– Да, – недовольно кивнул Анди, болезненно относящийся к своему росту.

– Его-то я знаю.

– Так я побежал, – попрощался Арношт.

– Мы еще увидимся, – со вздохом сказал Бубеничек.

– Ну, если получится, я попозже опять заскочу, – пообещал Арношт. Наши унылые лица, видимо, вызвали у него жалость. – Смотря по тому, как дело пойдет. Мы… – он вновь дал нам насладиться театральной паузой, – мы вместе пишем мюзикл!

– Помилуй вас бог, – горячо произнес я.

– Что, отбиваем у тебя хлеб? – осклабился Арношт и, поскольку сегодня вечером его просто распирало от избытка философских мыслей – хотя и в пределах его скромных возможностей, – нравоучительно заметил: – «Поделись с ближним, и воздастся тебе».

– Ступай, Анди, – сказал я ласково, – да гляди не переутомись.

– Конечно, – кивнул Анди, – все должно быть в меру. Ну, я побежал.

Я не знаю, как Анди понял мои слова, но он, безусловно, не уловил моей озабоченности его душевным равновесием.

– Идиот, – прокомментировал Вацлав Бубеничек уход диск-жокея.

– Но хороший мальчик, – заступилась за него пани Махачкова.

Бубеничеку, к счастью, отвечать не пришлось, потому что бар стала заполнять шумная публика. Мы перебрались в угол. Новые посетители меня не интересовали. Да я никого из них и не знал.

– Послушай, – сказал Бубеничек, – что ты от меня конкретно хочешь?

– То есть?

– До прихода Арношта мы друг с другом вроде бы объяснились, – напомнил Бубеничек.

– Не в моих силах убедить тебя, – медленно произнес я. – Вот и милиция тоже – верит она мне или нет, не знаю.

Бубеничек кивнул.

– Только я ее не убивал! – продолжал я, подняв руку, чтобы Бубеничек меня не прервал. – Но то, что это знаю я, не имеет никакого значения. Я боюсь, понимаешь?

Бубеничек кивнул.

– Они придут за мной еще не раз и не два. Все время будут приходить ко мне, пока не придумают ничего лучшего. А я бы очень хотел, чтобы они придумали что-нибудь получше.

– Что? – спросил Бубеничек.

– Может быть… – я повертел в руке рюмку, – то, что я тебе сейчас скажу, ты назовешь трусостью и паникерством. Но нервы у меня все-таки не железные… Я хочу им помочь.

– Да, я назову это трусостью и паникерством, – подтвердил Бубеничек. – Говоришь, нервы шалят?

Я промолчал.

– Так я тебе скажу, что невинное дитя они не обидят. Его вообще никто не обидит.

– Постараюсь поверить. И что это я, право, время у тебя отнимаю?

– А то, – задумчиво произнес Бубеничек, – что ты, видишь ли, великий Зорро-мститель.

– Я? Я – псих, свихнувшийся музыкантишка, комплексующий трус, идиот с измотанными нервами!

– Гм, – сказал Бубеничек, глядя не на меня, а на девушку, которая сидела в другом конце бара и всхлипывала. Девушка не была пьяна, но парень, загорелый пижон в кожаной куртке и нелепых темных очках, сидевший рядом, настойчиво говорил ей какие-то явные гадости. Я давненько не видал никого, кто плакал бы от радости. И винил в этом только себя. Мне, наверное, не дано встретить человека, плачущего от радости. А если даже… в общем, неизвестно, станут ли после встречи со мной его слезы слезами радости.

Однажды Зузана сказала мне:

– Когда мы едва знали друг друга, ты говорил мне, что обожаешь, когда я смеюсь. Почему же теперь мы больше не смеемся вместе; Честик?

– Что значит – теперь? – разозлился я. – Тогда мы были детьми.

– Да и вообще, – медленно проговорила Зузана, – почему мы оба только и умеем, что действовать друг другу на нервы?…»

– Ты не идиот, – тихо сказал Бубеничек, – просто слишком много болтаешь и строишь из себя невесть что. Ты ее любил. Очень любил. Что, не так, циник несчастный?

Машина имела обычный номер, шофер был в штатском. Мы с капитаном сели сзади.

– Значит, едем в «Ялту»? – спросил я как можно более безразличным тоном.

– Домой, – любезно ответил капитан. – К вам домой. Пора в постельку. Ведь мы так вас задержали!

– Я мог бы и на такси.

– Конечно, – сказал капитан, – но мне страшно важно, чтобы вы, пан Бичовский, поверили, что вам повезло – случай свел вас с достойнейшим из пражских детективов.

– Я бы и в такси этому поверил, товарищ капитан. Зачем же такая большая жертва с вашей стороны?

– Что вы, – улыбнулся капитан. – Это мелочь. А мелочи и небольшие знаки внимания, как известно, рождают большую дружбу.

– Вот оно что, – протянул я.

– А кроме того, – добавил капитан, когда мы проезжали мимо стршешовецкой больницы, – мы ведь соседи. Я живу неподалеку от вас.

До самого моего дома мы молчали.

– Вот и приехали, – сказал капитан.

– А как же… – засомневался я.

– Никак. Можете спать спокойно, пан Бичовский. А если что вспомните… – Поколебавшись, он полез в нагрудный карман, вынул блокнот, нацарапал номер телефона, вырвал листок и подал мне. – Если вспомните что-то важное, пан Бичовский, позвоните. В любое время.

– Это ваш домашний телефон? – спросил я саркастически, взглянув на бумажку.

– Нет, – усмехнулся капитан, – что вы, не домашний.

– Ну да, конечно, – сказал я.

– Погодите. – Капитан опять улыбнулся, взял у меня листок и написал на нем еще один номер. – А вот это домашний, можете звонить. Моя фамилия Грешный.

– Звучит! – не удержался я.

– Ага, – кивнул капитан, – мне тоже нравится. До свидания, пан Бичовский.

– Прощайте, – сказал я и выполз из машины.

– Где там, – возразил капитан, – до свидания.

Едва я захлопнул дверцу, как машина тронулась с места. В комнате стояла невыветренная табачная вонь. Я распахнул окно. Больше всего провоняли шторы, к тому же приобрели какой-то серый оттенок. В понедельник надо повесить новые. Абсолютно банальные заботы. И их сменят другие. Еще более банальные. Дни похожи один на другой. Так я, кажется, писал? Эта история, однако, к разряду банальных не относится.,

А сегодняшний вечер… его я, наверное, никогда не забуду. И даже не из-за всего этого кошмара. Из-за боли, тупой боли. Я отключил телефон, вытянулся на тахте и закурил. Но вкус сигареты был мне неприятен, я облизал сухие, потрескавшиеся губы и погасил ее. Встав с тахты, я направился к холодильнику. Банка томатного сока, молоко и полбутылки «Охотничьей». Я доверху налил свой шикарный бокал с изображением бретонского крестьянина – это была небьющаяся баночка из-под французской горчицы – и вернулся на тахту. Жидкость, к счастью, не отдавала ни молоком, ни томатным соком.

Футляр со скрипкой вновь лежал на столе у меня перед глазами. Но теперь это был другой стол. Мертвый предмет меблировки казенного блочного жилища. Внизу на улице звякнул трамвай.

Я всегда неохотно возвращался домой, давно забыл, какое испытал облегчение, когда после семи лет поисков наконец нашел квартиру. Тем более неохотно возвращался я сюда в последние два года, когда я более или менее постоянно жил у Зузаны. Я отпил глоток и посмотрел на часы. Идея отключить телефон была как нельзя более счастливой. За окнами уже начинало светать. Я знал, что не усну, хотя отчаянно хотелось спать. Попытался вытянуть перед собой руку, в которой держал бокал. Она дрожала. Дрожала, как я ни старался держать ее неподвижно.

Умерла Зузанка.

Я вспомнил, как это было, когда умерла мама. За два дня до этого я был у нее в больнице.

– Все в порядке, я говорил с врачом.

Она лежала, как мне казалось, на невероятно большой кровати, бледная и исхудавшая. И улыбалась.

– Ты говорил с врачом?

– Через недельку тебя выпишут, но ты должна будешь следить за собой. Диета и все такое.

– Хорошо, – сказала она.

Я действительно поговорил с врачом.

– Вы должны быть готовы, пан Бичовский. Со дня на день. – Он пожал плечами.

Мне нужно было сказать ему, что я не верю. Что он ошибается. Или даже лжет.

– Да ведь я… – улыбнулась мама беспомощно. – Хотя ничего. – Она еще раз улыбнулась и взяла меня за руку. – Главное, что это не рак.