В конце концов, если уж совсем припрет, есть испытанные рецепты: создать, скажем, Оперативный штаб из представителей семнадцати ведомств, выдвинуть на исходные позиции 38 попугаев… тьфу! снайперов (непременно подчинив их при этом семи разным нянькам… тьфу! генералам) – а там, глядишь, и само рассосется, что так, что эдак… Так что Подполковник с Робингудом (вдосталь налюбовавшиеся в свое время на то, как в Советской Армии принимают минимально ответственные решения, и здраво рассудившие, что в армии Российской если чего по этой части и поменялось, то навряд ли к лучшему) порешили так: на сложные операции прикрытия сил и времени не тратить вовсе; пока те будут делить ответственность (а точнее – перепихивать ее друг на дружку), согласовывать и увязывать, мы уже – раз, и в дамках, сиречь на крыше Казачьего; тут чем проще, тем лучше. Вот на отходе – это да, тут уже пойдет совсем другой коленкор.

Потому что проистекающая в коре больших полушарий головного мозга высшая нервная деятельность (иначе называемая «мышлением») организму по большей части на фиг не нужна: тот превосходно обходится одними рефлексами, замыкаемыми на спинной или (как в случае весьма немаловажного глотательного рефлекса) на продолговатый мозг. Более того: общеизвестно, что в острых ситуациях думать вообще не рекомендуется – а надо трясти… Так что пока в высших штабах (так сказать, в «коре больших полушарий») занимаются мыслительным процессом, как-то: заверяют Тюркестанское посольство, что происходящее не есть акция российских спецслужб (не забывая при этом едко ввернуть, что киднепингом-де надлежит заниматься с умом и осторожностью: не умеешь – не берись); разбираются между собою, в чьей компетенции (ФСБ, МВД или МИДа) сей казус – похищение средь бела дня иноземного посла, и кому, соответственно, идти с докладом на ковер к Президенту, etc, низовые уровни («спинной мозг») действуют вполне рефлекторно, сиречь – по инструкции. Исправно крутятся локаторы, тревожно пищат милицейские рации, взлетают самолеты ПВО, перекрывая воздушное пространство столицы, бегут к своим вертолетам и автомобилям наши несравненные разбиватели кирпичей из всевозможных антитеррористических спецподразделений…

Короче говоря, когда вспорхнувшая с крыши Казачьего рыжая стрекоза достигает Крымского моста, ее уже преследует по пятам целая эскадрилья: два бронированных «Крокодила» огневой поддержки и два Ми-8, в каждом по взводу спецназа – «Альфа» и «Вымпел». Поступающие с земли инструкции сводятся к следующему: на борту у террористов – заложник, иностранный посол; любые действия, угрожающие жизни заложника, категорически запрещаются, так что огня по вертолету террористов не открывать; следовать за ними на дистанции, исключающей возможность случайного столкновения; при попытке преступников приземлиться и уйти по земле – «Альфе» с «Вымпелом» немедленно десантироватся и организовать преследование; если при этом на земле обнаружатся сообщники террористов – «Крокодилам» вести огонь на поражение; события не форсировать – милиция и ФСБ по всему городу приведены в полную боевую готовность, так что деться тем все равно некуда…

Что верно, то верно: деться рыжей стрекозе теперь решительно некуда. И на что только те рассчитывали?..

Знакомая облупленная шестерка тормозит на Арбатской площади. Робингуд, сопровождаемый троими бойцами, удаляется прочь, не заперев машины (все равно угнанная) и даже не выключив радио, настроенного на волну «Эха Москвы»: «…Пятнадцать часов и четыре минуты. Итак, напоминаю тему сегодняшнего нашего интерактивного «Рикошета»: нужны ли России такие союзники, как Пожизненный президент Тюркестана, Тюркбаши всех тюрок. Сегодняшний гость нашей студии – один из лидеров Тюркестанской демократической оппозиции профессор Ким. Здравствуйте, профессор!..»

Робингуд же со своими бойцами тем временем спускается в метро – на знакомую уже нам станцию «Арбатская-голубая». Все они в униформе – серые брюки и голубовато-серые рубашки, – которая может издали показаться милицейской, но нет: это МПСовская форма работников метрополитена. Они чуть задерживают шаги на лестнице, ведущей от турникетов, ожидая, пока отчалит поезд в сторону Филей, а затем неспешно направляются вдоль совершенно пустого, как и в прошлый раз, перрона в сторону первого вагона, к помещению сменных экипажей. Из его дверей как раз появляются машинист с помощником; остановившись у края платформы в ожидании следующего состава, они равнодушно взирают на приближающуюся четверку. Если они и отметили как некую странность то обстоятельство, что ни один из четверых вроде-бы-коллег им не знаком, оформить это свое удивление в конкретные действия им было не суждено: один из подошедших занимает позицию перед прикрытой дверью служебного помещения, а двое других ненавязчиво демонстрируют машинистам свои пистолеты с глушителем и вполголоса разъясняют ситуацию:

– Тихо, Маша, я Дубровский! Руки по швам – и быстренько отошли вон за угол!

Те времена, когда простые советские люди беззаветно хаживали на стволы ростовских налетчиков, спасая деньги государственной сберкассы, миновали безвозвратно, так что экипаж без звука делает что велено. За углом, в самом конце платформы, они укрыты от любых посторонних взоров (торцы «Арбатской» глухие – выход тут только один, в середине зала) и здесь получают дополнительные разъяснения:

– Ребята, мы не террористы, скорей уж наоборот. Мы из «Белой руки», – с этими словами Робингуд чуть вытаскивает из нагрудного кармана на манер пресловутой «красной книжечки» черный круг стикера с белой ладонью, – небось, слыхали? Так что ведите себя прилично – и не бойтесь…

– Да нам-то чего вашей «Белой руки» стрематься? – рассудительно ответствует машинист. – Мы, слава те, Господи, не бандюки в мерсах и не Чубайсы какие. Бог в помощь…

– Золотые слова, – хмыкает Робингуд. – А теперь быстро – как зовут мужиков из того экипажа, что вы меняете?

Машинист с помощником переглядываются.

– Колька Снегирев, небось… С Женькой Марченко.

…Когда по прошествии минут полутора у платформы тормозит поезд, машинист с помощником стоят уже в ожидании на прежнем месте у края перрона; Робингуд, заложив руки за спину, скучает чуть позади них, еще двое «метровских» болтают о чем-то своем чуть в сторонке, а третий по-прежнему страхует дверь в служебное помещение, где сейчас пьют газировку и перекидываются в картишки еще человек шесть машинистов-сменщиков. Шипя, раздвигаются двери вагонов, со щелчком отворяется дверь кабины; сменяющийся и заступающий экипажи обмениваются обычным приветствием – и тут одного из прибывших, рыжего и веснушчатого, окликают сбоку:

– Эй, слышь! Снегирев – это не ты, часом, будешь?

– Ну я…

– Тебе Серега Власов со Второй дистанции просил должок передать, за позавчерашнее, – и с этими словами вручает ему лиловую пятисотенную.

– Какой такой должок? – изумляется рыжий.

– Ты совсем, что ль, ни хрена не помнишь?

– Ну не так чтоб совсем… – погружается в тяжкие раздумья рыжий; нет, это что ж с памятью-то творится, а, дорогие товарищи?.. И пили-то вроде немного…

– Эх, чует мое сердце: надо было мне ее заныкать, а Сереге сказать, мол, так и так, все путем, отдал – ты б, небось, все одно не вспомнил… Ладно, бывайте здоровы, алканавты! – и с этими словами вестник, вместе с обоими своими спутниками, скрывается в вагоне, сопровождаемый обескураженным «Сереге привет!» рыжего.

«Осторожно, двери закрываются!..»

А пока на перроне перед первым вагоном шел этот занимательный базар, сменная бригада успела занять свое место в кабине; на то, что в ее составе почему-то оказалось три человека вместо обычных двух, обратить внимание было, естественно, некому…

…Тут бы вполне к месту было продолжить объяву «Осторожно, двери закрываются!..» классическим «…Следующая станция – Стокгольм», но нашим угонщикам метропоезда идиотская реклама ни к чему. Так что – «Осторожно, двери закрываются! Следующая станция – Смоленская».