фотография Абруццо, отправляйтесь. Обычно я получал именно такие задания: точные и неопределенные в равной степени. Точно — кого нужно убрать и очень неопределенно — как и когда это сделать. На мое усмотрение. Я отправился в Древнюю Грецию с легким предчувствием того, что новое задание окажется не таким простым, каким выглядело вначале. Зман-капсула выбросила меня в реальность на каком-то холме, вдали виднелось море, а между мной и берегом вилась тропинка, по которой я и спустился навстречу собственной судьбе. На краю оливковой рощи, тянувшейся вдоль берега на некотором отдалении от прибоя, стояло человек сто — типичные древние греки, здоровенные мужики в туниках с привязанными к поясу мечами самой разной длины; за одним типом совершенно зверского вида меч волочился, царапая острием землю. Должен сказать, что и у меня вид был в тот момент не лучше — тунику и меч подобрал мне Иосиф Дар, большой знаток древнего эллинизма. Я подошел, и меня встретили как своего — радостным ржанием. — Ты принес жертву, незнакомец? — спросил меня толстячок, выглядевший в этой компании белой вороной и потому наверняка бывший ее предводителем. — Принес, — нагло объявил я и вытащил из-под туники тушку кролика, клонированного в лаборатории зман-патруля. Одновременно я напряженно всматривался в лица мужчин, выискивая среди них одно, лицо негодяя-диверсанта Абруццо. Два события произошли одновременно: я увидел нужного мне человека, но стоял он в непосредственной близости от статуи богини Афины, и потому взгляд мой вынужден был скользнуть и по этому женскому лицу, и по этой женской фигуре… Я понял, что больше мне ничего на свете не нужно для полного счастья. Вам знакомо это ощущение — влюбленность в холодный мрамор? Причем, заметьте, я вовсе не был скульптором по имени Пигмалион, и мой творческий дар не мог вдохнуть в эту статую никаких жизненных сил. Но я был зман-патрульным, и я мог сделать другое. Да, мог, но только после выполнения боевого задания, ибо, как вы понимаете, долг — превыше всего. Я приблизился к статуе, опустив глаза, чтобы не встретиться взглядом с Абруццо, тушку кролика я держал в левой руке, а правую запустил под тунику, доставая парализатор. Но ведь и наемник был не лыком шит, в комплекте его снаряжения наверняка имелось устройство для обнаружения всяких там пришельцев из времени. Как бы то ни было, не успел я подойти к Абруццо на нужное для захвата расстояние, как негодяй завопил «Самозванец!» и бросился на меня с очевидным намерением сбить с ног. То, что происходило на поляне в течение последующих десяти минут, можно охарактеризовать единственным словом: «свалка». Все колотили всех, и больше всего досталось, по-моему, тушке кролика, которая, когда все успокоилось, оказалась разорванной на два десятка неравных частей и в качестве жертвы великой богине была, конечно, непригодна. А у моих ног лежали два тела, туго стянутых бечевой. Одно тело принадлежало негодяю Абруццо, оно выгибалось дугой и страшно ругалось на ливийском диалекте итальянского. А вторым телом был тот самый древний грек, который при моем появлении спрашивал, принес ли я жертву. Можно было смело утверждать теперь, что таки да, принес, причем невинной жертвой оказался он сам. Остальные мужчины столпились вокруг нас, мечи уже вновь заняли положенные им места за поясом, а взгляды были направлены на меня с тем уважением, которое бывает вызвано безудержной храбростью и немыслимой физической силой. Они-то не знали, что сила была не моей, а храбрость — точно рассчитанной и отработанной месяцами тренировок в спецлагерях. В тот момент меня, однако, не занимали ни эти очень древние греки, ни даже плененный негодяй Абруццо. Я протянул руку к статуе и спросил: — Кто? Согласитесь, вопрос был задан коротко и точно: я хотел знать, какая именно женщина позировала скульптору, когда он ваял это чудесное произведение. Однако меня никто не понял правильно, ответ, прозвучавший коротким выстрелом из полусотни глоток, был: — Афина! — Понимаю, что Афина, — буркнул я. — Не дурак. Я спрашиваю: чей земной лик послужил… э-э… прототипом для изображения? Мужчины переглянулись. В иное время они непременно послали бы меня искупаться в море, применив для этого меры физического воздействия. Но сейчас я был победителем, и нужно было отвечать. Толстый предводитель, так и лежавший связанным у моих ног, сказал тонким голосом: — Андромаха из Салоник, жена бондаря Диомеда. — Очень приятно, — улыбнулся я. — Счастливо оставаться! Я взвалил на плечо тело негодяя Абруццо, все еще извивавшееся подобно ужу, и понес к зман-капсуле, скрытой на вершине холма. Никто не пошевелился кажется, меня приняли за одного из богов, явившегося на Землю, чтобы самому выбрать себе жертву. Отправить преступника в ХХI век было делом секунды. Абруццо исчез вместе с капсулой, а я остался. Согласитесь, у меня было на это полное право: задание я выполнил, все остальное — мое дело. Никогда в жизни я не ощущал такого душевного подъема, как в тот момент, когда входил в Салоники по старой раздолбанной дороге мимо колонн, которые, должно быть, символизировали единение человечества с небесными силами. — Эй, — спросил я у мальчишки, игравшего в пыли, — где здесь дом бондаря Диомеда? — Там, — махнул рукой мальчишка, показывая то ли на противоположный край города, то ли вообще на небо. — Только его сейчас нет дома, наши воины приносят жертву богине Афине. — Ага, — сказал я глубокомысленно. Значит, Диомед тоже был на поляне и слышал мой вопрос, равно как и ответ предводителя. А может, он и был тем самым предводителем, почему нет? Я не стал углубляться в эту проблему — судя по всему, Андромаха была сейчас дома одна, и мне следовало проявить оперативность, пока противник не вернулся защищать свой тыл. Я припустил по улице, думая о том, что скульпторы любят приукрашивать свои творения, и что мне делать, если Андромаха окажется вовсе не юной женщиной, а бабой средних лет с выводком детей? Это была бы катастрофа. Во двор Диомеда я влетел, как поэт на крыльях Пегаса. Первое, что я отметил: тишина. Не было слышно детского крика, никто не бегал по двору и не гонял кур. Кур, впрочем, не было тоже. Дом был небольшим, что-то вроде виллы, какие нынче в Герцлии сдают в наем иностранным рабочим по самым бросовым ценам. Я не успел постучать в дверь, она открылась сама, и на пороге возникла женщина. Богиня Афина. Идол, созданный самой природой. Живая Андромаха оказалась еще прекраснее, чем мраморная. Все-таки скульптор не сумел правильно передать все пропорции. Я тоже не сумею их передать, описывая то, что описанию не поддается. — Господи, — сказала живая Андромаха, жена бондаря Диомеда, — Шекет, наконец-то! Ты что, не мог прийти раньше? Вы можете представить мое состояние? Столбняк — это слишком мягкое слово. Андромаха подошла ко мне влотную, протянула руку и вытащила у меня из-под туники шарик зман-передатчика, прилепленный скотчем. Поднеся передатчик ко рту, она сказала: — Агент Далия Гринфельд докладывает. Нахожусь в Салониках, спасена сотрудником зман-патруля Ионой Шекетом. — Далия, — только и смог прошептать я прежде, чем грохнуться в обморок. Домой, в 2069 год, мы вернулись вдвоем. Вернулись, естественно, ровно в ту же минуту, в которую я отправился в Древнюю Грецию три часа назад по моему личному времени. Далия успела только сообщить мне, что, выполняя задание (я так и не узнал, какое — в зман-патруле подобные вопросы просто неприличны), потеряла капсулу и оборудование, вынуждена была остаться в Салониках и для прикрытия даже выйти замуж за самого уважаемого в городе человека. Но она всегда знала, что в один прекрасный день на горизонте появится алый парус… То есть, во двор войдет зман-патрульный, и она, как честная женщина, отдаст ему всю свою любовь, как тот джинн, который обещал то же самое, сидя на дне бутылки. — Разве ты меня знала? — спросил я Далию на второй день после свадьбы. Ты меня видела раньше? Ты успела меня полюбить? — Господи, Иона, — засмеялась жена. — Ты совсем потерял голову! Ты что, забыл, что имя у тебя было написано на лбу темпоральными красками? Никто не мог его видеть, но я-то, я-то тоже патрульная, я просто прочитала, как тебя зовут, когда ты вошел во двор! Я даже сплюнул с досады. Верь после этого женщинам. И полагайся после этого на собственную память.